Всю жизнь я верил только в электричество - Станислав Борисович Малозёмов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но тут кто-то огромный, имеющий силу нечеловеческую, толкнул меня сзади так сильно, что я пролетел над землёй метров пять, грохнулся грудью и лицом в месиво из травы и исковерканной почвы. И потерял, похоже, сознание.
Потому, что когда снова стал понимать, что я есть и лежу навзничь, боковым зрением увидел, что воздух очистился и в нем, чистом, далеко-далеко висело небо, а перед глазами моими в нечеловеческих позах валялись мертвые и загребая пальцами землю с травой пытались сдвинуть себя вперед раненные. Некоторые даже пробовали встать. Я решил лечь на спину и осмотреться. Но перевернуться не получалось. Что-то слишком тяжелое придавило ноги и лечь на спину не давало. Тогда я пополз вперед на локтях. Винтовку бросил. С ней двигаться не получалось. Боли не было, страх прошел, мины уже не летали, и метров за сто перед собой я видел майора, одного лейтенанта и несколько наших мужиков, уже добежавших по команде.
Сколько бы ещё я тащил своё онемевшее и тяжелое тело, а, главное, дотащил бы – не знаю. Когда стало тихо и мирно, будто никакого обстрела и не было, от села побежали в нашу сторону с десяток санитарок и все мужики, стоявшие рядом с майором. Первой до меня добралась по изрытой почве молодая девчонка в стёганой военной телогрейке, из-под которой почти до земли доставал белый халат. За плечами у неё болталась большая холщовая сумка с красным крестом и полумесяцем. Она долго разглядывала меня сверху донизу, потом достала резиновый жгут, стянула вместе обе ноги и перевернула меня на спину. Я видел, что она достаёт из сумки толстые мотки бинтов, вату, пузырек с йодом и ножницы. Больше ничего видно не было, а когда санитарка нагнулась к ногам, то исчезла с глаз окончательно. Её не было видно довольно долго. Потом она встала и спросила:
– Зовут как, герой?
– Михаилом кличут, а что?
– Ничего особенного. Меня Валей зовут. Я хотела сказать, что тебе повезло, Миша. Жить будешь дальше. Это же хорошо?
– Ясно, что хорошо, – ответил я и всё вокруг поплыло, потемнело и исчезло.
Очнулся в санитарном автобусе, которого раньше в нашем расположении не было. Со мной возился какой-то пожилой доктор в очках и белом колпаке. В руках у него была окровавленная пила странного вида, на носилках рядом с доктором лежали зубило, молоток, какие-то пузырьки.
-Ну?– спросил доктор.– Дышится как? Ноги не болят?
– Пальцы ломит. И пятки горят, – я приподнял голову. Но доктор осторожно надавил мне на лоб и опустил на надувную подушку.
– Михаил Михайлович Цуканов, рядовой. Год рождения 1908. Комиссуетесь из рядов Красной Армии в связи с утратой обеих ног в ходе неравного боя. Будете представлены к правительственной награде. Я, полковник медицинской службы Орешников, ходатайствую за вас перед командованием. Через два дня Вас отвезут в Челябинск. В госпиталь. Для прохождения лечения и реабилитации.
Я пролежал в деревенской хате ещё три дня. И только слышал, но увидеть не сбылось. Не вынесли меня в тот раз на улицу. Четвертого августа начался страшный и убийственный штурм наших регулярных войск. Освобождали Орел. Били врага со всех флангов, ну, и с нашего тоже. Сначала отработала артиллерия, которую перебросили на позицию из укрытия за ночь. Потом, за ними пронеслись над крышами штурмовики. Дальше с обеих сторон деревни с радостным для всех нас, выживших пятидесяти семи солдат, с бесстрашным грохотом пронеслись танки, за ними мотоциклы с гранатометчиками и грузовики, тянувшие легкие пушки, потом пошли грузовики с пехотой в кузовах, после них снова самолеты. Бомбардировщики, похоже. И всё это исчезло в пространстве, ведущем к городу Орел, за который немцы держались зубами.
Мы свою работу сделали. Отвлекли на себя заградительные силы, заставили их израсходовать почти весь боеприпас, пробили дорогу регулярным обученным частям и создали для себя несколько братских могил.
Утром шестого августа к нам прислали шесть больших грузовиков. В каждом кузове сидело по восемь солдат. Колонной командовал капитан в фуражке, надетой набекрень, скошенной к левому уху. Меня прямо на носилках вынесли на улицу и поставили рядом со строем ребят, оставшихся жить.
Капитан доложил майору нашему, что пятого августа город Орел силами частей с трёх фронтов был полностью освобожден от фашистских захватчиков. Мы троекратно прокричали «ура» и «Слава товарищу Сталину!»
После чего машины со спецбригадами поехали в поле собирать трупы и тяжелораненых. Трупов набралось пять кузовов доверху. Их накрыли брезентом и куда-то увезли. Раненых осталось четырнадцать. Двоим, как и мне оторвало ноги и ими занялся доктор Орешников, трое остались без какой-нибудь руки и встали в очередь к нему же, перетянутые жгутом на конце обрубка. А тот, кого ранили в плечо, успел заткнуть осколочную рану травой, которая оказалась целебной. Ему помыли рану, впрыснули в неё спирт. Солдат ревел как голодный бык, но вытерпел. И медсестра сказала, что через месяц рука будет как новенькая.
В общем, повоевал я. В Челябинск доехал в кабине грузовика вместе с медсестрой. Она сидела на кончике сиденья, а я с перевязанными бинтом культями лежал поперёк, головой к двери. В госпитале она сдала меня и документы мои какому-то лейтенанту и меня унесли в палату. Там лежали семь раненых. Безногих и безруких калек. Ребята лечились уже три недели, к отсутствию конечностей привыкли и вели себя весело. Травили анекдоты, цеплялись с заигрываниями к медсёстрам, хорошо ели и втихаря пили водочку. Её те же медсёстры и приносили незаметно для начальства из жалости, причем за свои деньги. Водка не стоила почти ничего.
Я отлежал месяц. Потом мне принесли обрезанные шины от лёгкого грузовика. В шины были вставлены ремни с застежками. Ремни застёгивались крест накрест за спиной на пояснице. Я три дня поползал в них по палате, приноровился. После чего лейтенант принес мне документы мои, бумаги о лечении, справку о боевом ранении высшей степени и справку о выписке. Мне дали военную форму без знаков отличия и без погон, под него нательное бельё и выписали. Я сам выполз из госпиталя, спросил на дороге, где вокзал, как до него добраться и долго полз к остановке трамвая. В него меня аккуратно занесли трое молодых парней, они же и вынесли на вокзале.
– А куда едешь, отец?– спросил один.
– Не знаю… – откликнулся я растерянно.– Сам из Вологды. Но туда не поеду. Напишу родителям, что остался на сверхсрочную здесь. Отсюда, с вокзала и письмо пошлю. Возьмут у солдата треугольник без марки? Денег нет у меня.
– В Челябе не оставайся, товарищ
