У заставы Ильича - Николай Михайлов

Стрелки часов показали ровно шесть. С мотора раздался пронзительный сигнальный звонок. Вздрогнули приводы - толстенные канаты. Огромный маховик, словно стряхивая с чугунных плеч пыль, качнулся. Перезванивая, двинулись муфты, соединяющие главную ось, запели свою песню валы. Листопрокатка двинулась в новый путь: тогда мы еще не могли представить себе, в какую гигантскую силу вырастет социалистическое соревнование.

А сейчас рабочие расходились с митинга по своим местам, и Коротин, стремясь перекрыть шум, кричал радостно и возбужденно:

- Всем докажем, что мы ударная бригада мирового пролетариата!

И эта газетная фраза в обстановке какого-то торжественного подъема прозвучала очень ярко, по-новому.

Монгеру было очень трудно. Соревнование он воспринимал по-разному. Конечно, было бы замечательно выбраться из прорыва и, наконец, справляться с выполнением плана. Это - главное. Но разве соревнование улучшит качество угля, заставит печи быстрей разогревать металл, прокатывать его в валах? Другое дело - точка валов. Пожалуй, мастер Сергей Ильин разумно рассуждает, когда говорит о том, что будет лучше, если, кроме Монгера, и кто-то другой постигнет эту тайну. Кто? Именно Ильин - у него способностей к этому больше, чем у других. Но опять-таки, если научить Ильина такому искусству значит перестать был монополистом?! Ну и что?! Не два века будет жить Монгер, всему когда-то приходит конец. Пусть Ильин и другие станут наследниками его мастерства.

И все-таки время показало, что цех стал работать лучше. В бессонные ночи Монгер искал ответ на вопрос: почему это происходит? Неужели на работу может всерьез повлиять стенная газета, которую стали выпускать комсомольцы? Или эта новинка - доска показателей с фамилиями бригадиров, на которой ежедневно писали цифры выполнения сменного задания. Или имеет значение товарищеский суд? Монгер зашел однажды в красный уголок и увидел, как здоровый рыжий детина стоял перед столом, накрытым красной материей, а члены суда отчитывали его за прогул так, что лицо его побагровело, а волосы на голове стали влажными от пота.

Странное состояние испытывал Томас Монгер. Впервые за свою долгую жизнь он вдруг необычайно остро почувствовал, что люди работают с радостью, что около доски показателей после каждой смены идут жаркие споры, что такой завзятый деревенский мужик, как Илюха Михалев, перестал ездить в деревню, чтобы не быть в прогульщиках. И когда предзавкома Новиков в красном уголке вручил цеху красное знамя за победу в общезаводском социалистическом соревновании и рабочие встретили эту торжественную церемонию радостными улыбками, Монгер вдруг ощутил, что сердце его словно сжалось от приступа молниеносной боли. Привычным движением он вынул из бокового кармашка цветной жилетки коробочку с нюхательным табаком и поднес щепотку к носу. Боль исчезла, но на глаза навернулись слезы, чего прежде с Томасом не было. Он достал из кармана знакомый всем рабочим красный носовой платок и, словно сморкаясь, вытер слезы.

Этой ночью Монгеру не спалось. Он поднимался с кровати, подходил к окну заводской квартиры и подолгу смотрел на розовые сполохи в окнах противоположных домов. Завод и ночью жил своей жизнью; пламя мартеновских печей отражалось в стеклах домов. Монгер, потомственный металлург, сын и внук листопрокатчика, начал работать в цехе сразу после его пуска. Сколько воды утекло с тех пор?! Не один раз появлялось в душе Монгера желание вернуться на родину, но какое-то глубокое чувство привязанности к этой рабочей окраине, к этим маленьким, невзрачным домикам, где жили гужоновские рабочие,- удивительно способные, добрые и дерзкие, хлебосольные и веселые,всегда удерживало его и помогало ему преодолевать тоску одиночества. А теперь вдруг и ощущение одиночества стало растворяться, исчезать. Для него это было странным,-но в этом памятном году, когда началось непонятное для него соревнование, он не стал упаковывать старинные коричневые чемоданы и не поехал в отпуск на родину.

Тем более неожиданным было для него все случившееся позже. Те, кто и теперь ловчил, стремился обманным способом получить бюллетень по болезни, разгильдяи, лодыри не могли принять социалистическое соревнование. Но попробуй, скажи об этой неприязни и даже враждебности вслух, когда победителей из цехов на первомайской демонстрации поставили в первые шеренги, а их портреты вывесили на Доске почета около проходной! Теперь-то к этому привыкли, а на заре соревнования это было событие исключительное, о котором говорили и в цехах, и на квартирах, и в семьях.

