Кто хоть раз хлебнул тюремной баланды... - Ханс Фаллада

Они пошли кругом.

— Надо же, — недовольно произнес Бацке. — Отсюда шкафов не видно, но я тебе скажу, здорово получилось. А еще директор купил себе старинную мебель, носился с ней как дурак с писаной торбой. «Зайдите как-нибудь ко мне, Бацке, — говорит он мне. — Взгляните-ка, что за старье я купил, сможете отремонтировать?» — И, глубоко вздохнув, Бацке продолжал: — А я мог починить все что угодно: испорченную мозаику, всякую рухлядь — я все чинил, и как чинил!

— Ну и что? — с неприязнью спросил Куфальт. — Ты ведь всегда можешь туда вернуться, раз там было так хорошо. Они тебя бесплатно привезут с Давидсвахе, а нам из-за этого не стоило столько денег на дорогу тратить.

— Ах вот как? — произнес Бацке, зло посмотрев на Куфальта. — Ты так считаешь? Да? Ты просто дурак, Куфальт, вот что я тебе скажу!

Сказав это, Бацке повернулся и быстро зашагал прочь. Обошел тюрьму раз, другой, а Куфальт молча семенил рядом, дрожа при мысли, что лишился милости столь могучего покровителя.

— Делай что хочешь, — внезапно произнес Бацке. — У меня на сегодня больше нет никаких планов. Пойду-ка я домой.

— И я, — подхватил Куфальт, — я тоже.

Так они и шли весь долгий путь вместе, и Бацке не брюзжал всю дорогу, нет, они вели вполне пристойную беседу. У них было, что вспомнить, и можно было всласть посмеяться над всеми проделками и над болванами, которых удалось провести: над охранниками и арестантами.

А когда Куфальт выкурил свои десять сигарет, Бацке подарнл ему еще пять.

— Но их тебе должно хватить.

Когда они наконец очутились в городе, Бацке на секунду заколебался, увидев закусочную, а затем предложил:

— Ну ладно, пойдем поужинаем, я заплачу.

— Большое тебе спасибо, Бацке, — сказал Куфальт.

Ресторанчик, в который они зашли, широкой известностью не пользовался. Он был скорее похож на прокуренную, грязную пивнушку в квартале Трущоб. Но еда была вкусная и пиво доброе, и Бацке, наконец, спросил:

— Так что же, Вилли, ты и впрямь хочешь пойти на дело?

— Смотря какое, — наевшись до отвала, произнес Куфальт.

— Я кое-что разузнал, — сказал Бацке.

— Что именно? — спросил Куфальт.

— Банк, — отвечал Бацке.

— Там без пушки нечего делать, — со знанием дела произнес Куфальт.

— Ты что, сдурел? Налет!.. — возмутился Бацке.

— А что ж тогда? — спросил Куфальт.

— По средам и субботам, — оглядевшись вокруг, зашептал Бацке, — туда приходит старуха и забирает шесть-восемь стольников. С этими деньгами она идет через полгорода в лавку на Вандсбекершоссе. — Пауза. — Ну что скажешь?

Куфальт скривился.

— Не так это просто.

— Все очень просто, — заявил Бацке. — У Любекских ворот один из нас врежет ей хорошенько, другой вырвет из рук сумку, один побежит направо, другой — налево.

«Чушь, — решил Куфальт. — Смоется с деньгами, а меня сцапают». А вслух говорит:

— Не понимаю, у тебя бумажник битком набит деньгами.

— Перестань болтать о моих деньгах! — в ярости кричит Бацке. И, успокоившись, продолжает: — Значит, не хочешь? Есть еще люди, которые пойдут.

— Нужно подумать, — говорит Куфальт.

— Завтра суббота, — напоминает Бацке.

— Да-да, — задумчиво тянет Куфальт.

— Значит, нет? — переспрашивает Бацке.

— Я не знаю, — колеблется Куфальт. — Мне это кажется немного глупым.

— Почему глупым? Без риска ничего не бывает.

— Но нельзя за такой мизер так рисковать. Я не хочу снова получить срок.

— Так или иначе ты его получишь, — задумчиво говорит Бацке. И после паузы добавляет: — Если я захочу.

— Это как же? — озадаченно спрашивает Куфальт.

— Тебе не кажется, что у этого официанта дурацкий вид? — говорит Бацке, чтобы отвлечь его.

— Это почему же я получу срок, если ты захочешь? — упрямится Куфальт.

— А ты не хочешь расплатиться с официантом? — неожиданно хохочет Бацке. — Я дам тебе одну из своих денежек.

— Твоих денежек…? — Глаза у Куфальта округляются.

— Ты что, до сих пор ничего не просек? — хохочет Бацке. — Они ж фальшивые, деньги, дореформенные, вот так! А он взял и купил на них пятьдесят сигарет!

