Десять жизней Мариам - Шейла Уильямс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Убирайся, женщина! Иди умойся! От тыбя воняет, как из задницы енота!
Мне было приятно это слышать. Он произнес почти те же слова, что и Генри, когда я намазала его своим снадобьем. Парень тогда кашлянул, чихнул, затем снова закашлялся. Глаза у него слезились.
– Прошу прощения… миссус… но что это? Это воняет, как… прошу прощения… из-под хвоста у опоссума.
Я хмыкнула и продолжала намазывать парню спину слоем погуще. А остатками натерла себе шею, руки, грудь и перед юбки. Хотелось, чтобы и за мной на обратном пути к ферме Маккалоха не увязалась ни одна собака.
– Это от псов. Чтоб они не выследили тебя по запаху. Возьми, – и я протянула ему флакон.
Генри несколько раз моргнул и поднял руку, намереваясь вытереть слезящиеся глаза, но я успела ее перехватить.
– Не смей! – закричала я. – Или хочешь, чтоб смесь попала тебе в глаза! Ну-ка дай… – И осторожно сама промокнула ему глаза, а затем насухо вытерла лицо.
– Что в ней? – спросил Генри, надсадно кашляя.
Я улыбнулась.
– Ну, это секрет. Немного того, чуток другого, капля третьего и щепотка красного перца для аромата.
Он усмехнулся.
– Да уж, любая собака ежели разок нюхнет, так будет сожалеть об этом до конца своих дней.
Я гордилась отпугивателем, рецепт которого позаимствовала у Мари Катрин и немного доработала. Двуногие и четвероногие, какими бы огромными и устрашающими они ни были, опрометью бежали от этой вони. А лошадей она приводила в бешенство. Теперь у шотландца целых две причины злиться на меня.
Когда я вернулась на кухню забрать Александра и рассказать Долли про случившееся, та расхохоталась. Обнюхала мне шею, выясняя, хорошо ли я вымылась, и только потом положила мальчика мне на руки.
– Так-то лучше, – заметила она, улыбаясь. Александр зевнул и пристроил головку мне на плечо. – Он весь извелся. Говорю тебе, Мариам, он скоро пойдет. Я весь день гонялась за ним по дому, а ведь он только ползает!
Я поцеловала своего мальчика и уткнулась носом в его черные вьющиеся волосы. Долли купала Сандра (ей это нравилось) с мылом, которое делала сама, с ароматом трав, лаванды и сухих цветов. Пахло свежей травой и сиренью.
– Отдохни-ка хоть чуток, – добавила Долли, протягивая мне корзину с едой. Ну да, про ужин-то я и забыла. – Тут от Льюиса из поселения Берли приходили. Его Норма вот-вот родит, и мастер Берли решил позвать тебя осмотреть ее.
Я вздохнула. С Эми Браун была очень долгая ночь, а теперь, похоже, предстоит еще одна, с Нормой.
– И когда идти?
Долли погладила Александра по спинке.
– Мастер Берли написал, что завтра пошлет за тобой Льюиса с фургоном. А сегодня они все урожай собирают.
Надеюсь, Норма не упадет в саду замертво. Так что одну ночь мне все-таки удастся отдохнуть. Я медленно пошла в хижину, как никогда ощущая свои сорок с лишним лет и каждый фунт Александра. Мальчику и в самом деле пора учиться ходить. Таскать его мне не под силу: очень тяжелый.
Я покормила Сандра, уложила в постельку и рухнула в кресло, слишком усталая, чтобы поесть и лечь спать. Хотелось бездумно посидеть.
Я уставилась на очаг. Было тепло, и разводить огонь не стоило, но мысленно я его видела. Пылающее пламя, желтое, красное и оранжевое, которое скачет и танцует, согревает мою хижину, готовит для меня еду, питает мою жизнь и жизнь моего сына теплом, изобилием и безопасностью. Не здесь, не в этой Западной Вирджинии, а где-то на севере, за темной быстрой рекой. В месте, где холоднее, чем я привыкла, но зато мы с Александром могли бы… просто жить. Припомнилось кое-что.
«Каково это – быть свободным, миз Мариам?»
Голос Колумбия был таким ясным, словно он сидел здесь. Мужчина сильно растянул лодыжку, убегая от собак охотников. Как ему удалось добраться до моей хижины на окраине Нэшевой плантации, непонятно. Но он сумел. Было это после того, как моего мужа… Джеймса, Седраха и Илая продали, но я еще не знала, что окажусь тут, на западе Вирджинии.
Мне казалось, в те времена нас, тех, кто родился в «Африкки», как говорили розоволицые, было больше. Местные чернокожие не понимали, что мы, «негры, рожденные не здесь», были из разных мест, носили другие имена, говорили на разных языках. Нас привезли из-за темных вод и перемешали с людьми, только похожими на нас, – с теми, кто родился уже здесь и всю жизнь провел в цепях, сковывающих не только тело, но и мысль. Для них стремиться к свободе было так же странно, как на крыльях долететь до Луны. Родители многих из них пришли в мир свободными, но розоволицые разлучили их с детьми, и некому стало этих детей направлять и отвечать на их вопросы.
Кроме кого-то вроде меня.
«Каково это… быть свободным?»
Я тогда ответила всего парой слов. Моя работа – лечить, исцелять раны и принимать роды. Разговоры отвлекают, а времени у меня мало. Столько раз мне задавали этот вопрос, столько раз я отвечала односложно и быстренько спроваживала любопытствующих. Колумбий был другим.
Немолодой мужчина, лет пятидесяти, он умирал от заражения крови. Рану его на ноге, нанесенную не в меру ретивым надсмотрщиком, не очистили и не обработали, она загноилась, сама нога почернела. Колумбия трепала жестокая лихорадка. Я понимала: он умирает и никогда не увидит свободы здесь, на этой земле, и могла только облегчить ему путь к его богам. Наверное, поэтому я его и помню. Ибо знала: мой ответ будет последним, что он услышит на этой земле.
– Вы ведь из этих, африкцев, миз Мариам. – Из-за высокой температуры мужчина говорил медленно и невнятно, слова казались стертыми, как подошва ботинка. – Моя мама тоже из них. Была… – Он поднес большую, покрытую шрамами руку к щеке, пальцы скрючились, как сломанная ветка, упавшая со старого дерева. – Метки… Прямо здесь. На щеках.
– Гм-хм… – пробормотала я, подхватывая его руку и осторожно укладывая ее на простыню. – Такие делают люди, живущие на юге за великой рекой… Их женщины славные воины. Так говорят…
Да, он был явно из них. Высокий, полноватый, с широкими вырезанными ноздрями и благородным лбом. Я вспомнила… Как странно, что его слова навели меня на мысль о матери.
– Моя мама говорила, они добывают золото.
