Пустая лодка. Беседы по высказываниям Чжуан Цзы - Бхагаван Раджниш

Говорят, что, когда Махавира умирал, то все сущности присутствовали при этом. Не только человеческие существа — животные, души деревьев, ангелы, божества, все сущее изо всех измерений бытия, все творение при этом присутствовало. И так и должно было быть, ибо Махавира открыт не только для вас; его великолепие таково, его возвышенность такова, что поистине все измерения существования становятся знакомы с ним. Рассказывают, что, когда Махавира говорил, ангелы, божества, животные, духи, все сущее, все виды сущностей собирались, чтобы послушать его, а не только человеческие существа. Это звучит, как сказка, как притча, но, поверьте, это правда — ибо чем выше вы поднимаетесь, тем больше вырастает ваша суть и тем более возвышенным становится ваше существование, — и другие измерения вселенной, все планы и грани творения становятся доступны вам.

Когда достигается высшая точка — точка ариханта (arihanta), как называют ее джайны, точка архата (arhat), как ее называют буддисты, точка совершенного Дао, человек Дао, как говорит Чжуан Цзы — тогда вас слушает все сущее.

Чжуан Цзы говорит:

"… и будут присутствовать все сущности,как плакальщики, идущие за гробом".

Чего еще надо, и что еще вы можете сделать? Что еще вы можете добавить к этому? Вам не нужно ничего делать, и вам незачем беспокоиться.

«Позаботились уж обо всем вполне».

Это чувствует ставший безмолвным:

«Позаботились уж обо всем вполне».

Ни жизни, ни смерти — вам вообще ничего не нужно делать, все и так уже происходит без вас. Вы вмешиваетесь в это безо всякой необходимости и вы только все портите, всему мешаете, вы создаете хаос. Без вас все совершенно — такое, как оно есть, оно совершенно. Это отношение религиозного человека: такое, как оно есть, оно все совершенно. Ничего больше с этим поделать нельзя.

Говорят, на Западе Лейбниц сказал, что это самый совершенный из всех возможных миров. Его ужасно за это раскритиковали, потому что на Западе утверждать подобные вещи считается недопустимым. Как это: этот мир — самый совершенный? Да это, пожалуй, самый несовершенный из миров, самый мерзкий, самый ущербный; в нем полно неравенства, страдания, бедности, болезней, смерти, ненависти, — да всего, что угодно — а какой-то там Лейбниц заявляет, что этот мир самый совершенный из всех возможных!

Лейбниц неоднократно подвергался критике, но Чжуан Цзы понял бы, что он имеет в виду. Я тоже понимаю это. Когда Лейбниц говорил: «Это самый совершенный мир, какой только возможен», — он говорил не о политической или экономической ситуации. Он говорил не о равенстве, неравенстве, социализме, коммунизме, войнах. Это не объективное замечание, к этому замечанию не имеет отношения то, что снаружи, внешнее; это замечание основывается на глубоком, внутреннем ощущении — оно исходит из самой сути, из основы существования.

Совершенство всего сущего означает, что вам не о чем беспокоиться.

«Позаботились уж обо всем вполне».

И вы не можете этот мир улучшить, вы просто не можете сделать его лучше. Если вы все же попытаетесь, то вы сможете сделать хуже, но сделать это лучше вы не сможете. Для научного склада ума очень труднопостижимо, — что вы ничего не можете улучшить — потому что научный ум зависим от этой идеи — что все можно улучшить. И что же вы сделали этим вашим умом?

Две тысячи лет, со времен Аристотеля, мы на Западе пытаемся сделать этот мир местечком получше. Стал ли он за это время хоть чем-то лучше? Счастливее ли человек хотя бы на чуть-чуть? Блаженнее ли человек хоть на немного? Абсолютно нет. Все стало хуже. Чем больше мы лечим пациента, тем ближе он к смерти. Ничто не помогает. Человек отнюдь не стал счастливее.

Мы теперь в состоянии иметь гораздо больше вещей, чтобы стать счастливее, но само сердце, способное радоваться, способное быть счастливым, мы утратили. У вас может быть куча дворцов, но человека, призванного быть императором, уже нет, и дворцы становятся могилами. Ваши города стали красивее, богаче, но они очень уж смахивают на кладбища, в них не найти ни одного живого человека. Мы совершили страшную ошибку, пытаясь сделать мир лучше. Он не стал лучше. И он может стать только еще хуже.

Оглянитесь назад… человек был совершенно иным, он был беднее, но богаче. Это кажется парадоксальным; он был беднее: не хватало пищи, не хватало одежды, не хватало крова, но жизнь его была богаче. Он способен был танцевать, он способен был петь.

