Тайна лесного озера. Мистическая история любви и ненависти - Эль Эбергард

Что меня слегка удивило, так это то, что в доме я не нашла ни одного зеркала. Впрочем, у меня зеркал тоже не было, так что придется и это списать на ненужность предмета, столь необходимое другим людям.

Мне захотелось пить. На кухне я налила в стакан воды с лимоном и уселась за стол, чтобы подождать прихода хозяина. Тут мой нос уловил запах краски и я заметила картину, висящую над столом. Она изображала лесной пейзаж и дом. Обыкновенная мазня маслом, лишенная индивидуальности. Такие картины продают за полцены на распродажах.

Я бы не позволила себе нечто подобное. Мое отношение к живописи слишком противоречивое и требовательное, чтобы я любовалась любым наброском или размазыванием краски по холсту. Мне даже показалось, что качество масла оставляет желать лучшего. Я привстала и потерла самый край картины, чтобы проверить свои подозрения. Краска легко сошла, так как была совсем свежая, и под зеленым изображением кустарника, блеснуло нечто золотистое. Я провела пальцем еще раз по поверхности, обнажив больший участок картины. Теперь я увидела золотой кусок, переходящий в оранжевый.

У меня сложилось впечатление, что под всем этим скрыт иной рисунок. Мне стало дьявольски интересно разузнать, что же такое скрывается там. Теперь приходилось точно дождаться прихода владельца картины. Не могла же я украсть столь приметную часть интерьера. Это было единственное яркое зеленое пятно среди окружающей меня коричневой мебели, серых штор и серого коврика на полу.

Я сняла картину со стены и перевернула ее, приподняв к свету, чтобы можно было различить желаемые контуры. Но холст был тщательно закрашен, и потому я ничего не смогла разглядеть.

– Вам нравится?

Эта фраза застала меня врасплох и я, чуть не выронив картину из рук, резко обернулась. Он стоял так близко от меня, что я удивилась, каким образом ему удалость столь тихо ко мне подкрасться.

– Вы меня напугали.

– Снова? Я только и делаю, что пугаю Вас или вызываю чувство неприязни.

Казалось, он совершенно не рассердился, что посторонняя женщина без спроса вошла в его дом и трогает личные вещи.

– Простите, мне нужно было с Вами поговорить.

– Наверное, о том, что Вы сейчас держите в руках.

– Нет. Хотя эта вещь вызвала интерес.

– Чем же?

– Мне кажется, что под ней изображено что-то другое.

Он мог притвориться или соврать, но он ответил, что авторство принадлежит ему самому, и что раньше там была изображена пустыня.

– Я отлично осознаю, что все это далеко от совершенства. Я самоучка.

– Для самоучки Вы справились вполне неплохо.

Я отдала ему картину, чтобы он повесил ее на место.

– Садитесь. Хотите кофе?

– Нет, спасибо. Вы разбираетесь в латыни?

– Не слишком хорошо.

– Может Вам известно это слово?

Я извлекала из кармана бумажку, развернула ее и протянула ему.

– Что это могло бы значить?

– Сейчас посмотрю.

Он скользнул взглядом по надписи. Его лицо не выражало ничего, кроме попытки припомнить слово.

– Это именно то самое слово, которое привиделось Вам в кошмарном сне?

– То самое. Но сегодня я снова столкнулась с ним.

Он поднял глаза на меня и прищурился.

– Тоже во сне?

– Нет. Наяву. Оно было написано на моей стене. Буквы внезапно проявились, буквально из ничего.

– Хм… Надеюсь, Вы не стерли слово?

– Я была слишком потрясена и выплеснула воду на стену.

– Совершенно зря. Вы уверены, что там ничего, кроме этого не было?

– Уверена. Слово было одно и вот оно перед Вами. Оно явилось мне дважды, и я очень хочу знать, что же, черт побери, оно означает!

– Успокойтесь. Лучше присядьте.

Я мотнула головой. Видимо он не верил мне. С другой стороны никакой здравомыслящий человек не стал бы слушать такую чушь о каких-то буквах, которые сами появляются на стенах. Если бы мне такое рассказали, я бы тоже не поверила. Но теперь, после очевидного я начала думать, что все-таки схожу с ума.

Я вздохнула, опустилась в кресло и закрыла лицо руками. Я не открыла глаз даже тогда, когда он тоже присел рядом и обнял меня. Раньше я бы вскочила и зашипела, как ошпаренная кошка, но теперь я чувствовала себя совершенно разбитой и подавленной. Его поддержка оказалась очень кстати.

