День народного единства: биография праздника - Юрий Эскин

В биографии бывшего политэмигранта В. Б. Шкловского встречались имена террориста Б. Савинкова, генерала Л. Корнилова и эсера Г. Семенова, причастного к организации покушения на В. И. Ленина. Будучи человеком проницательным, Шкловский решил действовать там, где ранее оступился, а именно в области интерпретации русской истории. К тому же декретированный властью подход к историческому прошлому был с симпатией встречен самим писателем. Чуть позже он искренне говорил о полной вере «в справедливость боя за новую историю» [65, #1] (т. е. об отказе от прочтения русской истории «по Покровскому»).

В 1937 г. Шкловский торопливо работал над повестью о Смутном времени, которая была написана как бы в опровержение раскритикованных романов Галкина и Давыдова. Самозванец Лжедмитрий был назван ставленником поляков и учеником иезуитов, который обещался всеми способами привести в подчинение римскому престолу свое московское государство. Речь Посполитая представала коварным и злобным соседом. В унисон международной конъюнктуре писатель позаботился о фиксации немецкого вероломства и угрозы. Немецкие наемники в войсках короля Сигизмунда III штурмовали Смоленск, вместе с поляками немцы сидели взаперти в Московском кремле… Имена Минина и Пожарского были названы священными для русских людей. Подвиг русского народа не отменял, по Шкловскому, трагических последствий Смуты: «Свобода крестьянства еще не взошла, хотя много крестьянской крови и жизни посеяно было по русской земле» [66, 148]. Об этом было сказано отнюдь не между прочим, но ради того, чтобы соблюсти историческую правду. Когда очерк был переписан набело, Шкловский обратился за советом к профессору А. В. Шестакову, чей формальный авторитет в исторической науке был подтвержден официально. Тот, сославшись на занятость, перепоручил Шкловского своему безымянному коллеге, который обнаружил в очерке немало ошибок. Последние поправки в повесть Шкловский внес осенью 1937 г.; и редколлегия журнала «Знамя» открыла ею новый предвоенный 1938 год (в редакции повесть назвали «Русские в начале XVII века»).

Почти одновременно научный журнал «Историк-марксист» опубликовал статью А. Романовича «Новая страница из истории польской интервенции в Московском государстве начала XVII в.» (1936. № 6) – своеобразную презентацию темы Смуты в новой научной трактовке, а также программную статью московского профессора А. А. Савича, подготовленную ученым для запланированного в недрах Академии наук полемического сборника «Против исторической концепции М. Н. Покровского» (1938. № 1). Одним из учителей Савича являлся академик С. Ф. Платонов, чью концепцию Смуты Савич не без попутных критических замечаний назвал «последним словом буржуазной историографии», а среди некогда написанных им работ числился малоизвестный труд «Польско-литовская интервенция в эпоху великой московской смуты» [53]. Спустя десять лет Савич вернулся к теме, чтобы уличить Покровского в недооценке решающей роли польского правительства и шляхты в событиях Смутного времени, что было, впрочем, не сложно. Покойному академику он поставил в вину непонимание того, что польское правительство и шляхта были главными виновниками самозванщины. В выдвижении первого самозванца польская сторона сыграла определяющую роль, обратив Лжедмитрия в орудие интервенции. Московское восстание 1606 г. против Лжедмитрия Савич охарактеризовал как народную борьбу за самостоятельное существование родины, а обоснование в Тушине новоявленного Лжедмитрия II – как установление «полной польско-литовской диктатуры». Поход Сигизмунда III под Смоленск являлся лишь дальнейшим этапом интервенции, который завершился оккупацией Москвы польскими войсками. В таких условиях между русскими и поляками должна была вспыхнуть борьба на почве национального и политического самосохранения. Русский народ, а не корыстный торговый капитал поднялся на защиту родной земли, двинув на освобождение Москвы великую народную рать во главе с честным воеводой Пожарским и скромным нижегородским «говядарем» Мининым. Опровергая Покровского, Савич, по существу, проигнорировал социальный фермент Смуты и абсолютизировал внешний фактор ее эскалации [52, 74—109]. Но по своему патриотическому пафосу статья Савича подтверждала художественную версию Шкловского.

В первый и последний раз «Русские в начале XVII века» вышли под обложкой «Знамени». Важно, что тема Смуты, фигуры Минина и Пожарского были заявлены первым именно Шкловским и только за ним последуют исторические произведения В. Костылева («Козьма Минин»), В. Аристова («Ключ-город Смоленск») и А. Караваевой («На горе Маковце»). Следом за Шкловским вышеупомянутые авторы повествовали о разорении вероломными чужеземцами Русской земли в XVII столетии, о Сигизмунде III с «лицом распутного ландскнехта» и «козлиной бородкой», о коварных польских купцах-лазутчиках, об алчных и бесчестных шляхтичах – «пропойцах, игроках и мошенниках со всей Речи Посполитой» [1, 156].

