Валентина - Эвелин Энтони

Она не отвечала, ее ноздри чуть раздувались от гнева. Она находила крайне отвратительными манеры этого человека, этот цинизм, сдобренный насмешкой. Ей просто хотелось плакать от ощущения идиотизма ситуации. Однако показать свою слабость перед этим чужестранцем было бы непростительной глупостью, и она сдержала себя. Она заставила себя повернуться к нему:

— Полковник Шавель, простите, но я вижу, что император готовится отбыть. Не могли бы мы пройти к графу Потоцкому, чтобы он проводил меня домой? Я отнюдь не доверила бы себя вам в других обстоятельствах, но я еще менее привыкла быть одной в общественных местах, а граф обещал позаботиться обо мне…

— Я уверен, что он выполнит обещание, — отвечал полковник. — И, конечно же, мы найдем его. А вы действительно никогда не бывали в одиночестве? Ваш муж никогда не оставлял вас… на время?

— О нет, — быстро ответила она, но запнулась, потому что опасно было лгать человеку, который не только сразу же различал ложь, но мог и посмеяться над этим.

— Он не знал, что мне придется сидеть… — начала она.

А он продолжил:

— В компании такого буки, как я! Понимаю вас, мадам. Позвольте предложить вам вина — вы выглядите очень бледной.

Она выпила вино почти залпом, боясь его долгого насмешливого взгляда, но глаза его внезапно потеплели.

— Могу ли я спросить, мадам, — сказал он другим тоном, — сколько вам лет?

— Двадцать два, — тихо ответила она.

— Император уходит, — произнес он, вставая. Он взял ее под локоть, чтобы помочь подняться, и ее рука безвольно повисла в его руке. Рука эта была теплой и твердой, пальцы были крепко сжаты. Как только Наполеон вышел, вся компания загудела, загомонила свободно, а Мюрат с другого конца стола делал ей извиняющиеся знаки.

— Маршал не вернется, — сказал полковник. — И я боюсь, что вас оставили со мной.

Они стояли друг напротив друга по две стороны стола. Сейчас она хорошо разглядела его. Несмотря на борозду сабельного шрама поперек лица, он был, пожалуй, одним из самых очаровательных мужчин, каких ей приходилось встречать. Он улыбнулся впервые за весь этот вечер.

— Голубушка, сударыня, бедняжка, — сказал он тепло. — Вы провели чудесный вечер. Сперва от вас уехал муж, потом великолепный маршал ушел по своим важным делам, и вот вам остается коротать время с солдафоном вроде меня. Ну, что бы мы могли извлечь из нашего знакомства? Я ведь чувствую, что мы вряд ли встретимся еще раз.

— Да, я сомневаюсь, что вам представится случай, — сказала Валентина. — Однако в вашу защиту можно сказать, что вас приставили ко мне приказом. Вы пошли на это не добровольцем.

— Мадам, — воскликнул он, — вы заблуждаетесь! Я следил за вами целый вечер, мечтая о возможности познакомиться. И только маршал или император могли бы мне помешать, и им это почти удалось. А разве вы ожидали беседовать и сидеть за столом сегодня вечером с маршалом Франции?

— Конечно, нет. Потоцкий сказал мне, что маршалу захотелось познакомиться со мной. Конечно, я была польщена, но и несколько удивлена. А почему вы спрашиваете об этом?

— Я просто любопытен. Людские истории, знаете, сами по себе интересуют меня. А как долго вы замужем?

— Пять лет.

Он подставил ей наконец локоть, и она положила на него ладонь. Они вместе направились к двери, В главной зале оркестр заиграл вальс. Кружащиеся пары, черные фраки мужчин и бело-красно-голубые, в тон французскому флагу, платья женщин, при свете канделябров создавали колдовскую картину сказочного бала…

— Позвольте пригласить вас на танец, — прошептал он. — Только один, это не задержит вас надолго.

Он осторожно подхватил ее для вальса, хотя она слабо сопротивлялась.

— Мне следовало бы найти графа… Надо идти… — бормотала она.

— Только один танец, мадам, — сказал он еще тише, увлекая ее в кружении. Он вел ее в вальсе с той же твердостью, с какой удержал ее немного раньше в кресле. И она расслабилась, предоставив себе маленькое, но сладостное счастье быть ведомой. Граф Грюновский не танцевал с нею вальса: в его кругу этот танец считался слишком вызывающим. Ритм танца показался Валентине неожиданно быстрым, и, положась полностью на ведущего ее мужчину, она подспудно ощущала, что вся отдается движениям этого крепкого мужского тела, следует им безотчетно, повинуясь лишь власти движения танца, а ее душа словно отделилась от тела. Они не разговаривали, они только танцевали, не один раз, множество раз подряд, а потом вдруг она заметила, как сильно сократилось число танцующих пар, и тогда он увел ее к стене и усадил в брошенное кем-то кресло. Спинка кресла была обращена к высокому окну, за которым виднелся ночной парк.

— Позвольте, я принесу шампанского. А вы выглядите уже много лучше, мадам… Видимо, я танцую лучше, чем веду беседу… Подождите, я сейчас же вернусь.

Он тотчас вернулся с двумя полными бокалами. Глядя на нее, он с грустью подумал, что напротив него сидит прекраснейшая женщина из всех, кого он только встречал в своей жизни, красивая и в гневе, и в радости… И она вовсе не то, что он заподозрил с самого начала. Она вовсе не была слепым орудием польских магнатов. И он танцевал с ней, думая о двух вещах: о том, не станет ли она провоцировать его, и о том, что она просто безумно привлекает его. Боже мой, какое несчастье, что она обладала этой способностью — волновать его кровь…

— Бог ты мой! — вдруг воскликнула она. — Послушайте, уже бьет два часа! Полковник, я ужасно опаздываю! Мне, право, необходимо срочно найти графа Потоцкого!

— Он уехал час назад, — сказал полковник. — Но я провожу вас домой, если вы беспокоитесь об этом.

— О нет, — поспешно сказала она. — Меня ждет мой экипаж, и… вам нет никакой нужды так беспокоиться обо мне.

— Вы меня вовсе не побеспокоите, — спокойно возразил он. — Вам не пристало ехать через весь город ночью одной. Я довезу вас. Это решено, Пойдемте, мадам.

Они сели друг напротив друга в прогулочной коляске. Он не взял покрывала на колени, как Валентина, а, скрестив ноги, откинулся на сиденье в позе дремлющего. Сквозь тьму до него доходил слабый аромат ее духов, и по колебаниям этого призрачного эфира он даже с закрытыми глазами угадывал движения ее тела. Когда он только подсел за стол к Мюрату в начале вечера, ему виделось совсем другое завершение этого приема. Он ожидал встретить опытную женщину, умеющую тонко управлять мужчинами, а нашел молодую девочку, едва удерживающуюся от слез при малейшем уколе. Ему стало противно от того, как он вел себя с нею весь вечер, терзая ее своими полупрозрачными и оскорбительными намеками. Если бы она отвечала ему иначе, с сомнительной и столь часто встречающейся податливостью женщины, желающей быть совращенной, то сейчас она уже трепетала бы в его настойчивых руках и ее мягкие губы были бы слиты с его губами в поцелуе. Он мог бы овладеть обычной женщиной сразу же, но первоначальный план был разрушен столь непосредственным гневом девочки, с которой он столкнулся. Несмотря на пять лет, проведенные замужем, она оставалась тем же ребенком, не приемлющим всей грязи и обманов жизни…