Последний апостол - Светлана Чураева

— Бог должен быть один, — печально произнес Павел. — И это невидимый, непознаваемый, вездесущий Бог иудеев.

— Бог должен быть один! — обрадовался Варнава. — И царь должен быть один. И народ должен быть один. Сейчас много народов, у каждого — свой царь и бог, отсюда — войны. Много народов — у каждого свой язык, отсюда непонимание. Но конец этих времен близок. Народы объединяются великим Римом, уже один император правит на громадной территории, один язык понятен почти везде. Дальше будет лучше. Теперь дело за единой верой. Империя сплотит тело народов, единая вера — их дух. Не будет войн, будут время и силы на созидание и радость.

«Не провокатор — безумец», — понял Павел. Безумец, путаник, трепло. И, конечно, порченый еврей. Горе, горе великому Израилю, если дети его сами отворачиваются от него. Дружат, едят с язычниками, смешивают семя — так приходит конец народу. Славит Рим! Симпатичный белозубый улыбчивый человек, а вот ведь — опасный мечтатель, и долг Павла убить этого слепца.

Павел задумался, как поступить с Варнавой. Или тот все-таки просто доносчик, смущающий людей разговорами, а потом отдающий собеседника властям? Вряд ли. Если доносчик, то не римлян. Синедриона? Те говорят по-другому. На патриота совсем не похож. Доложить о нем в Иерусалим?

— Сначала было Слово, — продолжал между тем Варнава, внимательно ступая по мощеной улице. — Что человек назовет, то и выделяет для себя из хаоса, то и существует для него. Вера создает для человека мир, в котором ему удобно жить. К примеру, греки верят во многие небеса, что вращаются вокруг Земли и двигают планеты. Верят в небо неподвижных звезд и богов, живущих на земле, на горе. Это их мир.

— Дяденька, — притворно запищал невесть откуда выскочивший мальчишка, — дяденька, дай монетку! — Мальчишка схватил Варнаву за край одежды, задерживая. Попрошайка видел, что тот сейчас во власти великих идей. А под шумок великих идей всегда хорошо клянчить по мелочи.

Павел хотел было дать нахаленку по шее, но Варнава удержал его.

— Скажи мне, кто гасит звезды? — спросил он мальчика.

Сорванец насупился: что, этот чудак не знает таких простых вещей? Издевается?

— Понятное дело, птицы, — неохотно проворчал он.

— Что, птицы, по-твоему, могут долетать до звезд? — не удержался от насмешки Павел.

«Вот деревня! — еще более насмешливо подумал мальчик, но свой сарказм оставил при себе. — Приезжий. Неудивительно, что битый. Может, и вправду не знает, кто гасит звезды».

— Долететь, конечно, не могут, — снисходительно пояснил ребенок. — Но им и не надо. Ведь что такое звезды? — Посмотрел на Павла. «И этого не знает. Точно — деревня!». — Звезды — это души цветов, улетающие в небо, пока цветы спят. Утром, когда цветам пора просыпаться, птицы зовут звезды обратно. Те слышат и возвращаются.

— Молодец! — Варнава дал мальчику монетку. Повернулся к Павлу: — Птицы действительно очень громко кричат по утрам, и звезды действительно после этого гаснут. Попробуй докажи, что ребенок не прав. Он знал это с младенчества, его родители, и деды, и прадеды знали это — откуда ты знаешь, что это не так? — Павел молчал. Шел за Варнавой, думал. — В мире всему можно дать объяснение, с любой точки зрения. И любая точка зрения будет истинной.

Поблизости громко закукарекали мужские дурашливые голоса — бетонщики праздновали. Ели, выпивали, смеялись. Отдыхали.

— Кстати, — вспомнил Павел, — ты мне так и не рассказал, что это за праздник холостых петушков.

— Очень целесообразный, как большинство религиозных праздников. Сейчас — самая пора резать молодых петушков. Цыплята подросли: курочки скоро будут нестись, а петушков оставляют только на развод. Остальных — под нож. И в это же время поспевают многие овощи. Много овощей, много забитых петушат, вот и варят огромные котлы похлебки, отъедаются люди, пируют, отдыхают. Посвящают цыплят своим богам-покровителям, каждая ремесленная община своему.

Бетонщики зашумели вдруг возмущенно, вскочили с разложенных у котлов подстилок, бросились к своим песчаным кучам. За одной из куч, там, где стояли деревянные лотки с готовой смесью, орудовал чужак. Да еще какой! Громадный негр, почти голый, торопливо нес к ограде какой-то залепленный серой массой предмет. У ограды его поджидал большущий кувшин. Поднялась крышка, маленькие ручки высунулись на миг из кувшина, подхватили залепленный предмет, спрятались. Великан, закрыв кувшин, подхватил его на руки и побежал прочь. Тут же, как из-под земли, появились два страшных воина чудного вида и бросились в погоню за негром.

