Чрезвычайные происшествия - Джеймс Уайт

Как правило, в таких ситуациях Конвей устраивал перерыв минут на двадцать, дабы передохнуть и собраться с мыслями, но в этот раз он вынужден был изменить своим обычаям. Эти ЭЛНТ на своей планете были важными шишками, и потому он обязан был принимать их в госпитале не только как лектор, но и как хозяин.

Усесться, скрестив ноги, за столик высотой в два фута оказалось не так‑то трудно. Гораздо труднее было справиться с грудой морепродуктов растительного и животного происхождения. Конвей жутко проголодался. Он понимал, что диетолог ни за что не дал бы ему такой еды, которая вступила бы в противоречие с его обменом веществ, а по стандартам ЭЛНТ эта гора водорослей была настоящим деликатесом — по крайней мере на этом упорно настаивала мельфианская половина сознания Конвея. Но для глаз и носа человека это была отвратительная мешанина, от которой несло протухшей рыбой.

Конечно, он мог бы заказать нормальной человеческой еды, но это стало бы нарушением хороших манер. Мнемограмма подсказывала Конвею, что вид отбивной с жареной картошкой оскорбил бы его гостей куда сильнее, чем их рыбешки и водоросли — его. Он не сразу сумел расслабиться и заставить свою человеческую половинку удалиться на задний план, и только тогда смог начать есть. При этом он сам себе удивился: оказалось, что он хватает еду с тарелки руками, имитируя клешни гостей большими и указательными пальцами. Ну и конечно, Конвею очень помогли заранее вставленные в ноздри ватные турунды.

После обеда Конвей провел гостей по тем помещениям, для входа в которые не требовалось облачаться в защитные костюмы. Теплокровных кислорододышащих существ, предпочитавших силу притяжения в один g, в госпитале находилось немало, и экскурсия заняла более четырех часов. Большую часть этого времени гид и экскурсанты вели профессиональные беседы, и Конвей очень старался, чтобы его от Сенрет отделял хотя бы один из ее сородичей, поскольку им чем дальше, тем сильнее овладевало безотчетное желание побиться головой о ее панцирь рядом с шеей и местом прикрепления верхней клешни.

Мельфиане ели каждые десять часов, а после еды по четыре часа спали, поэтому во время следующего визита в столовую Конвей заказал ту еду, какую хотел. Но к этому времени мельфианин, донор мнемограммы, уже успел настолько прочно обосноваться в сознании Конвея, что тому стала одинаково противна любая еда — и человеческая, и мельфианская. Но при всем том он был голоден! Конвей в отчаянии пробежал глазами меню, мысленно нарисовал себе внешний вид блюд, но тут же поспешно выбросил их из головы, поскольку его мельфианскую половину чуть не стошнило. Пришлось удовольствоваться сандвичами — фирменным блюдом замученных мнемограммами диагностов и Старших врачей.

Половина сознания Конвея жаловалась и утверждала, что сандвичи на вкус напоминают пробку, а другая половина утешала его и говорила, что это все же лучше, чем ничего. «Топливо, — с отвращением думал Конвей. — Просто топливо и больше ничего». Он совсем перестал получать удовольствие от еды.

Следующие три часа Конвей провел в своей комнате и работал над лекциями, которые ему предстояло читать на следующей неделе. Мнемограмма несказанно помогла ему в работе Нагруженный обширными познаниями в физиологии ЭЛНТ и практическим опытом донора, Конвей всего лишь бегло просмотрел теоретические аспекты лекций — и все. Это вызвало у него необычайную гордость, хотя он и понимал, что в таких обстоятельствах любой бы на его месте мыслил почти как гений. Вот он, Идеал — действующий синтез знаний и опыта давным‑давно умершего существа и живого, оригинального мышления здравствующего практического врача.

Конвей приготовил материалы для лекций на ближайшие три дня и остановился на этом. Дальше он в подготовке идти не мог, поскольку прежде должен был уяснить, насколько быстро его слушатели поглотят эти знания. Затем он ощутил усталость и решил как можно скорее уснуть, поскольку ЭЛНТ, поселившийся у него в сознании, начинал бесчинствовать именно тогда, когда Конвей отвлекался от профессиональных раздумий. Он решил, что чем скорее погрузится в естественное бессознательное состояние, тем лучше будет и для него, и для донора мнемограммы.

Увы, эта идея не принесла никаких плодов.

Ворочаясь в постели, Конвей неустанно твердил себе, что существо, с которым он вынужден теперь делить свой разум, всего лишь запись, и что оно уж никак не может интересоваться чем‑то материальным. «Хозяин положения — я, — думал Конвей, — и я должен и могу, в ментальном смысле, топнуть ногой! Этот мельфианин у меня в мозгу не имеет никакого отношения к объективной реальности, и его потребности — это всего‑навсего жалкие тени желаний!»

«Угу, — думал он некоторое время спустя, — вот только почему‑то они совсем не смахивают ни на какие тени!» А дело было в том, что ЭЛНТ стал донором мнемограммы на пике своей профессиональной карьеры, будучи, что называется, «в самом соку», и потому от всей убежденности Конвея в том, что этот мельфианин давным‑давно мертв и покоится в мире, толку не было никакого: в его сознании ЭЛНТ вел себя еще как живой. Мельфиане были существами теплокровными, и их обмен веществ не столь уж разительно отличался от человеческого. Вернее даже было бы определить их как существ «горячекровных», поскольку они отличались бурными эмоциями и страстями. Теперь Конвей это точно знал. А треклятый донор мнемограммы вдобавок оказался жутким бабником.

В конце концов Конвей все‑таки уснул. Сны ему снились такие, какие приснились бы подростку, которого впервые серьезно взволновала представительница противоположного пола. Вот только снилась Конвею… шестилапая разумная крабиха по имени Сенрет.

Он очнулся от собственного испуганного крика. Через несколько минут, когда его сердце забилось ровнее, Конвей попытался трезво обдумать приснившийся ему кошмар. Он испытал жуткий, первобытный страх, сильнейшее головокружение и ощущение полнейшей беззащитности. Конвей снова улегся, закрыл глаза… а уже через пять минут снова проснулся в холодном поту и рывком сел.

Как правило, сны Конвею не снились, и уж тем более — кошмары. Он понимал, что испытанное им во сне чувство страха относится не к нему самому — значит, в комнате должно было находиться что‑то такое, что воздействовало на мельфианскую половину его сознания. Конвей снова улегся и принялся копаться в памяти ЭЛНТ, пытаясь выяснить, что могло так напугать его «гостя». Раздумья получились долгими, поскольку причиной страха было нечто настолько простое, примитивное, о чем ЭЛНТ не думали сознательно. Конвей перевернулся на живот. Последняя мысль перед тем, как он сладко заснул, у него была такая: «Ну конечно же, любое существо с тяжелым панцирем напугалось бы до смерти, если бы ему пришлось спать, лежа на спине!»