Наследство Пенмаров - Сьюзан Ховач

У моей матери даже шея покрылась уродливыми красными пятнами. Я и не предполагал, что она может долго молчать.

— Ну, Мод, — холодно обратился он к ней, — поскольку я быстро устаю, давай сразу перейдем к делу. Мое состояние уменьшилось благодаря огромным издержкам на судебные расходы, но оно все еще внушительно. Я предполагаю треть оставить своим приемным детям Харри и Клариссе и две трети твоему сыну. Эти две трети включают дом. Я не вижу причин оставлять ему больше, поскольку в свое время он унаследует твои деньги и состояние своего отца, так что и две трети — слишком щедрая сумма. Я принял такое решение только потому, что мы с Харри в настоящий момент не ладим, и я не хочу оставлять ему и пенса. Полагаю, что это тебя устраивает.

— Да, сэр, — сказал я, поскольку моя мать все еще не могла говорить. — Благодарю вас.

Он посмотрел на меня.

— Я бы пригласил вас остаться погостить в доме, чтобы вы могли освоиться здесь, — сказал он, — но, боюсь, вы столкнетесь с неприязнью со стороны Харри и Клариссы и вскоре захотите уехать. Разумеется, вы им очень не нравитесь. Жаль, что я их усыновил, но они были сиротами, а моя жена настаивала, поэтому я согласился. Клариссу я люблю, но Харри всегда был и остается для меня большим испытанием. — Он потянулся к звонку, но был для этого слишком слаб. — Позвони вместо меня, пожалуйста… Спасибо. Мод, прежде чем я вернусь к себе в комнату, не хочешь ли ты сказать мне что-нибудь еще?

Но она покачала головой.

— Значит, договорились, — проговорил он слабым голосом. — Я вызову юристов и составлю новое завещание. Как только оно будет готово, я распоряжусь послать тебе копию, чтобы ты убедилась, что теперь я держу свое слово немного лучше, чем двадцать два года назад.

В глазах ее заблестели слезы. Она вдруг постарела, охваченная горем, слишком сильным, чтобы его можно было скрыть.

— Жиль…

— Ты была права, — сказал он. — Мне следовало жениться на тебе. Но я был слаб и жаден, я хотел угодить твоему отцу, чтобы унаследовать его деньги и жить в его доме. У тебя были все основания преследовать меня судебными исками, самые веские основания, какие могут быть у женщины. Ведь ты делала это не из любви к справедливости, правда, Мод? И не из любви к правде, и не во имя чести — или какого-нибудь другого возвышенного принципа, правда? Это была месть. Ты об этом когда-нибудь говорила своим юристам? Или твоему любимому братцу Роберту Йорку? Или сыну? Конечно, нет! Тебе нравилось притворяться благородной, долготерпеливой, ведомой высокими принципами, но никак не разочарованной влюбленной женщиной, вечно думающей о грязной измене! Ну, ничего. В конце концов ты выиграла. Как ты теперь себя чувствуешь, Мод? Ты понимаешь, что несправедливость побеждена справедливостью? Чувствуешь? Можешь признаться себе, что твоя позиция не имеет ничего общего со справедливостью и была лишь неутоленной жаждой на удивление мелочной мести?

— О, Жиль, Жиль…

— Напоследок, чтобы обеспечить себе победу, ты даже объявила своего сына незаконнорожденным, не так ли? Ты специально извратила истину, чтобы добиться своей цели.

— Нет! Я никогда не лгу!

— Ты всю жизнь прожила во лжи, Мод. Почти семнадцать лет, с тех пор как умер твой отец и ты начала тяжбу, ты жила во лжи. Так что не трудись убеждать меня в своей правдивости.

— Но Марк твой сын! Я уверена… убеждена…

— Как ты можешь быть уверена или убеждена, если у тебя нет доказательств?

— Но…

— Правда состоит в том, что ты не знаешь, кто его отец. Так почему бы не извратить правду, притворяясь уверенной в том, в чем ты сама сомневаешься?

— Но, Жиль, я думала, что если скажу тебе…

— В самом деле, почему бы тебе и не сказать мне об этом, если ты ничего не теряешь? Да. Я понимаю, почему ты мне это сказала. Но зачем говорить мальчику? Я сразу понял, что ты это сделала. Это было жестоко и грешно, Мод. Ты не имеешь права использовать сына для своей личной мести.

Раздался стук в дверь, и в комнату вошла медсестра.

— Вы звонили, мистер Пенмар?

— Да. Увезите меня в комнату. И передайте, чтобы Медлин проводил гостей.

— Жиль…

— Не о чем больше говорить, Мод. Я на тебя не сержусь. Мне просто больше нечего сказать. До свидания, молодой человек. Желаю вам всего хорошего и сожалею, что у меня не было возможности узнать вас получше.

