Марковцы в боях и походах. 1918–1919 гг. - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На одной из подвод везли два гроба с убитыми – генералом Корниловым и полковником Нежинцевым.
Бой у станицы Андреевской
Но вот впереди послышалась довольно сильная стрельба. Конные разъезды, шедшие впереди Офицерского полка, донесли генералу Маркову, что большие силы красных наступают со стороны станицы Андреевской, слева, на пересечение дороги, по которой шел полк, а за ним и вся армия.
В рукописи полковника Биркина так коротко описан происшедший бой:
«Хорошо, что с нами был генерал Марков.
Этот удивительный генерал не только ничего не боялся, но своей повадкой в бою влиял так на своих, что у них пропадал страх. Недолго думая и не считая врагов, он развернул роты и сам впереди бросился на цепи большевиков. Те до такой степени не ожидали нашей атаки, что бросились бежать не в станицу, а в сторону и налетели на черкесов, шедших сзади нас. Черкесы врубились в банды большевиков, потерявших сразу строй. Бежали они, как лани, как заяц от орла; и некоторые растерялись до того, что кинулись назад к нам и, конечно, никто из них уже не вернулся к своим…
Я с удивлением смотрел и на героя Маркова, и на добровольцев.
При выходе из занятой станицы и после расправы с остатками перепугавшихся большевиков, Марков так повеселел, что улыбаясь шел впереди, а мы за ним. Шли вздвоенными рядами, больше по привычке, чем по команде. Я шел между совершенно незнакомыми мне лицами, не то юнкерами, не то только что произведенными в офицеры. Молодежь громко смеялась, шутила. И вдруг Марков обернулся и, улыбаясь во весь рот, закричал: „Песню!“
Свою атаку генерал Марков произвел далеко не полным составом Офицерского полка, т. к. 4-я рота (собственно в это время это была не рота, как таковая, а ее ядро, с которым шли чины других рот. Полковник Биркин, например, оказался в голове колонны полка), шедшая приблизительно в середине полка, даже не разворачивалась в боевой порядок и не вела наступление.
„Если бы впереди было плохо или тяжело, то генерал Марков безусловно подскакал бы к роте и дал бы ей задачу“, – так говорили офицеры.
Прошло, видимо, очень немного часов с начала боя, т. к., когда полк вернулся на дорогу, с которой начал атаку, он уже оказался в арьегарде армии. Здесь к нему присоединился маленький отряд: взвод Офицерского полка, пеший взвод 1-й батареи и ее два орудия, которые имели назначение прикрывать отход армии справа.
Только к вечеру Офицерский полк пришел в хутора, расположенные вдоль р. Паныри, где генерал Марков дал ему короткий отдых. Усталость и голод охватили всех. Хутора были оставлены жителями и, чтобы найти пищу, нужно было преодолеть усталость. У немногих нашлись силы. Иным посчастливилось: они нашли в трубах копченые колбасы и окорока, которые готовили жители к недалекому празднику Св. Пасхи.
Во второй половине дня, пройдя до 35 верст, армия стала втягиваться и располагаться на отдых в немецкие колонии на восточном берегу р. Поныри, наибольшая из которых называлась Гнаденау или Гначбау. Офицерский полк пришел в Гначбау уже наступившей ночью и расположился частью в колонии, а частью на юго-восточной ее окраине, у дороги на станицу Нововеличковскую и далее на Екатеринодар. Направление для армии наиболее опасное, l-я инженерная рота остановилась, не доходя до Гначбау, в колонии Ернахбау».
В колонии Гначбау
2 апреля. Ночь прошла спокойно.
Тяжело было пробуждение чинов полка: ныли ноги, плечи, руки, все туловище… Ночь была холодная; уснув – не чувствовали, как сжимал и парализовал тело холод, но, проснувшись, это ощутили в полной степени. Первое желание согреться; первая мысль о чае. Разложили костры. Пили, кто чай, кто просто кипяток. Захотелось есть. Сумки давно у всех были пусты. Командиры взводов командировали людей в колонию за покупкой пищи. Увы! Поиски были тщетны: в колонии, с вечера набитой людьми, немцы-колонисты давно уже все распродали ранее вошедшим в нее, и возвращались офицеры в свои взводы с ничтожными покупками. Покупали даже муку и зерно. И голодные люди жевали зерно и ели лепешки из муки, спеченные на жестянках или лопатах.
Одновременно с физическим пробуждением пробуждалось и сознание. Этому «помогали» раздававшиеся вокруг колонии ружейные выстрелы. Инстинктивно взоры направлялись в их сторону: там, верстах в 2–3, виднелись конные разъезды, охранявшие колонию и армию в ней. И в сознании у всех ясно вырисовывалась картина положения. Смерть вождя! Армия окружена беспощадным врагом! Еще вчера, во время отхода от Екатеринодара, это не было так очевидно, как сегодня. Все об этом думали, но не говорили. Когда-то потом некоторые сознались, что у них настроение в этот день было более чем подавленное. Внешне это ни в чем не выражалось, даже на дисциплине. Начальники были на своих местах и сохраняли авторитет среди подчиненных. Но душевная депрессия находила свое отражение в таких, казалось, бессмысленных поступках: кто-то ищет острый нож…
– Ты что? Зарезаться хочешь? – спрашивают его, смеясь.
Уверил, что нет. Оказывается, нож ему понадобился для того, чтобы срезать погоны и другие знаки Добровольческой армии. Его никто не остановил от этого поступка, даже командир взвода. Вот группа офицеров достала из своих сумок какие-то документы и обсуждает какой-то вопрос. Оказывается, это красные документы, где-то, когда-то в походе приобретенные и которые теперь могут пригодиться. Над такими малодушными добродушно посмеивались другие, говоря им, что ни шинель без погон, ни красные документы не спасут. Положение все равно безвыходное.
Тут, у Гначбау, как никогда раньше, офицеры уже не вели разговоров и споров на темы стратегические и тактические. Никаких предположений, соображений и пр. никто высказать не мог, т. к. их у них не было, не могло быть. Внешне в это время все будто бы покорились жестокой к ним судьбе. Но это было лишь внешне, но внутренне моральное настроение офицеров было иное: все сознательно или бессознательно ощущали или жили в данный момент чувством не одиночества, а принадлежности к воинской части, к полку, к армии, а следовательно и представлением о какой-то общей силе, которая что-то сможет предпринять, сделать и с более положительным результатом, чем каждый из них в отдельности; все сознавали или не сознавали, но переживали в себе представление, что покорность судьбе, доведенная до предела, готовит явный конец, но стоит только не покориться ей, т. е. действовать сообща, до конца, может
