Хэлло, дорогая (СИ) - Снежинская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Что тогда?
Конни задумчиво притормозила бешеный ход течения собственных мыслей. Ей было недостаточно просто понять, что с Хэлом. Она хотела не просто знать о нём всё, что должна была, чтобы помочь. Многие знакомые, да что там — даже отец и эта его чёртова беременная стерва — считали Конни холодной и безразличной для девушки, которой всего-то девятнадцать лет. Конни понимала, что они имеют в виду, и ей было плевать.
После смерти мамы, а случилось это не так давно, всего-то три года назад, она словно замерла внутри. Стала этакой мухой в янтаре, вещью в себе, неизвестной переменной — что-то в ней сломалось в день, когда она похоронила самого близкого человека на свете. Оказалось, что её мама — самая обычная с виду женщина, красивая, безусловно, но особенно ничем не примечательная, ведущая скучную взрослую жизнь, с такими же скучными и взрослыми увлечениями, погружённая в быт и рутину единственной дочери и любимого мужа — была всё равно что клей, соединявший все части целого в мироздании Конни.
Без мамы из жизни быстро ушла бабушка.
Без мамы папа перестал быть похожим на себя. Вроде бы с виду был таким же, как всегда, но Конни чувствовала — это не так, он здорово изменился. И, если первое время его неожиданные холодность и равнодушие она могла списать на скорбь и шок от утраты Мелиссы Мун, то затем, когда он нашёл Джо меньше чем через год и завёл с ней роман, Конни уголком сознания поняла. Кажется, похоронив жену, он попрощался и с Констанс тоже.
Стать прошлым для собственного родителя — это очень горькая участь. Папа вёл себя, как обычно. Говорил Конни всё те же фирменные словечки, болтал и шутил, как обычно, когда появлялся дома или они пересекались за завтраком или воскресным ланчем. Он всё так же давал ей денег на карманные расходы, хотя Конни в старшей школе по выходным начала подрабатывать в кинотеатре на билетной кассе, чтобы отвлечься и уйти из дома, где ей были уже не рады.
Уже не рады — вот всё, что вкратце описывало всю жизнь Конни после смерти мамы. Порой ночами — особенно ночами, когда не спалось и она молча переживала снедающую тупую боль в груди — тоска по ней подступала к горлу так близко, что накатывала слезами. И выходила тоже через них. Конни казалось, она одна оплакивает маму. Отец выждал сколько-то времени, чтоб никто не сказал, что он ведёт себя неприлично, а потом часто водил Джо к ним домой. Конни была уже взрослой, она хорошо понимала, чем они занимаются и чего они хотят друг от друга, потому что у неё всё это уже тоже было с собственным парнем, но отступило на задний план и поблёкло, когда мама ушла. Вся её жизнь поблёкла, чего там.
Лёжа у себя в кровати на спине и глядя в потолок с мерцающими на нём тенями и переливами лунного света, Конни в последнем выпускном классе слушала женские вздохи, гулко раздающиеся по дому. Она знала, что отец просит Джо быть потише, но понимала, что не так-то это просто, если чёртова девка держит его за яйца и трахает, верно? Джо прощалось всё, и Конни не нужно было объяснять, почему.
Просто она была будущим отца, а Конни — прошлым, с которым его больше ничего не связывало.
Казалось, в руках Констанс оборвались все ниточки, ведущие к собственной ясной, счастливой, старой жизни. И вдруг она нащупала ещё одну: ту, что вела к Гвенет Оуэн, к родной сестре Терезы, родной бабушки по матери. И теперь Конни шла по пансиону следом за женщиной в розовой форме — на бейджике, висевшем на груди, было написано «Марджери» — и, глядя ей в спину, думала о том, что она приехала сюда не только ради Хэла, но и ради себя.
Она должна увидеть Гвенет и помочь мужчине, которого не просто полюбила. Он прошёл сквозь неё, обогрел и дал то, что другие давно украли, и заставил Конни снова быть собой одним только своим присутствием.
Конни не позволила бы никому отнять его теперь, когда она снова поняла, что такое — быть живой и полюбить кого-то безотчётно сильно, удивительно быстро и до необъяснимого крепко. А если он скажет, что её чувство ему не откликается, что ж.
Конни знала, что это будет ложью. Но больше она никому не позволяла себе лгать.
Даже Хэлу.
— Сюда, пожалуйста, — кратко сказала Марджери и толкнула перед собой высокие двойные двери.
До того они шли по длинному коридору, минуя одну дверь за другой. Возле некоторых стояли инвалидные кресла и медицинские каталки, на которых в больницах по пациентам развозят лекарственные препараты — здесь были такие же. Иногда Конни слышала чей-то сухой заливистый кашель, или бормотание за дверью, или тихие голоса в угасающем лабиринте коридоров, ведущих вглубь пансиона. Чем дальше шла Констанс, тем лучше понимала, что это было за место. Серединка на половинку между домом и похоронным бюро, где она попрощалась с мамой навсегда. Пыльная, брошенная всеми, неустроенная и неуютная станция, где старики в мнимом порядке и под наблюдением безразличного к их радостям и горестям персонала медленно угасали вдали от близких, и тем было проще вычеркнуть их из своих жизней не резко, а постепенно. Совсем как Гарри Мун, её отец, вычеркнул из своей — Конни.
Ведь для этого не обязательно отправить человека в приют или в закрытую лечебницу. Даже соседней комнаты будет достаточно.
Когда по спине Конни от этой мысли пробежал холодок, Марджери привела её в большой общий зал, залитый неожиданно приятным, тёплым солнечным светом. Здесь отдыхали некоторые старики. Единой формы у них не было, и это заставило Конни с облегчением выдохнуть. Одетые каждый в своё, они занимались, кто чем — чтением книг и газет, просмотром телевизора, игрой в шахматы — почти не обратив на посетительницу никакого внимания. Стены, выкрашенные бледно-зелёным цветом, контрастировали с розовой формой пары других сотрудников, находившихся в зале. Ещё одна девушка, тоже рыжая, почти как Конни, и совсем молодая,
