Великий Рузвельт - Виктор Мальков

Разумеется, не все в Вашингтоне думали таким же образом, хотя прогерманское лобби в дни, последовавшие за заключением франко-советского пакта и советско-чехословацкого договора (16 мая 1935 г.), прочно удерживало инициативу в своих руках. Джозефус Дэниэлс, по-прежнему пользовавшийся большим влиянием в окружении и семье президента, писал Додду о «безрассудных идеях» тех, кто рассчитывал в неделимом и взаимозависимом мире отсидеться за океаном и даже обогатиться за счет военных катастроф в евразийском пространстве {56}. А накануне Рождества Додд получил послание и от самого президента, в котором тот осуждающе отозвался о «группе», контролирующей судьбу германского народа, и о ее одержимости идеей вооружения Германии «на суше и на море». Рузвельт попытался защитить Закон о нейтралитете (уже подписанный им), но сделал это с рядом оговорок. Одна из них касалась его планов на будущее. «Пока, – писал Рузвельт, – страна проходит процесс серьезного обучения; я надеюсь, что в следующем январе смогу добиться принятия еще более сильного закона, предоставляющего президенту некоторые дополнительные полномочия» {57}. Рузвельт явно строил свои планы в расчете на изменение в настроениях народа, но никак не хотел торопить события.

Желая не упустить свой шанс, Додд посчитал подходящим изложить еще раз свои взгляды на возникшую в Европе взрывоопасную ситуацию, впервые напрямую сделав ударение на возможностях, которые открываются в результате установления дипломатических отношений с Советским Союзом. «Мне кажется, – писал он Рузвельту 15 декабря 1935 г., – сейчас для демократических народов становится все более необходимым избегать ухудшения отношений с Россией» {58}. Это было смелым, даже очень смелым шагом после угроз госдепартамента в августовской ноте в связи с, как в ней говорилось, имевшими место попытками СССР вести «коммунистическую пропаганду» в США. С того времени во многих донесениях Додда, посылаемых в Вашингтон, этот мотив стал центральным. Но отклик неизменно был негативным, а перед президентом со стороны госдепартамента был поставлен вопрос об отзыве и отставке Додда. «Он мне нужен в Берлине» {59}, – отрезал Рузвельт.

Додду внушали, что складываются предпосылки для всеобщего «урегулирования» в Европе на базе «мирных инициатив» Гитлера, последовавших за вступлением германских войск в ремилитаризованную по Версальскому договору Рейнскую область (7 марта 1936 г.) и встречных шагов Парижа и Лондона. Высокопоставленные чиновники госдепартамента доказывали послу, что шансы на мир возросли и что Гитлер близок к вступлению в клуб пацифистов, стоит только Франции и Англии быть посговорчивее и осознать наконец, что требования Германии не чрезмерны {60}. Вновь была извлечена на свет идея «мирной конференции», кощунственная сама по себе, как считал Додд, поскольку речь шла заведомо о компромиссе с агрессором за счет суверенитета малых стран. Столкнувшись с проявлением циничной расчетливости в политике, Додд в отчаянии пишет 1 апреля 1936 г. Рузвельту: «Может быть, Вы сможете что-нибудь сделать…» {61}

Однако президент не внял этому призыву. Рузвельт не намерен был подвергать дополнительному риску внутриполитические приоритеты погружением в опасные дебаты по вопросам внешнеполитических инициатив. «Прежде всего то, что важнее всего», – этим сформулированным им самим фундаментальным принципом Рузвельт руководствовался сполна, чувствуя всем своим существом, что ход мировой истории, поставив принципиальный вопрос о выживании либеральной демократии, возложил именно на его правительство реформ задачу достижения положительных результатов, способных стать спасительным примером для других народов. В этом он видел смысл своей деятельности в случае переизбрания его на второй срок. Об этом было заявлено им в июне 1936 г. на съезде Демократической партии. В еще более категорических формулировках о том же он говорил во время поездки по странам Латинской Америки в конце этого года, после победы на выборах. По одну сторону рубежа – обновленная демократия по американскому образцу, по другую – фашизм или коммунизм. Продолжение и углубление реформ в США – главное условие победы в этой смертельной схватке. Попытка консервативной оппозиции (в лице Верховного суда США) остановить и повернуть реформы вспять виделись им только в этом историческом контексте, и ни в каком ином. Усилия Додда и других решительно настроенных антиизоляционистов, направленные на переключение внимания президента на европейские дела, рассматривались им как непреднамеренные заблуждения той же категории опасности. Политически сохраняя общность взглядов, президент и посол разошлись в понимании глобальных целей американской политики. Додд остался на позиции либерального интернационализма В. Вильсона в его узком понимании, Рузвельт следовал канонам позднего вильсонизма с его линией на самосовершенствование американской системы как универсального средства спасения самой идеи либерализма в эпоху войн и революций.

