Разведывательная деятельность офицеров российского Генерального штаба на восточных окраинах империи во второй половине XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

В 4h дня пришли на колодцы Адам-Ели: вода годна для питья. К югу, в лощине, в 3 или 4 верстах, прекрасный родник Мамет-Айман. Северные склоны приграничных нам гор покрыты фисташковым лесом. По дороге много диких свиней. Казаки охотились, но раненый зверь ушел в поросли. В 4h 45m дня поравнялись вправ[о] (в 1 вер.) с Шорчешме: это группа из 6 колодцев, вода годна для питья и пойла скота (по словам Султан-Нияза). местность представляет собой глинисто-каменистую равнину, которую по временам пересекает с N на S длинные пологие хребты и овраги, вполне доступные для колесного движения. Ветер и мороз к вечеру усилился. В 8h 45m вечера мы достигли, наконец, Пуль-и-Хатуна. Вперед я выслал казака на самой сильной и здоровой лошади известить сотню о нашем движении.

Добрались до поста. Здесь меня встретил дежурный по сотне и сам командир сотни подъесаул Левченко. Я так обмерз и ослабел, что не смог сам слезть с лошади и просил сейчас же меня растереть спиртом, но не вносить в теплое помещение. Скоро, как говорили мне, я стал бредить и потерял сознание. Сотенный фельдшер и жена сотенного командира провозились со мною всю ночь. Помню только, что я все время просил растереть и казаков спиртом, ибо все одинаково морозились. Подъесаул Левченко и все его сотрудники приняли в нас самое сердечное и горячее участие. Видя, в каком состоянии мы добрались сюда, он очень обеспокоился за участь 29 казаков, высланных ми по приказу свыше на 13/I в урочище Гюмбезли. Такой лютой зимы туземцы-старожилы не помнят уже более 3-х лет. По их словам, огромные количества овец были в лощинах и ущельях занесены снегом и погибли.

Как я заснул, не помню, но проснулся утром 16/191, чувствуя себя, в общем, довольно хорошо. В 10 часов утра я уже привел себя в окончательный порядок, выпил горячего кофе с коньяком и познакомился со всеми офицерами сотни и роты, составляющих гарнизон Пули-и-Хатуна на границе нашей с Персией.

Обошел размещение людей, поздоровался с ними, а затем, во исполнение общей директивы, как чин штаба области, записал все нужды этого гарнизона, тщательно освидетельствовал все постройки, склады запасов; ознакомился с состоянием здоровья людей, их пищей, одеждой, ходом обучения по годовой программе. Словом, вник во все детали потребностей гарнизона во всех отношениях. И здесь я вынес такое же отрадное впечатление, как и от знакомства со штаб-квартирой в Тахта-базаре. Все мои люди и лошади оправились.

Офицерский состав гарнизона Пуль-и-Хатун был невелик: командир сотни подъесаул Константин Никанорович Левченко (он же и начальник гарнизона), сотник Павловский; командир 1й роты 5го стр[елкового] б[атальо]на поручик Говоров и его субалтерн-офицер подпоручик Карамышев; врача не было, а его замещал классный фельдшер. Офицеры жили дружно, вкладывая в службу и заботу, и всю душу свою, что видно было по лицам казаков и стрелков, отношение к которым их начальников было безупречно во всех отношениях.

Мой приезд был совершенно неожидан и то, что я увидел и нашел, свидетельствовало само за себя. Я провел целый день в ознакомлении со всеми обстоятельствами жизни и службы гарнизона, а при осмотрах – всего, что требовало ремонта, замены или пополнения, производил осмотр комиссией и составлял акты. Гарнизон был доволен. Крайне редко заезжал на такой пункт кто-либо из полномочных чинов штаба, кто мог бы вникнуть в действительные нужды гарнизона, отнестись ко всему с полным доброжелательством и ходатайствовать об улучшении условий жизни и службы[людей], закинутых в отдаленнейшую и глухую местность, пограничную и лишенную регулярных сообщений даже с центром в своем крае. Мне выпала эта честь, и, невзирая на слабость, я все сделал, что мог. Днем мы смотрели, а по ночам я диктовал секретарю комиссии акты осмотра.

Перед вечером прибыли в Пуль-и-Хатун из г. Серахса 2 джигита с запиской от серахского пристава: «Командующий войсками приказал выслать вам навстречу 4-х верблюдов с проводниками к Ак-Робату». Ночью прибыл ко мне еще джигита с тревожной запиской от начальника Серахского гарнизона (полковника Фока) обо мне, где я и в каком состоянии. Все это было запоздалые хлопоты, которые прошли обычным канцелярским порядком и, конечно, с огромной потерей времени для того, кто в такой помощи остро нуждался. Выручила меня инициатива младших инстанций. Полковник Арандаренко, получив мое письмо, в котором я высказал о своем желании вернуться в Асхабад через Ак-Робат, Серахс и Теджен, сообщил об этом от себя начальнику Тедженского уезда ротмистру Крылову, и этот последний – своему подчиненному приставу серахскому. Пристав (стрелковый офицер), зная местность и учитывая суровость зимы, немедленно приказал 2 своим надежным джигитам с 5 верблюдами и вожаком отправиться с кошмами и продовольствием мне навстречу и непременно меня там ждать, а затем проводить в Серахс. Все, слава Богу, вышло хорошо, но если бы к этому отнеслись люди только по-канцелярски, то, вероятно, я так же бы замерз, как и многочисленные чабаны со своими отарами. Пребывание в Пуль-и- Хатуне меня оживило. Утром 17/I проснулся рано, но встал лишь около 8½ ч. утра, чувствуя все еще большую слабость. Продолжил работу с комиссией и составлял акты, а также привел в полный порядок и свою прямую работу по заданию Куропаткина. Вечером мы все ужинали в дружеской гарнизонной семье у подъесаула Левченко.

Решил завтра ехать дальше на Серахс, Теджен в г. Асхабад. Работа моя личная была в таком состоянии, что я мог представить ее немедленно г[енера]лу Куропаткину, а он мог использовать ее для отчета.

Утром 18/I я встал рано, все приготовил к отъезду и набросал кроки расположения гарнизона в Пуль-и-Хатун. Сердечно простившись с дружеской гарнизонной семьей, я выступил с ночлега в 9 ч. 30 м. утра 18/I 91 г. сотня провожала меня с песнями и джигитовкой версты 2 или 3. Дружески еще раз простились, и я унес самое отрадное впечатление о честных и добросердечных тружениках на дальней окраине нашей великой Родины.

Достигли кр[епости] Серахса до наступления полной темноты. остановились в офицерском собрании 5го стрелкового б[атальо]на, в комнате для приезжающих. Приняли меня радушно, но я так устал, что рад был скорее лечь спать.

Утром поднялся рано и в 8 ч. у. 19/191 съездил осмотреть место спорного с персиянами пограничного столба, занес все сведения в особую записку. Поручик Вышенский составил маршрутную съемку от кр. Серахса до родника Ислим-Чешме. Обедал у к[оманди]ра 5го стр[елкового] батальона полковника Фока[134]. Чувствую еще большую усталость и после