Рейд на Сан и Вислу - Петр Вершигора

— А ведь верно, — обрадовался Тарасов.

— Не только пара дней, а и неделя передышки будет, — задумчиво произнес генерал, прикидывая что–то курвиметром на карте. Затем поднял серьезный взгляд на меня и продолжал: — Никак не понимаю, в чем тут дело… Вот я военный человек. Правда, в академии учиться не пришлось. Но нормальное училище кончил, да Высшая пограничная школа, да практика… А в голову такое не пришло. Объясни ты мне, пожалуйста, как же тебе, киноработнику, постигнуть это удалось? Каким ходом мысли? А?

Я решил отшутиться:

— Да это, пожалуй, лучше меня мой начальник штаба вам объяснит.

— Секретничаешь? — Мне показалось, что Наумов даже обиделся.

— Да нет. Не было здесь того хода мыслей, который вас интересует. С оперативным мышлением я не в ладах. В данном случае мне просто вспомнилась кинокартина одна. Давнишняя. На экранах ее уже нет. «Чарли–контрабандист» — так, кажется, она называется. Гротесковая, конечно. Граница государственная изображена на земле в виде белой полосы. По левую сторону от этой полосы бегает Чарли, а за ним — мексиканская полиция. Вот–вот догонят, за полы пиджака схватят. Но в этот момент Чарли — скок через белую полосу. По другой уже территории бежит. Мексиканской полиции хватать его запрещено. Для передышки и шаг убавил. Но тут другая, американская полиция догонять его стала. А он опять — через «границу» скок… Вот вспомнил это и представил себе стыки в расположении противника.

Грянул дружный смех. Отсмеявшись, Наумов сказал серьезно:

— Все секретничаешь. Ну ладно. Это первая ступень мастерства.

— А вторая? — спросил я с любопытством.

— Высшее мастерство всегда щедро. Оно рассыпает знания и опыт, торопится передать другим.

— Куда уж нам до высшего, — ответил я, чувствуя, что краснею.

Стали обсуждать время выхода. Может быть, под влиянием похвалы и подзадоривающих реплик генерала я решил, что выйду только на день позднее его. Посоветовался с Васей. Начштаба сказал:

— Рискнем…

Тут же наметили и переправы через Южный Буг.

— Не близковато от Львова будет? — спросил Наумов.

— Сколько там?

— Километров тридцать пять, — ответил Войцехович.

— Ничего. Пока очухаются, на запад еще полсотни отмахаем. Подмораживает, санная дорога будет.

Вызвали радистов.

— Обменяйтесь позывными, установите расписание. Нужно будет двустороннюю радиосвязь держать…

— Ну, так как там твой контрабандист? — Генерал Наумов хлопнул меня по плечу на прощание. — Значит, двигаем спаренной бригадой?

— Двигаем, товарищ, генерал.

— До самого Сана?

— На самый Сан.

— А к Сану подойдем и — влево р–раз! Как это у вас? Ход конем? Вот тебе и Карпаты.

— Дойдем до Сана, там решим: кто влево, в Карпаты, а кто направо, на Вислу, — сказал я твердо.

Через несколько минут мы распрощались.

29

Девятого февраля, вечером, колонна партизан вытянулась из Печихвост по дороге к селу Корчину.

— Вот мы и во Львовской области, — сказал около полуночи начальник штаба. — Перемахнули Волынь за семь ходовых дней. А?! Да еще с боями!.. Теперь Львовщина пошла.

— Какой район?

— Да вроде район Каменки.

— Каменки?

— Ага… Каменка–Струмиловская, — ответил начштаба, осветив электрическим фонариком планшет, взятый у немецких летчиков в Мосуре.

Марш проходил не быстро. Мы притормаживали движение, давая время разведчикам прощупать новый маршрут. Через каждые два — три часа следовала команда: «Привал!», и колонна останавливалась на хуторах. Командиры и бойцы заходили в хаты: бойцы — погреться и побалагурить, командиры — сверить маршрут и выслушать короткие донесения разведмаяков и связных.

Заговаривали с жителями.

На одном из хуторов я по своей привычке забрался куда–то в закуток за печкой, а Войцехович, ежеминутно сверяясь с картой, занялся расспросами капитана Бережного, только что вернувшегося с берегов Буга.

— Где кавэскадрон? — спросил начштаба у Бережного.

— Махнул через речушку.

— Как связь с генералом Наумовым?

— По радио у вас должна быть.

— Нет, я о локтевой.

Бережной почесал свою чуприну:

— Мы шли по следу… Видели его хвост. Может, Усач и догонит. От Сашиных конников никакой генерал не уйдет.

— Противник?

— Впереди — ни гугу. Южнее, к шоссейке на Львов, — сплошные гарнизоны…

Войцехович сделал в блокноте какую–то запись и откинулся от стола, вытянув затекшие ноги:

— Еще что нового?

— Грязь, снег, леса, болота. Больше ничего особенно примечательного не видать.

— Не густо, капитан.

В хате водворяется тишина. Начштаба сложил карту. Бережной отошел в сторону и, пожав плечами, отколол обычную шутку:

— Торгуем товаром, имеющимся в наличии. Рекламой не занимаемся. Кота в мешке не продаем. Видели сами — грязь. Пожалуйста. Так же и все прочие удовольствия.

Но это не вызвало ни у кого даже улыбок. Начштаба заглянул ко мне в закуток, присел рядом. А я думал в это время о том, что мы идем, словно по коридору: севернее — вязкое болото бандеровщины, южнее — железный забор немецкой танковой армии, который где–то там, за Бродами, у Тернополя, сдерживает пока войска Ватутина.

— Генерал пошел напролом — прямо на запад, — тихо сказал начштаба.

— Слышал…

Мне было ясно, что, не доходя Сана, Наумов свернет влево и двинется на Карпаты. Но не это сейчас волновало меня. Я вслушивался в журчавшую балачку штабных с хозяевами. Плохо понимая друг друга, переспрашивают, но затем, уразумев, так и сыплют: «бардзо дзенькую», «проше пана»… А потом снова объясняются мимикой и жестами. Вспыхивает смешок.

— Слышишь, какой у местных людей говор? Хлопцы с ними больше на пальцах говорят.

Начштаба удивленно посмотрел на меня.

— Сильно пестрит полонизмами.

Войцехович пожал плечами, словно хотел сказать: «Причем тут лингвистика, в нашем положении…» Но тоже стал прислушиваться.

— Я си ходыу до Польши ще до Хитлера… ще як Рид Смигла тута пановау, — медленно объясняет хозяин разведчикам, особенно любопытствующим насчет жизни в этих местах.

— Польша рядом, Вася.

— А–а…

Слух мой зацепился не только за смысл услышанного. Привлекала музыка речи, интонации, обороты, совсем не такие, как у тернопольских подоляков или у карпатских гуцулов. Чем–то давним, знакомым пахнуло. Откуда же мне знакома эта речь? Ах да, в юности, где–то в девятнадцатом, в родной Каменке на Днестре застряли двое военнопленных. Назывались они у нас австрияками. Но на самом деле были обыкновенными украинцами — галичанами. Старший из них, Пика–рыжий, — пожилой, костлявый. Грынько — совсем молодой парубок, здоровяк. С Грыньком мы работали по соседству — на мельнице и у кулаков. А квартировали они у моей тетки Оксаны — простой, неграмотной крестьянки… Вечера и посиделки. Песни галичанские. Тоскливые песни. Бывало, сядут вдвоем эти два разных по возрасту человека, занесенных к нам в Молдавию войной, и рыжий Пика выводит высоким тенорком, подперев щеку ладонью: