Алло, милиция? - Анатолий Евгеньевич Матвиенко

колотило в набат: нужно скорее. Но как это объяснить? Гэбист был непрошибаем.

— Платят хотя бы хорошо бойцам невидимого фронта? Или тайна?

— Нет, это не секретно. То же действующее довольствие, что и у офицеров Советской Армии. На старте должность плюс звание лейтенанта дают двести сорок в сумме. Продовольственный паёк, компенсация за форму — носим мы её редко, лейтенантская живёт до майорских погон, если не растолстеть. Иногда премии. Бесплатный проезд. Очередь на жильё и на машину. Потом рост — за должность, звание и выслугу лет. Не на что жаловаться, но не жируем.

— А если в Афганистан? Или боишься?

— Ты скажешь! Мечта. В Афганистан почти все написали рапорты. Но туда легче попасть из разведки или военной контрразведки. Подумай — год за два, командировочные в валюте, их можно на чеки «Берёзки» поменять.

«А также гробовые», — добавил Егор про себя.

Когда повернули на Комсомольскую, перевалило далеко за шесть. Сазонов, тем не менее, ждал в хорошо знакомом кабинете. Докладывал Аркадий, не упустив ни единой детали.

— Хорошо, что грузинский криминалитет не знает пока про минчан и не подозревает Бекетова, — закончил он.

— Брат погибшего поклялся достать его убийцу даже в тюрьме, — добавил Егор.

— Не достанет. Потому что не будет никакой тюрьмы, — огорошил подполковник.

Егору показалось, что он ослышался или чего-то не понял.

— Доказательства убийства под Ярцево — железобетонные. Осталось только их процессуально оформить, и Бекетова можно закрывать.

— Приказано прекратить всякое наблюдение за Бекетовым. Прослушку снять. Агентурное сопровождение отменить. Тебе запрещаются любые, повторяю — любые, а не только половые контакты с Дауканте, пока она работает на Бекетова. Отныне он — потерпевший по взрыву на Калиновского, с которым прокуратура уже разобралась. Виноват покойный Томашевич. ДТП под Ярцево произошло исключительно по неосторожности водителя, других участников нет.

Егор уронил голову на руки.

— Пока он не совершит новое убийство?

— Если он будет заподозрен в преступлении, посягающем на государственную безопасность СССР, мы вмешаемся. А так — дело прокуратуры и милиции.

— На которых надавят, раз смогли надавить на вас. Вы же не подчиняетесь ГРУ!

— Не подчиняемся, — вставил Аркадий, моментально освоившийся в изменившейся ситуации. — Но и не знаем всех движущих сил наверху. Какие там договорённости. Хочешь оставаться в системе, студент, исполняй приказы.

— Егор! Ты за короткое время раскрыл три убийства: четверное в гастрономе, пусть не один Томашевич там замешан, его участие вне сомнений, убийства Старосельцевой и Кучулория. В твоём личном деле появятся соответствующие записи. Ты — неопытный и необученный, швыряешься необдуманными словами, как тогда у РОВД. В то же время чрезвычайно ценный сотрудник, — подполковник сделал паузу и швырнул на стол последний козырь: — Надеюсь подписать у начальника управления рапорт о твоём денежном премировании.

— Приказ понятен. Премия не помешает, — Егор поднялся. — Разрешите идти?

Приближаясь к общежитию, он вспомнил, что Аркадий забыл изъять у него ментовскую ксиву.

В полном опустошении рухнул на койку, не раздеваясь. Провалился то ли в сон, то ли в какой-то бред, невзирая шум, создаваемый соседями по кубрику. Калейдоскопом мелькали лица Бекетова, Сазонова, грузин, Прокофьевны и почему-то Папаныча. Наконец, лицо Инги, перекошенное и молящее. Потом раздался её голос:

— Егор!

Он не успел удивиться, почему голос стал таким звеняще высоким, как раскрыл глаза и увидел Настю.

— Да?

— Спишь? Я теорию сдала на отлично!

— Рад за тебя.

— Так пошли чаю попьём, отметим.

Под взгляды парней, ни один из которых не имел постоянной подруги, Егор покорно последовал за Настей.

— На тебе лица нет!

— Хорошо, что только лица. Я раскрыл убийство. И услышал: не тронь. За него вступилось высокое начальство. Спишем на несчастный случай.

Настя остановилась.

— Ты шутишь!

— Конечно — шучу. Так не бывает. Просто… много хлопот.

— Не надо так. Мурашки по коже.

— Хочу быть мурашкой. И ползать, ползать, ползать…

— По мне? Ядя дома. В другой раз.

Наверно, присутствие Ядвиги пришлось в тему. После услышанного в КГБ Егора совсем не тянуло на нежности, про мурашки он пошутил машинально.

Девочки наливали чай и бурно обсуждали экзамен, столь важное дело, что важнее не бывает в жизни, бесконечно далёкое от дальних дорог и разбитой машины с насмерть замёрзшим водителем.

— Его-ор! — штурхнула его Настя. — Ты сам не свой. Что там с делом на Калиновского?

— Практически закончено. На стадии опыления.

— Чего?!

— Покрывается пылью. А почему ты спросила?

— Ты говорил дело — необычное, — она стрельнула глазами в сторону Яди, словно спрашивая, можно ли при ней. — Сам Калиновский — человек необычный.

— Из школы что-то помню про восстание Кастуся Калиновского. К убийствам на улице его имени он имеет отношение?

— Нет. Его повесили больше ста лет назад. Но сам он убивал, да. Самые знаменитые его слова: «Топор крестьянского восстания не должен останавливаться над кроваткой младенца».

Егор ухватился за услышанное как за ниточку, чтоб вытянуть себя из пучины меланхолии отвлечением на что-то иное. Пусть даже абсолютно ему ненужное.

— Так чего его именем улицу назвали?

— Он же революционер, борец с царизмом. Короткевич воспел его в книге «Каласы пад сярпом тваім».

— Не читал.

— Скажешь, и «Дзікае паляванне караля Стаха» не читал? — изумилась Ядвига. — Ну хотя бы на русском смотрел фильм «Дикая охота короля Стаха»? Нет? Какой же ты после этого белорус?

— Усидчивый и упорный. Учился, тренировался, извините.

— Вот Киплинга по-английски помнишь! — не унималась заведённая Ядя.

— Так английский сдаётся на юрфаке, а белорусский — нет, — парировал Егор.

— Да, он такой. Космополит. Не понимает разницы между русским и белорусом, — вступилась Настя. — Я его принимаю таким и не пытаюсь переделать. Тебя же куда-то приглашал сосед Егора по комнате. Того и перевоспитывай.

— Толку-то, — скривила губы Ядя. — Он ни Короткевича, ни Киплинга не знает. Они оба в Лунинце не модные.

— Девочки, не спорьте из-за нас, мужиков. Лучше спойте. Я сегодня гитару не попрошу, лучше сам послушаю.

Под костровые песни Никитиных, Окуджавы и Визбора тоскливые мысли никуда не исчезли. Этот вечер обнажил предел возможностей: миловаться только с простушками-филологинями, расследовать преступления, ожидая, что в любую секунду наездник натянет повод и скажет «тпру». Стать человеком системы, принять все её правила и условности? Для такой