А вы потеряли, вы погубили свою песню, ваша глотка забита вещами; ни одна песнь не в силах вырваться из вашего сердца. Вы не можете танцевать. Самое большее — вы в состоянии сделать несколько шагов, несколько движений, но движения эти — это не танец, ибо танец — это не просто движение. Когда движение становится экстазом, это танец. Когда это движение настолько тотально, настолько всеохватывающе, полно, что эго исчезает, — это танец.

И нужно заметить, что танец появился в этом мире, как техника медитации. Вначале танец был не для танцевания, он служил для того, чтобы достичь экстаза, когда танцор терялся, исчезал, и оставался только сам танец — никакого эго, никого, управляющего или воздействующего, тело переливается спонтанно, само собой.

Вы можете танцевать, но ваш танец — это лишь набор мертвых движений. Вы способны управлять телом: это может стать прекрасным упражнением, но это не экстаз. Вы все еще порой обнимаете друг друга, вы все еще иногда целуетесь, вы все еще совершаете все телодвижения занятия любовью, но самой любви нет, остались только движения. И, совершая их, вы чувствуете подавленность. Вы выполняете их, но вы прекрасно понимаете, что ничего не происходит. Вы делаете все, но, несмотря ни на что, вас не перестает постоянно преследовать ощущение крушения; ваша подавленность следует за вами, как тень.

Когда Лейбниц заявляет, что это самый совершенный из всех возможных миров, он говорит то же самое, что и Чжуан Цзы:

«Позаботились уж обо всем вполне».

Вам незачем беспокоиться о жизни, вам незачем беспокоиться о смерти — тот же источник, что заботится о жизни, позаботится и о смерти. Вам не нужно думать о величественных похоронах. Тот же источник, что дал мне рождение, примет меня в себя, и этого единого источника достаточно, нам незачем что-то добавлять к этому.

Ученики выслушали его, но не смогли понять, иначе ему не пришлось бы объяснять что-то еще. Но ученики все-таки возразили:

"Мы боимся, что вороны и коршунысъедят нашего мастера".

Если мы никак к этому не подготовимся, если мы не распланируем все от и до, то вороны и коршуны съедят нашего мастера.

Чжуан Цзы ответил:

"Ну что же, над землей я буду съеденворонами и коршунами,а под землею — муравьями и червями.В обоих случаях меня съедят —так чем же вам не нравятся птицы?"

Так зачем же что-то выбирать? Мне предстоит быть съеденным в любом случае, так зачем делать выбор? Чжуан Цзы учит: «Живите невыбирающе и умирайте невыбирающе». Зачем делать выбор?

Вы пытаетесь управлять жизнью, а потом вы пытаетесь управлять еще и смертью. Поэтому люди составляют завещания, целые официальные документы, чтобы управлять, когда их уже не будет.<$FЗдесь присутствует игра слов: will — «завещание»; другое значение: «будет». Прим. перев.> Мертвые, но они все равно будут управлять. Воздействовать, влиять выглядит настолько привлекательным, что даже после смерти люди все еще продолжают манипулировать. Умирает отец, и записывает в своем завещании, что сын получит наследство лишь в том случае, если выполняет определенные условия, а иначе деньги пойдут в благотворительный фонд. Ну нет, эти условия придется выполнить… мертвый человек все еще продолжает иметь влияние.

Основатель и президент Общества попечительства и опеки над больницами для бедных в Лондоне оставил завещание. Оно гласит: «Когда я умру, мое тело не должно быть уничтожено. Его следует сохранить, и я буду продолжать сидеть в кресле председателя». Он все еще сидит там! Когда бы Общество ни собиралось на заседание, на месте председателя восседает его труп! Он сидит во главе стола, все еще возвышаясь, господствуя и довлея.

Ваша жизнь — это воздействие на других, манипуляция другими, и вам хотелось бы, чтобы ваша смерть тоже стала манипуляцией. Чжуан Цзы замечает: «Выбора нет. Если вы оставите мое тело валяться на земле, ну что ж, его съедят; если вы захороните его глубоко в землю, его съедят. Так зачем оказывать предпочтение птицам или червям? Пусть будет так, как будет. Пусть решает источник».

Решение всегда подсказывает ваше эго: «Я буду решать». Так предоставьте же решать источнику, пусть окончательное решает, как оно пожелает распорядиться этим телом. Меня никогда не спрашивали, как источнику создавать это тело, так почему я должен решать, как с ним теперь поступить? И откуда этот страх, что его съедят? Ну и прекрасно!