Я чувствовала, как его пальцы перебирают пряди моих волос. От него исходило ледяное спокойствие, будто он обнимал не привлекательную женщину, а манекен. Еще я уловила его запах, который взволновал меня еще больше, чем надпись. Бергамот. Мне показалось, что я слишком долго пробыла в его объятиях, поэтому осторожно высвободилась и отстранилась. Было слишком опасно находиться вблизи такого красивого лица. В его взгляде мелькнули сожаление и грусть. Потом он поднялся. Его голос стал немного хриплым.

– Я постараюсь отыскать перевод слова. Не беспокойтесь.

– Спасибо.

– Я провожу Вас.

– Нет. Я сама. Прощайте.

Я неспешно пошла по тропе, ощущая, как он смотрит мне вслед. Испытание было не из легких. Возможно ли, что он напоминает мне Алекса? Я одернула себя и выругалась. Какие только мысли не приходят в голову. Совсем немного времени прошло с тех пор, как я похоронила его и тут же я флиртую с посторонним.

Дома я приступила к своей обычной церемонии забвения. Виски и сигареты неплохо лечили мою депрессию. Наверное, я превращаюсь в алкоголичку. Ну и пусть. Плевать.

Я вновь заняла свое место на балконе, в любимом кресле и устремила взор на озеро. Перед этим я придирчиво рассмотрела стену на чердаке, чтобы удостовериться в отсутствии каких-нибудь символов и слов. Стена была сырой и немного грязной. Не беда. Потом закрашу. Пусть сохнет.

Небо затянуло тучами, и я стала ожидать дождя. Может, я, наконец, заболею и умру. Пепельница стремительно наполнялась окурками. Помнится, Алекс не любил, когда я закуривала при нем. Сейчас же я делала это назло ему, я злилась на себя и на него, что все так закончилось. Проклятая судьба…

Он сам назначил день свадьбы и сам занимался подготовкой к ней. Единственное, что он мне поручил сделать – выбрать себе платье. Я долго не могла найти подходящего фасона. Мне ничего не нравилось, на большинстве предлагаемых нарядов были всякие цветочки, вышивка, что противоречило моим представлениям о свадебном платье. Наконец я сама нарисовала эскиз и отнесла модельеру.

Когда платье было готово, я примерила его и поняла, что именно такой наряд соответствует моему вкусу – длинный, шелковый хитон, скрепленный двумя маленькими золотыми пряжками на плечах. Руки оставались обнаженными, как и часть груди, под которой проходил атласный пояс цвета слоновой кости, со сверкающими нитями.

Алекс, услышав положительные отзывы о платье, тоже захотел на него взглянуть, но я отказала ему. Ведь это была плохая примета. Помню, как он смеялся и оттаскивал меня от гардеробной, чтобы взглянуть на подвенечный наряд. Наконец я сдалась и позволила ему мельком посмотреть на платье.

Через неделю Алекса не стало.

В тот день, когда я узнала об этом, я заперлась в его доме, в котором мы прожили уже пару лет, изорвала платье на мелкие клочья и сожгла в камине. Потом я ходила из угла в угол, воя как раненый зверь, бросаясь на пол и швыряясь предметами антиквариата.

Ковер я прожгла сигаретами, стены исписала цитатами из Шекспира, преимущественно из сонетов. Я надела на себя его любимую рубашку и сидела на полу в его кабинете, читая его книги. Иногда мне казалось, что он зовет меня, и тогда я вскакивала и мчалась вниз по лестнице, навстречу ему. Меня встречали пустота и тишина.

Я терпеть не могла виски, но стала пить его бутылками, потому что это был его любимый алкогольный напиток. Мне отчаянно хотелось прочувствовать все, что при жизни ощущал он. Шотландский скотч исчезал прямо пропорционально моим всплескам боли и горя.

Я разговаривала вслух, надеясь быть услышанной им. Говорила днями, ночами, лишь бы не терять остатки самообладания. Периодически усталость брала свое, и я засыпала в обнимку с его подушкой.

Я выбралась из дома только однажды, чтобы быть на его похоронах. Потом я сразу вернулась, сбежала ото всех и снова замкнулась в своем безотчетном горе. Слишком больно мне было наблюдать за живыми людьми. Я невероятно завидовала им. Меня отталкивало от нормальной, повседневной жизни, влекло к тотальному одиночеству и самоистязанию. Наверное, я очень исхудала, потому как моя одежда свободно болталась на мне. Впалые щеки и бледность свидетельствовали об истощении, но мне было все равно.

В гостиной висела наша с ним общая фотография. Она была большая и черно-белая. Я сняла ее и часами рассматривала его лицо, периодически роняя соленые капли на фото, бережно протирая салфетками. Откуда бралось столько слез в моем обезвоженном теле, я не знала. Я только знала наверняка, что моя жизнь оборвалась вместе с его жизнью.