Наверное, труд Шкловского был бы благополучно забыт, если бы не тот самый расчет и чутье, которыми Шкловский, вероятно, руководствовался при выборе сюжета. Художественный очерк «Русские в начале XVII века» был замечен кремлевскими читателями. Как известно, Сталин, несмотря на свою занятость, регулярно просматривал основные художественно-публицистические журналы. Думается, он ознакомился с повестью Шкловского и оценил ее своевременные героику и пафос. Советско-польские отношения все более ухудшались. Как раз весной 1938 г. они вошли из-за Литвы в очередную фазу кризиса и советское руководство форсировало антипольскую пропагандистскую кампанию. Тему, поднятую в повести Шкловского, можно было удачно обыграть средствами кинематографа. Исторические фильмы по принципу аналогии обозначали вероятного противника дня сегодняшнего, о чем однажды вскользь выскажется председатель Главного управления кинематографии С. С. Дукельский применительно к планируемым фильмам «Александр Невский» и «Минин и Пожарский»: «Исторические темы, которые мы берем, должны звучать современно и актуально» [26]. Апелляция современности к прошлому была одной из причин, которая надоумила советское руководство вывести на экран Минина и Пожарского, чьи дела могли оптимизировать патриотические настроения в обществе. По словам Дукельского, идея постановки фильма «Минин и Пожарский» была подсказана «в руководящих инстанциях» (так обычно называли членов Политбюро, если не самого Сталина).[133]

Особый статус кинопроекта «Минин и Пожарский» подчеркивает механизм назначения к Шкловскому компаньонов. Ими не по собственной воле оказались режиссеры В. И. Пудовкин и М. И. Доллер. Для большей надежности к проекту были привлечены в качестве научных консультантов известные советские историки В. И. Лебедев и В. И. Пичета.

Первый из них был преуспевающим администратором от науки и достаточно зрелым исследователем. В 1938 г. он возглавил кафедру истории СССР исторического факультета МГУ. Научные изыскания Лебедева охватывали XVIII столетие, но и предыдущий век, на который пришлась Смута, также не ускользнул из его поля зрения. В 1928 г. он выпустил брошюру «Смутное время», перекликавшуюся своим содержанием с концепцией Покровского. Позже им было написано предисловие к книге Г. Шторма «Повесть о Болотникове». Незадолго до знакомства со Шкловским Лебедев вместе со своими коллегами С. В. Бахрушиным и К. В. Базилевичем провел научную студенческую конференцию на тему «Крестьянские войны в России в XVII веке». В архиве ученого сохранилась стенограмма лекции «Борьба с польско-литовской интервенцией в начале XVII в.». В лекциях по русской истории, которые Лебедев читал студентам в университете, он рассматривал Смуту прежде всего как внешнюю угрозу русской государственности, как национально-освободительную войну русского народа против польских интервентов.[134]

Более трагической предстает фигура «высокого, седого, с редкой для тех времен длинной шевелюрой» Пичеты. Выдающийся ученый, имевший солидную научную репутацию, был арестован в 1930 г. по так называемому академическому делу. Его обвинили во всевозможных мнимых преступлениях. Доведенный следователями до отчаяния, ученый чуть было не покончил с собой в тюремной камере, но в последний момент оборвалась веревка. Постановлением коллегии ОГПУ Пичета был выслан в Вятку. Пройдя через голод и болезни, через арест и осуждение единственного сына, испытав на себе равнодушие и подозрительность разнокалиберных чиновников, в конце концов Пичета был досрочно освобожден в апреле 1935 г. Как отмечает историк А. Горяинов, после освобождения у Пичеты появилось чувство неуверенности, выразившейся в том, что, занимаясь в архивах и создавая на основе отысканных документов новаторские труды, Владимир Иванович не всегда доводил их до публикации [11, 70]. Вернувшись в Москву, Пичета постепенно восстановил утраченные позиции в отечественной науке. В 1938 г. он стал профессором Московского пединститута им. В. И. Ленина и Московского университета. Воздавая должное своему консультанту, Шкловский позже напишет о Пичете: «Это был человек огромных и разнообразных исторических знаний, глубокого, пламенного патриотизма» [67, 208]. Известные факты говорят о том, что со стороны Пичеты не наблюдалось какого-либо цехового высокомерия. Он заинтересованно выслушивал писателя, перепроверял его выводы, правда, при этом не торопился переносить новаторские идеи Шкловского на академическую почву. Показателен следующий эпизод, о котором поведал сам Шкловский: