Остров - Пётр Валерьевич Кожевников

не сказал. А когда сошли, то я подошел к ней и хотел культурно познакомиться, а наговорил ерунды. Совсем не то, что хотел. Даже не успел, потому что разговора не вышло. Да так даже и лучше. Жалко, конечно.

Из дневника Гали.

Интересно, что такое любовь? Говорят, будто привязываешься так, что от тоски по человеку можешь умереть или покончить с собой. Не представляю себе такого! Я, конечно, могу полюбить очень сильно, но страдать по парню — никогда! Их столько, что всегда можно влюбиться в другого.

Из дневника Миши.

Леха записался на курсы экскурсоводов в Эрмитаж. Он все же решил оставить «ремесло». Сегодня после практики он водил нас по музею. Как странно! Он объяснял, что в разных государствах в разные эпохи существовали строгие запреты. То не разрешали изображать обнаженные тела, то вообще людей, то диктовали живописцу, как скомпоновать фигуры.

Художнику, наверное, очень больно, когда от него требуют не то, что он хочет. То есть, мне кажется, он и сам иной раз, может быть, нарисовал бы так, как надобно, но вот когда тебя заставляют, — я по себе знаю, — это очень раздражает.

А те, кто пишет? Там ведь диктаторы вообще могут залепить что угодно?!

Леха говорил, что где-то вычитал, будто даже в Евангелии записано не то, чему Христос на самом деле учил.

Потом мы пошли к Потапову пить пиво. Мать у него в рейсе — она проводница. Отец — инвалид и с ними не живет. Юрка как всегда хвастался своими мифическими сексуальными победами. Подсчитывал, сколько они с Лашиным настреляли из дядькиной мелкашки ворон и воробьев. Я тоже кое-что загнул. Леха сказал, что мы вечно все опошлим.

Из дневника Гали.

Вчера был вечер. Пошли многие наши девчонки. Народу было уйма. Играл ансамбль. И как я обрадовалась, когда увидела на сцене своего парня. Он играл на гитаре и пел. Щеки его горели. Видно, он выпил. Я танцевала, но никому не давала ко мне прижиматься и лезть руками. А сама все смотрела, смотрела на сцену. Мой парень играл весь вечер. Закончился пляс в двенадцатом часу. Все стали расходиться. Надо идти и мне, а я встала в дверях как дура и на него глазею. Потом сообразила, что он может это заметить, и стала смотреть на выходящих, будто ищу кого-то глазами. А сама нет-нет да на него взгляну. Все наши девчонки, кроме Забелиной, уходили с парнями. У Ленки заячья губа, поэтому нижние веки оттянуты вниз, и получается страшная и смешная гримаса, заставляющая еще раз на нее посмотреть. Тело у нее как мертвечина, хоть худое, но рыхлое, и пахнет от Ленки всегда ужасно. Когда приходишь к ней домой, то в комнате ее всегда пахнет ее своеобразным потом: очень неприятно. Парни с ней не ходят, а зовут ее «гнилым мясом».

Мне всегда жалко Ленку, она же ждет, что и с ней кто-то будет ходить.

Когда все вышли, я тоже пошла, но вдруг услышала: «Здравствуй!» Не обернулась еще, а узнала голос — это был его голос! А когда обернулась, он стоял передо мной.

«Здравствуй!» — ответила я.

«Извини меня за тот раз. У фабрики. Мы тогда с корешами малехо вдели».

«Да ты и сейчас под кайфом».

«Ну, это ничего. Когда играешь, надо пить».

«Майкл! За аппаратурой приедем завтра. Так что чау! Не томи девочку», — крикнул ему со сцены парень в кожаном пиджаке, который возился с другими ребятами.

«Всего, маэстро! — ответил Миша и спросил меня: — Тебя можно проводить?»

«Мне далеко».

«Куда же?»

«В Дачное».

«Бывает и дальше. Поехали».

Мы спустились в гардероб. Почти все разошлись. Несколько парней и девчонок курили в ожидании друзей. В кресле около входа сидела Забелина и курила. Рядом стоял с папиросой в зубах тот рыжий, который приставал в трамвае. Лицо у него в веснушках и прыщах, в нем было столько гадости, что мне стало еще больше жаль Забелину. Есть люди, у которых на лице написано то, что им надо. Конечно, пусть — всем надо. Но здесь, когда нужен не человек, не Забелина с заячьей губой, а то, что у нее нормальное и примерно такое же, как у всех, а она рада даже такому вниманию... Мне захотелось ударить рыжего, но я вдруг подумала, что у меня нет заячьей губы и вообще никаких других дефектов. Лицо если не красивое, то симпатичное, хорошая кожа, стройное тело. Я еще не знаю, правда, что видит во мне Миша, но готова отозваться всем своим существом даже на то внимание, на которое отзывается Забелина. Но жалею я ее, а она мне наверняка завидует, что я пойду с высоким видным парнем.

«Ты о чем мечтаешь?» — услышала я голос Миши. Он получил вещи и подавал мне плащ. Оделись и пошли в метро.

Когда дошли до моего дома, Миша посмотрел на часы:

«Ай, ай, ай! Четверть второго».

«Как же ты поедешь? Тебе куда?»

«На Васильевский».

«Здесь можно поймать такси».

«Какое такси, когда на водку не хватает».

Мы замолчали. Миша предложил посидеть на детской площадке.

«Ты с кем живешь?» — спросил он.

«С мамой».

«Отдельная квартира?»

«Двухкомнатная».

«На двоих?»

«Нет, отец прописан у нас, а сам снимает или живет у кого-нибудь».

Мы долго сидели около моего дома, с полчаса, наверное. Говорили о разном. Миша спросил, не будет ли мама волноваться, что меня дома нет. Что было ответить? Сказать правду, что мама работает в ночь и придет только утром. Или что она дома и давно ждет меня. Не ложится. Я сказала правду и еще что ко мне можно зайти, посидеть, пока откроют метро.

Ждала, что он, как все парни, сразу начнет ко мне лезть, обнимать и целовать, но он даже не взял меня в этот вечер под руку. Я решила, он понял, что я ему не нравлюсь. Миша только говорил и говорил со мной или вовсе молчал.

Когда вошел к нам и помог мне раздеться, стал совсем тихим и очень хорошеньким. Он был теперь совсем не таким, каким я его видела раньше. Сейчас он временами казался мне маленьким мальчиком. От ветра волосы его рассыпались