Страна Печалия - Софронов Вячеслав

Этим она ничем не отличалась от слободских соседок, живших кто при муже, кто подле милого дружка, а иные, как Варвара, при пустом доме. Только в отличие от иных одиноких баб, носила она в самой глубинке души своей тайну, и открыть ее не согласилась бы даже самому близкому человеку или даже под угрозой неминучей смерти. А тайна та состояла в мечте Варвары взять на воспитание чужого ребенка, который бы осветил улыбкой своей самые темные уголки ее жилища. Мысль эта поселилась в ней не так давно, а всего лишь три-четыре года, как стала она думать о приемном дитяти, осознав в одну из бессонных ночей собственную неспособность произвести его на свет.

И нельзя сказать, что не встречались за это время ей сироты, в изобилии стоящие у каждого городского храма не только в праздничные, но и в будние дни. Но она боялась, как бы приведенный ею в избу оборвыш, прожив какой-то срок, набравшись сил, не сбежал, как делали это прежде четвероногие жильцы Варвариного дома. Потому, думалось ей, брать нужно дите не старше двух годиков, а лучше — и совсем в пеленках. Может, тогда удастся обмануть судьбу, уготовившую ей безрадостную жизнь и совсем печальную старость.

Но как найти такого сироту, оставшегося без родителей, она даже не представляла. Обычно таких детей брали к себе на воспитание сердобольные родственники, неся это тяжкое бремя отнюдь не по зову души или крови, а исключительно не желая слышать укоры всезнающих соседей, умеющих безошибочно при каждом удобном случае вставить в разговор шпильку о бессердечности их. Тем более, вглядевшись в быт этих опекунов-воспитателей, можно было узреть там такие язвы и страдания с той и другой стороны, что диву дашься, отчего людское сердоболие наяву оборачивается каиновой неприязнью к родственному чаду, живущему с ними под одной крышей. Но предложи им отдать сироту одинокой вдове — и поднимут они такой шум, что хоть святых из дома выноси. Нет, на этом пути, давно решила для себя Варвара, удача ей не светит, и даже думать на этот счет себе запретила.

Другое дело, что время от времени слышала она от кумушек, будто бы на крыльце у тех или иных городских богатеев обнаруживался сверток с пищащим в нем малышом. Так испокон века освобождали себя мамаши, прозванные в народе «кукушками», от своих «кукушат», снимая с себя всяческую заботу о родной кровинушке, питая при том надежду на собственную дальнейшую беззаботную жизнь. Но ждать такой удачи Варвара могла и год и два, и сто лет, хорошо понимая, что вряд ли кому придет в голову положить возле вдовьего дома новорожденного малыша, зная наперед достаток ее.

Может, кто другой давно обратился к Богу с молитвой о подобном случае, и был в один из прекрасных дней вознагражден за терпеливое ожидание. Но только не Варвара Конюхова. Ей казалось, что, услышав ее молитву, Господь тем самым вполне заслуженно накажет ее за желание обладать чужим, тем более ни каким-то затрапезным имуществом, а человечком, по праву ей не принадлежащим. Мысли такие сравнивала она не иначе как с воровством и старалась гнать их от себя, как подвижник веры исторгает из себя всяческие блудные помыслы. А потому, ограничив себя со всех сторон от исполнения мечты своей, она не просто мучилась, а жестоко страдала от сознания собственной беспомощности и неразрешимости своих мечтаний.

Но не так давно, зайдя, как обычно, вечерком к Устинье и застав там все ту же Глашку, победоносно рассказывающую об очередных победах над мужским племенем, ее словно осенило: вот кто должен родить для нее ребеночка и с рук на руки отдать ей его на воспитание!

«Почему раньше не подумалось мне о том? — спросила она тут же сама себя, вглядываясь в красивые Глашкины черты. — И ребенок, особенно если это будет девочка, должен быть красив собой, — незаметно улыбнулась она собственному предположению. — Только, чтоб не повела себя, как ее мать, — тут же испугалась она, — а то хвачу с ней лиха по самую макушку».

