Скованный ночью - Дин Кунц

— Ну что, пора домой? — лишь наполовину в шутку спросил он.

— Чтобы выпить стакан теплого молока.

— И шесть таблеток прозака.

— Добро пожаловать в лабораторию с привидениями, — сказал я.

Присоединившись к нам, Бобби пробормотал:

— То, что вчера ночью происходило только в яйцевидной комнате, теперь распространилось на все здание…

— Из-за нас? — спросил я.

— Не мы его строили, брат.

— Но положили начало строительству прошлой ночью, снабдив его энергией?

— Сомневаюсь, что два фонарика сделали нас главными здешними мерзавцами.

Рузвельт сказал:

— Нужно скорее уносить отсюда ноги. Все это место… скоро исчезнет.

— Так думает Мангоджерри? — спросила Саша.

В обычных случаях внушительная внешность Рузвельта Фроста, которой позавидовал бы любой предприниматель, может заставить тебя застыть на месте. Но увидев, что один его глаз полон мрачного изумления от только что пережитого, а второй распух, заплыл и налился кровью, я подумал, что мне следовало собрать вещички и самому лечь под этот злосчастный кран.

Он сказал:

— Мангоджерри так не думает. Она знает. Все, что здесь есть, исчезнет. И очень скоро.

— Тогда давайте спускаться и искать ребятишек и Орсона.

Рузвельт кивнул.

— Давайте спускаться.

Глава 24

Пустая шахта лифта в юго-западном углу ангара была такой же, как и в предыдущую ночь. Но косяк и порог двери из нержавеющей стали, не замеченной ликвидаторами, освободились от грязи и пыли, чего не было с тех пор, как я впервые открыл это место около года назад. Луч Сашиного фонарика осветил первые ступеньки лестницы, с которых тоже исчезла пыль и мертвые насекомые.

Либо перед нами здесь прошел добрый гном, делая это место более приятным для глаза, либо феномен яйцевидной комнаты, свидетелями которого мы с Бобби стали прошлой ночью, вымыл щелоком стены этого таинственного здания. Во всяком случае, гному я не платил.

Мангоджерри стояла на второй ступеньке и вглядывалась в бетонную лестницу, нюхая воздух и навострив уши. Затем она начала спуск.

Саша последовала за кошкой.

Ступеньки были достаточно широкими, чтобы два человека могли идти рядом. Я шел с Сашей бок о бок, испытывая облегчение от мысли, что делю с ней риск первопроходца. Следом шел Рузвельт, затем Доги с «узи». Замыкающим — Бобби. Он держался спиной к стене и спускался боком, следя за тем, чтобы никто не подкрался к нам сзади.

Если не обращать внимания на подозрительную чистоту, первый пролет был таким же, как в предыдущую ночь. Голый бетон со всех сторон. Равномерно расположенные дыры в потолке от снятой арматуры. Крашеная железная труба, прикрепленная к стене в качестве перил. Воздух был холодный, душный и пах стекавшей со стен известкой.

Когда мы добрались до площадки и повернули на второй пролет, я положил ладонь на Сашино предплечье, остановил ее и прошептал нашему кошачьему следопыту:

— Эй, киска…

Мангоджерри остановилась на четвертой ступеньке и выжидательно посмотрела на нас снизу вверх.

На потолке висели лампы дневного света. Они были отключены, а потому не представляли для меня опасности.

Но раньше их здесь не было. Они были вырваны и увезены после закрытия Форт-Уиверна. Впрочем, это помещение могло быть обчищено до голого бетона раньше закрытия базы, когда «Загадочный поезд» сошел с рельсов и напугал своих создателей тем, что действительно оказался «локомотивом», то есть местом, движущимся в пространстве.

Прошлое и настоящее здесь существовали одновременно, но здесь же было и наше будущее, хотя мы не могли его видеть. Как писал поэт Т. С. Элиот, время бывает только настоящим, неуклонно двигающимся к концу, который мы считаем результатом наших действий, но над которым нисколько не властны.

Мысль Элиота на мгновение показалась мне слишком мрачной. Изучая люминесцентные лампы и пытаясь представить себе, что ждет нас впереди, я припомнил начальные строчки бессмертной саги о Винни-Пухе: «Медведь, который от рожденья тонок, без упражнений станет как бочонок», но А. А. Милн не смог вытеснить из моего ума Т. С. Элиота.

Слишком большая опасность ждала нас внизу, в этом зловещем царстве перепутавшегося прошлого и настоящего, чтобы я мог вернуться в детство. И все же хорошо было бы забраться под одеяло с моими собственными Пухом и Тигрой и снова поверить, что мы останемся друзьями даже тогда, когда мне будет сто лет, а Пуху — девяносто девять.

