Штауффенберг. Герой операции «Валькирия» - Жан-Луи Тьерио

В это самое время началась дворцовая революция. Один из порученцев Фромма, подполковник Гербер, потребовал, чтобы ему дали переговорить с его начальником. Штауффенберг категорически выступил против этого, объяснив, что тот находился под арестом. В коридорах послышались выстрелы. Никто не знал, кто открыл огонь. Несколько человек воспользовались розданными Клаусом автоматами, чтобы повернуть оружие против него. Пробив двери, пули рикошетом отлетали от стен. Заговорщики вскоре остались в меньшинстве. Колеблющиеся воспользовались этим, чтобы заслужить прощение. Штауффенберг был ранен в плечо. Вскоре от нападавших отстреливались только Клаус, Мерц и Хефтен. Гизевиус куда-то скрылся. Бек стоически ждал развязки. Он решил не продавать дорого свою жизнь. И ждал приговора судьбы. Клаус начал перезаряжать пистолет и отступил к своему кабинету. Хефтен успел сжечь всего несколько списков заговорщиков. Как последний упрек, Клаус бросил: «Вы все меня покинули».

Тем временем верные режиму офицеры устремились к комнате, где под арестом содержался Фромм. И освободили его. Он снова стал хозяином своего кабинета. Сцена, имевшая там место после обеда, повторилась с точностью до наоборот. Штауффенберг сдал свое оружие, бельгийский наган, с которым не разлучался со времен французской кампании. Вместе с ним были арестованы Бек, Хепнер, Ольбрихт, Мерц фон Квирнхайм и Хефтен. Никто из них не хотел ненужного кровопролития.

Не желая быть обвиненным в преступной слабости, а главное, стремясь убрать компрометировавших свидетелей, Фромм тут же собрал военный совет. Решение его не подлежало обсуждению и должно было исполниться незамедлительно. Хепнер потребовал, чтобы его заслушали люди, равные ему по званию, военный трибунал. Фромм согласился на это по старой дружбе. Беку, Ольбрихту, Мерцу фон Квирнхайму, Хефтену и Клаусу был вынесен смертный приговор. Время было 23 часа 15 минут.

Без особой надежды Штауффенберг сделал шаг вперед, чтобы защитить своих товарищей. И произнес четким голосом: «Все, что сегодня произошло, было сделано по моему приказу. Исполнялось лишь то, что я приказывал. Все остальные, как солдаты, как мои подчиненные, делали то, что должны были делать. Они ни в чем не виновны. Во всем повинен только я». Естественно, это ни к чему не привело. Ни Ольбрихт, ни Бек, ни Вицлебен не были его подчиненными.

Бек попросил дать ему оружие, как того требовала традиция немецких генералов. Фромм согласился. Бек медленно поднес пистолет к виску, произвел выстрел, но не убил себя и был еще жив. Спустя несколько минут его прикончили выстрелом милосердия, пустив пулю в голову. Незадолго до полуночи, под усиленной охраной вооруженных солдат из занявшего здание комендантского батальона, приговоренные к смерти спустились по лестнице, которая вела во внутренний дворик Бендлерблока. При свете разрывавших ночную тьму прожекторов пятерых мужчин подтолкнули к куче песка. Их уже ждала специальная расстрельная команда. Десять унтер-офицеров в касках лихорадочно вскинули оружие. Лейтенант Вернер Шади отрывисто отдавал команды в этом мрачном, огражденном с четырех сторон бетонными стенами дворе. Приговор был зачитан немедленно. Первым должен был пасть Штауффенберг. Но тут Хефнер бросился вперед, чтобы прикрыть его своим телом. И упал, изрешеченный пулями. Перед тем как настала его очередь, Клаус крикнул: «Да здравствует священная Германия!»[106] Берлинскую ночь разорвала вторая команда «Фойер!» («Пли!»). Жизнь полковника Штауффенберга оборвалась. Следом за ним в могилу пали Ольбрихт и Мерц. Раздались контрольные выстрелы. Каждому пустили пулю в затылок. Прожекторы потухли. Тела отвезли и зарыли на кладбище Святого Матиаса Шенебергского[107].

В тот же час Фромм отправил телеграмму в «Волчье логово» и во все военные округа: «Попытка путча захлебнулась в крови». А радио рейха передало обращение фюрера к своему народу: «Небольшая клика преступных и ограниченных офицеров, не имеющих ничего общего с немецким народом, попытались поднять на меня руку. Но провидение в очередной раз спасло меня. В этом я вижу еще один знак одобрения той миссии, которую я перед собой поставил: спасти Германию […]. Эта кучка узурпаторов очень малочисленна. Она не имеет ничего общего с вермахтом и уж тем более с немецкой армией. Это — всего лишь небольшая клика преступных элементов, которые вскоре будут беспощадно уничтожены […].