Она уже и имя девочке придумала: Арина, и не заметила, как унеслась с грешной земли далеко-далеко, на много лет вперед, видя себя идущей рука об руку со взрослой дочерью, а как же, ее дочерью, ощущая завистливые взгляды иных бездетных баб.

Оставалась самая малость — сообщить о своих планах Глафире и получить ее согласие. Но, зная крутой нрав и независимость Глашки, она боялась даже подступиться к ней, не то что попросить о чем-то малом. А уж сказать ей открыто, чтоб та родила для нее ребенка, и вовсе вещь немыслимая.

И тем не менее выбора у Варвары не было. Глашка, может, и высмеет ее, но, как говорится, за спрос денег не платят и по морде не бьют, а там видно будет. Потому и замыслила она не просто собрать подруг на именины, но, выбрав удачный момент, заговорить сперва с Устиньей, предварительно подготовив ее к тому, а потом и с Глашкой о рождении ребенка. И свернуть ее с этого пути не могла ни одна сила на свете, поскольку как нет на свете более терпеливых баб, чем русские, точно так же нет им равных в упрямстве и упертости.

Любая татарка или там калмычка каждое мужнино слово с открытым ртом ловят и, оставшись хоть ненадолго без него, с места не тронутся, дождутся возвращения и поинтересуются, что им дальше делать. Когда муж у нее умирает, то берет ее младший брат мужнин себе в жены и становится полновластным властелином всей семьи. Ни одна из народностей, кроме русской, не допустит того, чтоб осталась женщина в одиночестве, зная, какими бедами может это обернуться. Но широта русской души, а еще более беспредельность земли Российской все перевернули с ног на голову. Особенно обретя страну Сибирию, русский мужик ринулся в нее, как в омут, забыв о семье и своих мужниных обязанностях.

Те же татары, отправляясь в поход, тащили за собой огромные обозы с детьми и женами. Если в трудный час оставляли они их одних, то под присмотром стариков, а то и приспособленных оскоплением людей, называемых евнухами. Русский же мужик, отправляясь в поход или на заработки, взваливал на плечи баб все свои обязанности, считая, что так вернее и правильнее. Но пришел срок, и бабы русские, почуяв силы и обретя уверенность в собственной непогрешимости, уже сами могли не только решения принимать, но и мужу своему указать, как тому жить дальше. Понятно, добром это редко кончалось, но разве можно приручить познавшую волю дикую птицу? Недаром говорят, что и прикормленный волк все на лес поглядывает. Так и человек, проживший какой-то срок по собственному разумению, уже не побежит за советом по первой нужде, а сам рано ли, поздно ли, но выход сыщет. И бабы русские, пожив одни хотя бы полгода, потешив себя мыслью о собственной состоятельности, начинали смотреть на мир взглядом правительницы, и уже невозможно было отучить их от привычки решать все на свой лад, поскольку Бог создал их лишь в помощь мужу своему, но никак не в замен.

Так и Варвара, утвердившись в правильности своих поступков, не собиралась отступать от задуманного и с нетерпением стала готовиться к приходу подружек, заранее извещенных и приглашенных в дом к ней.

С вечера Варвара, как обычно, поставила тесто для пирога, занесла в дом из кладовой оттаивать заранее припасенную для этих целей здоровенную нельму, выменянную у знакомого рыбака на остатки добычи, привозимой некогда ее казаком. Утром пораньше раздула жар в печной загнетке, подкинула несколько поленьев дров и стала месить тесто для пирога. Когда дрова прогорели, то, выждав положенный срок, Варвара посадила в печь пирог и принялась выставлять на стол нехитрые закуски из домашних припасов. Для более веселого разговора имелся у нее и начатый бочонок с вином, хранимый ею с незапамятных времен опять же через мену то ли чьих-то сапог, то ли кафтана на редко употребляемое ею зелье. Единственное, чего она опасалась, как бы вино не закисло, став не пригодным для употребления. Потому она нацедила из него в кружку малую порцию винца, глотнула, поморщилась и решила, что вино вполне доброе и подруги за него вряд ли ее осудят.