— О’кей, — сказал я Мангоджерри, и мы продолжили спуск.

Когда мы добрались до площадки первого из трех подземных этажей, Бобби прошептал:

— Брат…

Я обернулся. Люминесцентные лампы позади исчезли. Остались только дыры в бетонном потолке, из которых торчали куски провода.

Настоящее время снова стало настоящим. По крайней мере, на секунду.

Доги нахмурился и пробормотал:

— Хочу в Колумбию.

— Или в Калькутту, — добавила Саша.

Рузвельт передал нам мысли Мангоджерри:

— Нужно торопиться. Если мы не поторопимся, прольется кровь.

Предводительствуемые бесстрашной кошкой, мы прошли четыре марша и спустились на последний подземный этаж ангара.

Мы не обнаружили никаких новых следов бяк и бук, пока не достигли конца лестницы. Когда Мангоджерри была готова провести нас во внешний коридор, окружавший внутренний овал, в дверном проеме вновь вспыхнул мутно-красный свет, который мы видели на первом наземном этаже. Он мерцал только мгновение, а затем сменился темнотой.

Страх, овладевший нашей маленькой группой, выражался шипением кошки и нашим опасливым шепотом.

Откуда-то доносились другие голоса, низкие и искаженные, напоминающие аудиозапись на малой скорости.

Саша и Рузвельт выключили фонарики, оставив нас в темноте.

Кровавое сияние за дверью вспыхнуло снова, а затем повторилось, как «мигалка» на полицейской патрульной машине. Каждая вспышка была дольше предыдущей, пока тьма не отступила окончательно и коридор не залило зловещее сияние.

Голоса становились громче. Они еще искажались, но были почти разборчивы.

Как ни странно, ни одна частичка зловещего красного света не проникала из коридора к подножию лестницы. Проем казался дверью между двумя реальностями: абсолютно черной по эту сторону и красной по другую. Кровавая линия, тянувшаяся по полу и порогу, была острой, словно лезвие бритвы.

Как и наверху, это сияние окрашивало пространство, но не освещало его. В сумрачном свете призрачные фигуры и движения, которые можно было заметить краем глаза, казались еще более загадочными и непонятными.

В проеме мелькнули три рослые фигуры, казавшиеся в красном свете темно-каштановыми: возможно, люди, возможно, кое-что похуже. Когда они проходили мимо двери, голоса стали более громкими и менее искаженными, но они снова утихли, как только фигуры скрылись из виду.

Мангоджерри переступила порог.

Я ждал, что она вспыхнет, испепеленная лучом смерти, и исчезнет, оставив после себя только запах паленой шерсти. Однако она тоже превратилась в маленькую темно-каштановую фигурку, удлиненную, искаженную, но легко узнаваемую, потому что у кошек, даже говорящих, есть четыре лапы, хвост и особая повадка.

Свет в коридоре начал пульсировать. Он был то темно-красным, то розовым; с каждым новым переходом от темноты к свету здание наполняло все более громкое, низкое и зловещее гудение электроники. Когда я прикоснулся к бетонной стене, она слегка вибрировала — так же, как стальная опора в ангаре.

Внезапно свет в коридоре стал из красного белым. Пульсация прекратилась. Мы смотрели через дверной проем в помещение, освещенное люминесцентными лампами.

Одновременно с изменением освещения у меня заложило уши, словно от внезапного падения давления; по лестнице пронесся теплый ветер, пахнущий озоном, как бывает в дождливую ночь после разряда молнии.

Мангоджерри, стоявшая в коридоре и больше не казавшаяся каштановым пятном, глядела куда-то направо. Под ее лапами был не голый цемент, а белая керамическая плитка, ранее отсутствовавшая.

Я посмотрел на темную лестницу позади, казалось крепко цеплявшуюся за наше время и находившуюся скорее в настоящем, чем в прошлом. Здание совершало переход не полностью; феномен напоминал сошедшее с ума лоскутное одеяло.

Мне хотелось припустить вверх во все лопатки, подняться в ангар и выскочить в ночь, но возврата уже не было. Время возврата миновало тогда, когда похитили Джимми Уинга и исчез Орсон. Дружба требовала оставить мир, нанесенный на карту, и отправиться в области, которые не могли себе представить картографы древности, писавшие на краю свитка: «Здесь живут чудовища».

Я прищурился, вынул из внутреннего кармана куртки темные очки и надел их. Пришлось рискнуть и подставить потоку света руки и лицо, но сияние было таким, что глаза начинало щипать от слез.