Мы в очередной раз сведем с ними счеты, как только мы, национал-социалисты, умеем это делать».

И тогда настало время мучеников, первым из которых стал Штауффенберг. Кроме Гизевиуса, большинству заговорщиков суждено было погибнуть. Самые удачливые из них покончили жизнь самоубийством: Тресков инсценировал нападение партизан, Эрцен заперся в кабинете и взорвал себя гранатой. Других ждал арест, унизительный судебный процесс и постыдная смерть. Гитлер с маниакальным вниманием следил за процессом над заговорщиками. Он не допустил, чтобы их судил Военный трибунал. Он пожелал, чтобы их к смерти приговорил Народный суд, рассматривавший случаи государственной измены. Прежде этого военных выгоняли из вермахта решением суда офицерской чести. Председательствовавший на нем генерал-фельдмаршал фон Рунштедт навеки замарал честь своих погон, допустив разжалование всех представших перед этим судом офицеров, желая услужить режиму на основании только представленных полицией документов.

После этого заговорщики могли предстать перед Народным судом, где заправлял кровожадный Фрайслер, которого сам Гитлер плотоядно называл «наш Вышинский»[108]. Он только и умел, что требовать казни. Адвокаты выступали как обвинители. Чаще всего подозреваемым запрещалось говорить. Палачам нравилось выставлять их в таком смешном виде: без поясов и подтяжек, в ниспадавших иногда до лодыжек брюках. 8 августа к смерти был приговорен Бертольд, 30 августа Хофакер болтался в петле. Повозки с приговоренными к смерти сменяли друг друга, казни были похожими. Все погибли подвешенными за ребра на крюках мясника в тюрьме Плётцензее. С особым удовольствием Гитлер следил за условиями проведения казней. Он хотел, чтобы «предатели» чувствовали, как они умирают. Он требовал от палачей использовать струны от пианино, чтобы смерть не была мгновенной, чтобы агония длилась подольше. Часто по вечерам в последние месяцы существования нацистской Германии в горящем Берлине он приказывал показать ему фильм с очередной казнью. Именно так погибли около 200 человек, прямо или косвенно связанных с заговором. Не говоря уже о тысячах арестов. Конечно, были схвачены руководители, Герделер, Хассель, Вицлебен, офицеры, сообщники, но также и случайные люди, чьи фамилии на их беду были упомянуты в арестованных гестапо списках, особенно если они звучали аристократично. Что же касается тех, кто проявил лояльность режиму в одиннадцать часов, то и они поплатились своими головами. Фромм, Клюге и Вагнер, все они также сложили головы. Месть нацистов не ограничилась лишь участниками заговора. Их семьи также были без суда брошены в концентрационные лагеря во имя принципа семейной ответственности[109]. В своей зажигательной речи Гиммлер объяснил это так: «Мы собираемся ввести абсолютную солидарную ответственность всего рода […]. Это понятие мы унаследовали от наших древнейших традиций […]. Достаточно перечесть германские саги. Когда какая-то семья совершала преступление […], все несли за это ответственность. Когда какая-то семья была осуждена и поставлена вне закона, говорили, что этот человек предатель, в его жилах течет кровь предателя, надо его уничтожить […]. Семья графа Штауффенберга будет уничтожена до последнего колена». Поэтому Нина была брошена в Бухенвальд и разлучена с детьми, оставшимися под охраной СС[110]. Лишь чудом им удалось уцелеть[111]. Александр, которого не привлекали в заговор из-за его неосторожности, дорого заплатил за то, что носил фамилию Штауффенберг. Его посадили в Штутхоф, а затем в Бухенвальд. Его жена Мелитта из-за этого погибла. Пытаясь прилететь на свидание с ним на своем маленьком самолете «Физелер Торх», она была сбита в апреле 1945 года американским истребителем. Имущество заговорщиков было конфисковано, а затем некоторые из них вторично потеряли его, поскольку оно после разгрома гитлеровцев было захвачено коммунистами из Восточной Германии. Рейх не ограничился только местью живым, он мстил и мертвым. Когда стало известно о причастности к заговору Трескова, его тело выкопали в присутствии всей семьи, включая восьмилетних детей, сожгли и развеяли пепел по ветру.