Звенья одной цепи - Вероника Иванова

— Кто в вашей семье следит за работниками? Уж верно не вы, любезный, с вашим-то возрастом и положением.

— Сын мой. Старший.

— Он недостаточно зорок?

Хозяин каменоломни совсем сник, но признал:

— Да на глаза пока не жаловался…

— Тогда ему следует протереть свои глаза получше. — Я протянул Адитте кусок камня, на котором стояла печатка нынешнего года. — Точить надо инструмент чаще и тщательнее, а то сколы неровные идут.

Дрожащие пальцы моего собеседника ощупали указанное место.

— И верно… Ну, Турин, ну как же ты так… Подвёл старика…

— Так что скажете насчёт цены?

Хозяин каменоломни согнулся, попятился, упёрся в стену и мелкими шажками начал ползти по ней к выходу.

— Уже уходите?

— Так дела же, йерте, дела неотложные…

Оказавшись за порогом, Адитта проворно припустил прочь, и когда я вышел на крыльцо, то смог увидеть только побито согнутую спину, исчезающую за кустами изгороди.

— Он что, испугался?

— А то нет! — хохотнул Натти, выходя на свежий воздух следом за мной.

— Но чего?

— Не чего, а кого. Тебя он испугался. Чудо, что в штаны не наложил со страху, а то пришлось бы проветривать дом. Да и пол мыть.

Я устало потёр уголок глаза. Ну вот, хотел обзавестись сторонником и помощником, а получилось ровно наоборот. Наверное, стоило промолчать о тупых резцах? Но такой товар на ярмарке могут и не взять, особенно если у покупателей будут глаза зорче, чем у сына одного известного мне отца.

— Да и я бы испугался, — вдруг добавил Натти.

— Ты? Почему?

— А как не испугаться? Голос ласковый и глаза добрые-добрые, а слова наперекор всему, что видишь, звучат.

М-да, искренняя просьба не удалась. Выходит, и этого я не умею? Жаль. Так что же делать? До вечера успею просмотреть оставшиеся товары на предмет изъяна или другого отличия от прошлогодних образцов. А дальше? Выяснить, лучше или хуже вещь, выставленная на продажу, — только половина дела. Ещё надо понять, согласны ли её купить за назначенную цену. Но об этом надо спрашивать не продавцов, а…

— Далеко отсюда Грент, тот, где будет ярмарка?

— Дня полтора в обозе.

— Как думаешь, одолжат мне коляску, чтобы добраться до города?

— А зачем вам туда?

Толком ещё не знаю. Походить. Посмотреть. Послушать. Войти в обстоятельства.

— С ценами нужно что-то решать. И поскорее.

— Да не бойся ты, в самом деле! Ну ошибёшься раз-другой, и что? Не обеднеют наши купцы с одной ярмарки!

Верно говоришь, Натти. Очень верно. И любое моё слово прозвучит неоспоримым приказом, даже если исполнять его будут стиснув зубы. Но я не могу оказаться хуже моего предшественника. Никак не могу.

— Мне нельзя ошибиться.

— Как так? Да и ругать никто не будет, все ведь знают, что ты здесь ещё не обжился.

Значит, полагаешь, мне можно сесть сиднем и наслаждаться покоем, благо снеди и в самом деле хватит по меньшей мере до середины лета?

— А я всё же попробую сделать по-своему..

— Ну как знаешь.

В его голосе должны были бы слышаться нотки равнодушия, а вместо того мне почему-то показалось, что рыжий одобряет моё решение. Интересно, с чего бы вдруг?

— Найдёшь у кого коляску одолжить?

— Легко.

— Она будет нужна завтра поутру. Чем раньше, тем лучше.

— Сделаем.

А вот как быть с Ньяной? Единственное оружие и единственный щит, за которым мне положено укрываться. Но при тех расстроенных чувствах, что захватили женщину в плен после поединка с Дерком, неизвестно, кто больше нуждается в заботе, я или она.

— Я по пути загляну к толстобокой, скажу ей, что утром отправляться.

— Не надо.

Натти недоумённо сдвинул брови:

— Что значит не надо?

— Она не поедет со мной.

— Неужто заартачилась?

Судя по нелестному прозвищу и явно недовольному, но неудивленному тону вопроса, защитница и… э-э-э… помощник не очень-то ладили между собой. Наверное, следовало бы узнать причину, но, раз уж я не собирался сводить их сейчас вместе, выяснение отношений могло подождать. До моего возвращения.

— Нет, дело в другом.

Я ведь не обязан ничего ему рассказывать и ни в чём оправдываться. Но молчать… Молчание было моим постоянным спутником всю прошлую жизнь и успело изрядно поднадоесть, а теперь у меня наконец-то появились слушатели.

— Ты ведь уже слышал, что молодой пастух по имени Дерк погиб?

— Как не слышать! В наших краях жизнь сонная, и, если хоть что-то случается, разговоров хватает на седмицу, не меньше.

— Но как именно он погиб, знаешь?

Натти чуть нахмурился:

— Да вроде говорили… В горах оступился, его и переломало всего, потому тело сюда не привезли, а там захоронили.

Хорошее объяснение случившейся странности. Интересно, кто его первым пустил в обиход? Я бы этому человеку выразил благодарность. Огромную.

— Ты умеешь держать язык за зубами?

Рыжий оскалился, показав ровные, немного желтоватые зубы:

— Сами видите, во рту пока прорех нет.

— То, что я скажу, не нужно знать никому больше. Понятно?

Он кивнул. Молча.

— Дерка убила Ньяна.

Ржавчина глаз Натти заметно посерела.

— Быть того не может!

— У неё не оставалось другого выхода. Она защищала мою жизнь и жизнь тех, кто находился со мной рядом.

— От кого? От дурачины Дерка?

Дурачина… Пожалуй, поумнеть пастуху не удалось до самой смерти. Но, как говорят в народе, избыток силы замещает недостаток ума.

— С ним что-то произошло. Я не видел его раньше, сравнивать не с чем было, но он… изменился. Как человек. В смысле перестал быть просто человеком.

Натти почесал затылок:

— А яснее сказать можете?

Я бы сказал. Если бы понимал хоть одну причину случившегося.

— Он двигался быстрее, чем может уследить глаз. И бил так, как будто вместо рук у него железные молоты.

Ржаво-карий взгляд на удивление отрешённо уставился вдаль, а губы моего собеседника брезгливо выдавили:

— Так бывает. Когда человек пускает в душу демона.

Я уже слышал эту деревенскую сказочку. Совсем недавно. Только не заметил веры в глазах того, кто её мне поведал. Собственно, вообще ничего не заметил, потому что Киф Лефер со-Литто умел прятать свои чувства и помыслы.

— Изменение души я могу понять. Но при чём тут тело?

Натти смежил веки:

— Вы разве не слышали ни разу проповедей прибоженных? Даже они не отделяют одно от другого высоким забором.

К стыду моему, я нечасто посещал храмы, особенно когда детство плавно перетекло в юность. И не помнил ни одной проникновенной речи божьих служек.