Рвачи избрали анонимки. На заводском собрании появилось письмо. В листопрокатке, говорилось в нем, две колонии - английская и русская. Если твоя рожа не понравится Монгеру, то какой бы ты ни был спец, все равно будешь последним. Анонимщик обливал грязью и цеховую ячейку - нашли, мол, за кого цепляться, за англичанина.

Хорошо помню то собрание, накаленную атмосферу, состояние исключительного психологического напряжения.

Дали слово Монгеру. Старый человек тяжелой походкой подошел к краю стола, оперся на него, хотел что-то сказать, - но только прикрыл глаза рукой. И все увидели - грозный, непоколебимый, не знающий ни усталости, ни спокойных ночей, Монгер плачет. И те, кто выступал после него, не подходили, а подбегали к трибуне, и их слова в защиту своего по классу Томаса вызывали бурю, полную поддержку.

Слово дали секретарю парткома Ивану Гайдулю, Он говорил, не подходя к трибуне, из-за стола, за которым сидели члены президиума.

- В письме поливают грязью вашего заведующего. Разве плох тот заведующий, который торчит в цехе по шестнадцать часов в сутки, сам идет работать на узкие участки, помогает вести подписку на заем индустриализации?! Этот человек,- лицо Гайдуля болезненно перекосилось,- не может сказать здесь перед вами ни одного слова - он плачет. Монгер - наш, родной нам человек. В обиду мы его не дадим, а за честный труд отблагодарим, как подобает.

Очень скоро завод узнал, что скрывалось за словами секретаря парткома. За ударный труд, активное участие в социалистическом соревновании Советское правительство наградило Томаса Монгера орденом Трудового Красного Знамени. Чрезвычайно интересная деталь: Монгер был третьим, кто получил эту высокую награду.

А орден Трудового Красного Знамени номер один получил вальцовщик Арсений Константинович Гладышев. Крупный телом, круглолицый, стриженный под машинку, Арсюша ходил вразвалку. Сил у него было столько, что с тяжелой сутункой он управлялся, словно играючи. В разгар работы он подбегал к чугунному корыту, в которое постоянно поступала вода из артезианского колодца, чтобы студить клещи, набирал в свои огромные ладони ледяную воду и обливал голову, шею, руки. За добрый нрав, отзывчивость все в цехе ласково звали его "Милехой" - такая за ним укрепилась кличка. На призыв о соревновании Арсюша откликнулся одним из первых. И если бы спросили, кто действительно отдает себя работе без всякого остатка, то, конечно, надо было бы назвать Гладышева. Ничто не происходит без причин. Мы давно заметили, что каждое выступление на собрании Арсюша заканчивал словами: "Да здравствует Советская власть!" Эти слова он выстрадал, они были его символом веры. Когда в Октябрьские дни надо было брать в Лефортове кадетские корпуса; или когда рабочий полк пошел на штурм Кремля; или когда надо было ехать в Ярославль на подавление белогвардейского мятежа,- всегда в составе бойцов оказывался доброволец Арсюша Гладышев. Как и Никита Коротин, он мальчишкой пришел на работу в цех. Удивительный оптимист, истинный пролетарский рыцарь, Арсюша ни в чем не знал ни сомнений, ни колебаний. И весть о начале социалистического соревнования он встретил словами: "Да здравствует Советская власть!" Ибо теперь главное состояло в том, чтобы хорошо и отлично работать, а кто же, как не он, Арсюша Гладышев, потомственный пролетарий, большевик, должен работать отлично!

Прошло два года, в течение которых листопрокатный цех ни разу не уступил свое первенство. А за границей "доброжелатели" в стремлении показывать жизнь советских людей в кривом зеркале усиленно распространяли слухи о принудительном труде в Советском Союзе. Такую клевету мог придумать только ум извращенный, безнравственный, неспособный понять красоту и прелесть нового труда - на себя, на свое отечество. Атмосфера капиталистического строя делает свое дело. Многие живут в этой атмосфере представлениями о том, что все в мире продается и покупается и нет ничего святого на нашей планете.

Когда-то новости из-за рубежа с трудом просачивались в домики рабочей слободы. Теперь все стало по-иному. Особенно перед вечерней и ночной сменами в красном уголке собирались листопрокатчики - и только и разговоров было о лорде Чемберлене и его кознях против нас, о китайских милитаристах, грозовых тучах в Германии, геройской борьбе горняков Рура за свои права. Европа вплотную приблизилась к Проломной заставе. Все стали политиками, каждый строил прогнозы, и все люто ненавидели капитализм. Сердце человека осталось тем же, но как много любви к людям труда, к братьям по классу за рубежом вмещало оно сегодня!