И тут в памяти Куфальта всплывает недавняя сцена: сморщенная, сбитая с толку старуха с тонким голосом, роженица в задней комнате, может быть, это их последние деньги: какой опасности он себя подвергал? Бацке спрятался в переулке, негодяй, гнида! А если бы в лавке был продавец, любой продавец, будь он чуть повнимательнее, и Куфальт уже давно сидел бы в полиции с перспективой получить хорошенький срок.

А Бацке хохочет прямо ему в лицо, этот подлый мерзавец, прячет сдачу и даже не делится…

— Бацке! — возмущается Куфальт. — Я немедленно…

— Официант, получите с моего приятеля! — кричит Бацке, хватает свою шляпу и, прежде чем Куфальт успевает возразить, исчезает.

Куфальт платит три марки восемнадцать.

Остается семь марок пятнадцать.

В этот суматошный роковой субботний день Куфальт проснулся рано-рано. Он лежал в постели и думал. Лежал в грязной, запущенной комнатенке, на сбитой перине, где до него, вероятно, спали сотни мужчин, одни или с женщиной, потому что старая Дюбель ничего против не имела, наоборот, это только поднимало ей настроение. Он выглянул в окно, должно быть, уже рассвело, но в маленький квадрат дворика размером в несколько метров почти не проникал свет. Внезапно он почувствовал, что на улице светит солнце. Он не видел света, а только ощутил его.

Наконец он встал, основательно вымылся, тщательно побрился, надел чистое белье, свой самый лучший костюм и с любимой «мерседес» в клеенчатом чехле отправился в путь. На улице действительно светило солнце.

Первой неудачей было то, что ломбарды открывались только в девять. Откуда ему было знать, когда эта старая грымза идет в банк. Он стоял в очереди, некоторые держали в руках перины, у одного под мышкой были зажаты ходики. Люди стояли тихо, не разговаривая, уставившись прямо перед собой, каждый был занят собой, углубившись в собственные мысли. И только когда подходил кто-то новый, на него бросали быстрый взгляд, чтобы удостовериться, что же он сдает в заклад. Потом все снова смотрели перед собой.

Когда дверь наконец открылась, дело пошло очень быстро.

— Двадцать три марки, — произнес чиновник и, когда Куфальт, подумав о своих ста пятидесяти, чуть-чуть помедлил, тут же добавил: — Проходите, пожалуйста, дальше!

— Нет-нет, — произнес Куфальт. — Давайте деньги.

Какое-то время он ждал у кассы; получив деньги, не пошел, а побежал к пункту проката велосипедов, который разыскал еще вечером. И здесь возникли трудности. Двадцать марок залога показались хозяину проката слишком маленькой суммой за совершенно новый гоночный велосипед. Куфальт не переставая уговаривал его. Наконец он оставил еще и свое удостоверение, добавил квитанцию из ломбарда и только тогда мог ехать.

Непросто было спустя шесть лет сесть на велосипед и лавировать в уличном потоке, хотя прежде он катался прилично. А ведь ему надо вовремя поспеть! Теперь все зависело от скорости, решительности, присутствия духа.

У Любекских ворот, которые не ворота вовсе, а площадь, творится бог знает что. Сюда стекается множество улиц, взад-вперед снуют пешеходы, нужно все время смотреть по сторонам. И кроме того, там есть палатки, затрудняющие обзор; мимо проезжают трамваи, закрывая прохожих на другой стороне.

Вдруг Куфальт увидел — и тут же спрятался со своим велосипедом в укрытие, — как из уборной на другой стороне улицы высунулось лицо, знакомое лицо. Тут только он понял, что, хотя на часах было уже одиннадцать пятнадцать, он не опоздал.

Он продолжал стоять. Наверное, думал о чем угодно, может, даже о том времени, когда был маленьким, и мать после ужина приходила к нему в темную спальню, склонялась над его постелькой и шептала: «Спи спокойно. Только сразу засыпай!»

Так он стоял, и люди торопились, и вероятно, он вспомнил тюрьму, он сжег за собой все мосты, знал: когда-нибудь он снова туда попадет. Когда? Сегодня после обеда? Или лет через пять?

Голова Бацке то и дело выныривала из толпы, он как волк высматривал добычу. Жесткое, злое лицо, с прищуренными глазами. Потом лицо исчезло, Куфальт мог сесть на велосипед и уехать домой. Но зачем ехать домой? Покорно и честно спрятаться в свою нору, унижаться, попрошайничать и все-таки сдохнуть?

Куфальт крепче схватился за руль: откуда ему знать, как выглядит эта пожилая бухгалтерша?

А он знал. Вот она идет мелкими шажками, на ней коричневая юбка, довольно длинная, она немного косолапит, у нее совершенно белое, болезненной белизны, старообразное лицо. Из-под маленькой войлочной шляпки торчат серые, стриженные под мальчишку, волосы.

Она шла, а его сердце стучало все сильнее, молило: «Если он не решится, я поеду домой, пусть лучше струсит».