Из Овального кабинета Белого дома и резиденции американского посла в Берлине мир выглядел по-разному. Несовпадающими оказались и нравственные и политико-правовые критерии в отношении набиравшего темпы общественного кризиса. Мятеж генерала Франко летом 1936 г. против законного правительства республиканской Испании обнажил суть этого несовпадения. Народу Испании было отказано в помощи, мятежники и интервенты получили полную свободу рук. Додд высказался по этому поводу совершенно определенно, не обходя острых углов и не щадя самолюбия Рузвельта, хотя понимал, что сказанное им будет услышано президентом. Он пишет своему единомышленнику, министру внутренних дел Гарольду Икесу в послании от 21 августа 1936 г.: «Любой, кто находился в Европе более или менее продолжительное время, признает факт огромного экономического и политического влияния Соединенных Штатов. Если мы положим наше могущество на чашу весов, то некоторые люди здесь, в Европе, рассматривающие войну в качестве средства завоевания новых территорий, будут более осторожными и, может быть, даже станут сторонниками мира… Я хочу сказать только одно: даже сейчас присоединение Соединенных Штатов к демократическим государствам Европы могло бы положить конец кровопролитию в Испании и дать возможность испанскому народу самому решать свои внутренние дела… Совместная мощь Соединенных Штатов, Англии и Франции, особенно если принять во внимание их огромные военно-воздушные силы, бесспорно могла бы предотвратить интервенцию и, возможно, установление диктаторского режима в Испании» {62}.

Все до предела ясно. Гражданская война в Испании выносит приговор политике «умиротворения». То, что прежде виделось Додду ошибкой и промахом дипломатии Запада, теперь окончательно изменило свои очертания, представ в реальном виде. Вильсоновский либерал по истокам своей внешнеполитической позиции и типичный ньюдилер по убеждениям, Додд, оказавшись лицом к лицу с европейскими реалиями, в рамках которых так четко обозначилась линия водораздела между силами крайней реакции, фашизмом и народным устремлением к новым ценностям, сумел если не понять, то почувствовать глубинные мотивы, которыми вдохновлялись архитекторы и непосредственные исполнители политики «умиротворения». Делясь своим открытием с Муром, он писал 31 августа 1936 г., что рост фашистской опасности в Европе объясняется не только внешнеполитической экспансией Третьего рейха, но и тайными усилиями правой реакции во всех странах использовать ее в собственных корыстных интересах. Перейдя затем к оценке роли дипломатии США в европейских делах, он резюмировал: «В заключение я должен сказать, что представители нашей дипломатической службы проявили свои профашистские симпатии в отношении перспективы установления германо-итальянского контроля над Испанией, а также оппозицию к своему собственному президенту. Я этим не хочу сказать, что они должны заявить о своем сочувствии коммунизму, но фактом остается их явная поддержка за последние шесть месяцев интересов привилегированного класса капиталистов» {63}. Формально послание Додда содержало довольно точную оценку дипломатической тактики госдепартамента в испанских событиях, но Додд явно не улавливал существенных нюансов в общем подходе правительства США к переплетенным в тугой узел межгосударственным, социально-классовым и идеологическим конфликтам в Европе 30-х годов. Отказ от поддержки республиканского правительства Испании в глазах самого Рузвельта был, в частности, оправдан профранкистской позицией Католической церкви США, обусловившей свою благожелательность к «новому курсу» антипатией к правительству Народного фронта в Испании.