Бетонщики удивились, но, решив не портить себе праздник, вернулись к трапезе. Оно славно бы побегать, помахать кулаками, да только вид голого негра с кувшином и вид двух его преследователей не располагали к честной драке.

Павел с Варнавой, видевшие все это, пошли дальше.

— Так вот, к вопросу о вере… — вернулся к разговору Варнава, и Павел вспомнил, что болтуна нужно убить.

Глава третья

— Почему мы так далеко ушли от своих? — спросил некстати Павел. Еврейский квартал кончился давным-давно, и вокруг бренчал повозками, цокал копытами, свистел бичами и горланил в сотни глоток совсем чужой Дамаск.

Роскошный, неряшливый, суетливый Дамаск. Воздух противно гудит вездесущими мухами. Визг, толкотня, ругань. Даже ослики здесь не трогательно-степенные, как в Иерусалиме, а крикливые, злобные, так и норовят укусить. Их хозяева вопят друг на друга громче своего скота, хватают друг друга за пестрые тряпки, плюются в длинные бороды — никто не хочет уступать дорогу. Улочки узкие, чтобы не втиснулось солнце, тенистые, но душные от запаха многих тел, от запаха фруктовых, овощных и рыбных куч, сваленных вдоль домов прямо на грязные камни.

— Здесь, в Дамаске, мы не живем с евреями, — пояснил Варнава.

— Как же так? — удивился Павел.

Его спутник рассмеялся.

— Или они не живут с нами.

— Что, вы не евреи? — Павел расстроился. — Все одного семени и одного Бога?

— Все мы Адамова семени, разных народов чада — братья между собой, возразил Варнава. — Сын Божий вырос и живет своим домом, почему бы и нет?

Крики вокруг стали громче; сначала — возмущенные, потом — льстивые. По улице промчались несколько всадников, хлопая плетками, сердитыми приказами расчищая дорогу. Брызнули из-под копыт фрукты, хлынули, прижимаясь к стенам, торговцы.

Вся эта суета поднялась из-за двух человек, степенно возвращающихся к себе домой верхом на своих лошадях. Эти двое были довольно молоды. Один очень нарядный, ухоженный, с множеством драгоценных украшений везде, где только можно их нацепить. Он ехал на толстой белой кобыле, красивой, такой же разряженной, как ее хозяин. Расшитый золотом плащ закутывал фигуру щеголя, скрывая даже кисти рук. Так носили плащи греческие ученые мужи, чтобы показать, что они не занимаются физическим трудом. Человек этот был светловолос и с гладко выбритым лицом, по римской моде.

Второй — тоже без усов и бороды, но волосатый чрезвычайно. Смуглый, чернявый, темноглазый, одетый только в простую ослепительно белую тунику. Из украшений — лишь тонкий золотой обруч на голове, почти не заметный в густых лоснящихся кудрях. И лошадь под ним — скаковая.

Юношей сопровождали вооруженные воины.

Варнава отступил с дороги, а Павел не успел.

— Что раззявился, олух? — Стражник, толкнув его конем, проскакал мимо, даже не озаботясь проверить, отошел зевака или нет.

Павла с утра уже достаточно толкали и унижали. И сейчас таким ничтожеством он был в глазах этих всадников, что оставалось одно — опять упасть в пыль и расплакаться.

— Не видишь, едет божественный Арета, величайший из великих! — наехал на него другой воин.

Упасть в пыль и расплакаться. Но Павел, выпрямившись во весь свой небольшой рост, крикнул злобно:

— Кто такой этот ваш Арета?

Стало очень тихо, только мухи продолжали гудеть.

— Я царь, — пояснил юноша в белой тунике, останавливая лошадь.

Его спутники остановились тоже.

— Ну и что? — спросил Павел.

— Ты должен уступить мне дорогу, — спокойно ответил Арета.

— С какой это стати? — усмехнулся рассерженный Павел. — Все мы Адамова семени. Чем ты лучше меня?

— Хотя бы тем, — царь и бровью не повел, — что у меня — деньги и власть, а ты нищ и бесправен.

— Над чем твоя власть? — неестественно взвизгнул Павел. — Над любовью, над рождением, над смертью? Как бы не так! А деньги!.. Деньги оказывают тебе плохую услугу. — Павел хихикнул. — Они создают тебе иллюзию всемогущества, а ты так же гол и беспомощен перед ликом Господним, как я.

Арета недоуменно пожал плечами.

— Любовь? Рождение? Смерть? Любую женщину я могу заставить полюбить себя. Да и так красивейшие женщины — мои. Они рожают мне малышей. — Он улыбнулся. — А у тебя есть женщина и малыш?