— Спасибо, сэр, — сказал я. — До свидания.

— До свидания, Мод.

Но моя мать не могла отвечать. Когда шорох колес коляски затих вдали в холле, она закрыла лицо руками и опустилась на ближайший стул.

Я закрыл дверь. Мы остались одни.

Наконец, она сказала, не глядя на меня:

— Я должна вести себя разумно. Конечно, я расстроена, Жиль болен, он явно умирает, дом… не такой, каким я его помню. Но… — Она поколебалась, прежде чем добавить со своей извечной высокомерной решительностью: — Но мы ведь можем переделать дом, не правда ли? Скромный ремонт, небольшая отделка, новая мебель… Он скоро станет таким же замечательным, каким был при моем отце. Я буду жить в башенной комнате, той самой замечательной башенной комнате, что выходит окнами на море…

Наступило время моей мести. Неподвижно стоя на вытертом индийском ковре, я посмотрел ей прямо в глаза и отчеканил:

— Нет, мама.

Она посмотрела на меня. Она ничего не понимала.

— Но ведь я, по крайней мере, могу выбрать себе комнату. Я настаиваю, Марк, что когда я буду здесь жить…

— Ты не будешь здесь жить, мама.

Она продолжала смотреть на меня. Когда я понял по ее глазам, что она начала осознавать всю невообразимость моей мести, то даже удивился, почему в эту минуту триумфа не чувствую удовлетворения, только неясную пустоту.

— Ты всегда говорила, что хочешь, чтобы дом достался мне, — вдруг сказал я, и голос мой был так спокоен, словно я и не любил, и не ненавидел ее, просто был безразличен к ее присутствию в этом темном, мрачном доме. — Скоро я его получу, и мечта всей твоей жизни исполнится. Но если ты думаешь, что мы сможем жить под одной крышей, боюсь, ты сильно ошибаешься. Я буду сам себе хозяин, но никогда — слабым отражением твоих желаний, как бедный кузен Роберт. Я и так слишком долго был у тебя на побегушках.

Она была так зла, что не могла говорить, а лишь дрожала от ярости. Потом вдруг начала, всхлипывая, умолять меня:

— Марк, пожалуйста… Я не вынесу… Пожалуйста… Я тебя люблю… Позволь мне остаться… Не отвергай меня…

И неожиданно мне захотелось, чтобы она осталась, захотелось ее благодарности, ее гордости за меня, ее любви. Я боялся открыть рот из страха, что выдам, насколько близок был к этой глупой и сентиментальной перемене. Но я заговорил. Я сказал так, чтобы она испробовала плодов своей собственной черствости:

— Я так решил, и ничто не изменит моего решения. Мне очень жаль.

Она начала кричать на меня, но мне было все равно. Я просто предложил ей покинуть дом без промедления, и когда мы добрались до экипажа, велел кучеру ехать в Пензанс через Морву.

— Морву? — сказала мать. — Морву? Зачем нам Морва?

— Туда приехал мой отец, чтобы проинспектировать свои владения, и я собираюсь погостить у него несколько дней. Роберт позаботится о тебе, когда ты приедешь в Пензанс. Мне незачем сопровождать тебя до Лондона.

— Но…

— Я хочу повидать отца.

— Но почему именно сейчас? — Она была в ярости и в отчаянии одновременно: — Мне ты нужен больше, чем ему!

— Может быть, — сказал я, — но он мне нужен больше, чем ты.

Она не ответила. Может быть, она наконец поняла, что ей нечего мне сказать. Она плакала всю дорогу до Морвы, а когда экипаж остановился у церквушки в небольшой деревушке, гордость вернулась к ней, и когда я попытался поцеловать ее на прощание, она отвернулась.

— Я зайду к тебе, когда в следующий раз приеду в Лондон, мама, — сказал я после минутного колебания. — Счастливого пути!

— Не утруждай себя визитами, — ледяным тоном вымолвила она, потом вдруг опять заплакала, прижалась ко мне и стала умолять остаться, потому что, в конце концов, я ее сын, ведь правда же, и всем ей обязан.

— Я не единственный твой сын, — сказал я. — Есть еще Найджел.

— Да, — равнодушно подтвердила она. — Найджел. Я сильно болела после его рождения. Чуть не умерла. Боюсь, я никогда его особенно не любила.

— Он бы приехал к тебе, если бы ты его пригласила. — Я выпрыгнул из экипажа и велел кучеру ехать дальше: — До свидания, мама.

Она не ответила. Экипаж медленно покатился прочь по дороге, бегущей через пустошь на юг, и я смотрел ему вслед, пока он не въехал на горный кряж и не исчез из виду. Потом, все еще чувствуя себя опустошенным после сцены в Пенмаррике, я спросил дорогу у проходившего мимо ремесленника и уже через пять минут быстрым шагом шел по дороге к ферме Деверол.