Вся жизнь в цирке - Зоя Кох

Репетировали мы в той же комнате, где жила наша семья. Когда аппарат был готов, репетиции пришлось перенести на манеж. Мы приходили в цирк на заре, когда все, даже дрессировщики, спали (ранние часы в цирке обычно отводятся для репетиций дрессировщиков). В цирке было очень холодно; печи, установленные в проходах, начинали топить только за два часа до начала спектакля. Гардеробные, где выступавшие одевались, вообще не отапливались, и артисты были вынуждены приносить с собой керосинки, чтобы обогреться перед выходом на манеж.

Во время наших репетиций на манеже был полумрак, горела лишь одна лампа. Прежде чем приступить к репетиции, мы бегали по кругу манежа, чтобы согреться, но подряд более пятнадцати-двадцати минут невозможно было работать: руки коченели и прилипали к металлическим частям трапеций. Тогда мы бегали в гардеробную, грелись у керосинки и опять продолжали репетицию.

А дома нас ждала мама с горячим завтраком. Потом мы помогали ей по хозяйству: Марта готовила обед и стирала, я ходила в магазин за продуктами и убирала комнату. А вечером мы должны были быть на представлении в цирке, откуда, уставшие и иззябшие, едва добирались до постели.

Теперь артисты готовят свои номера совсем по-иному. К ним прикрепляют режиссеров, художников, композиторов, инженеров, тренеров. На репетиционный период их не снимают с зарплаты. Костюмы и аппаратуру делают за счет государства. Это, разумеется, очень хорошо, это огромное достижение советского цирка. И мы теперь так готовим новые номера. Но я никогда не забываю полутемный, холодный манеж Челябинского цирка и очень хочу, чтобы мои молодые коллеги ценили то, что им дала Советская власть, и тот, не боюсь сказать, подвиг, который совершили артисты первого поколения советского цирка в борьбе за создание новых номеров.

Когда наш номер был совсем готов, отец за месяц предупредил партнера и передал ему всю аппаратуру, с тем чтобы тот нашел себе нового товарища и продолжал бы работать.

В Челябинске в то время работал цирк Зуева. Отец договорился с директором о нашем дебюте, согласившись на первом представлении работать бесплатно. Выступление прошло с большим успехом, и номер был принят. За кулисами нас поздравляли артисты. Особенно мне приятна была похвала столичных артистов — музыкальных клоунов Комарро и Кольпетти, приехавших из Москвы на гастроли.

Номер «Летающие амуры» начинался под звуки интродукции и марша из оперы Дж. Верди «Аида». В костюме гладиатора, с металлическим щитом в левой руке и мечом в правой выходил на манеж Болеслав Юзефович Кухарж. За ним в костюмах амурчиков появлялись мы с Мартой. Поверх трико на нас были надеты прозрачные туники, за плечами — блестящие крылышки, на головах — веночки из роз. В руках у Марты была гирлянда цветов, у меня — лук и стрела. Поклонившись публике, мы разыгрывали небольшую пантомиму, которая как бы оправдывала появление гладиатора со щитом (с мимических сценок очень часто начинались те номера, где артисты появлялись в стилизованных римских костюмах). Такие вступления к номерам мне приходилось видеть позднее у артистов Цаппа, братьев Сычевых и других. Я стреляла в гладиатора из лука, Марта цветами исцеляла раненого. После этого мы отбрасывали в сторону атрибуты амуров и по веревочной лестнице взбирались на аппарат.

Конечно, такая театрализация была наивной и мало увязывалась с основной гимнастической работой, но в этом проявлялось, вероятно, неосознанное стремление артистов цирка к яркой театральности, к отходу от просто спортивной подачи номеров.

Аппарат, на котором мы работали, представлял собой гимнастическую рамку на четырех растяжках, которая подвешивалась под купол. Слева к рамке была прикреплена веревочная лестница, по которой мы взбирались на аппарат, справа — веревочная трапеция с металлической перекладиной, под которой висел канат, касавшийся манежа. К рамке были подвешены кольца, трапеции, бамбуки. Показав на них трюки, мы сбрасывали их вниз, и к концу номера оставалась только голая рамка. Отец первым достигал этой рамки, брался за одну из перекладин обеими руками, делал классический изящный бланж и замирал в этом трюке, пока зрители не начинали ему аплодировать. Затем он рывком забрасывал ноги на рамку и, повиснув на подколенках вниз головой, носками придерживался за вторую параллельную перекладину. В руки он брал двойные веревочные кольца, на которых я и Марта делали сначала штиц, а затем задний бланж. Отец выжимал нас, поднимая руки к голове и пронося их к бедрам, мы же с Мартой работали одна под другой. После первого трюка на кольцах Марта отдыхала на веревочной лестнице, а я — на висевшей трапеции. Затем мы переходили на двойную трапецию, которую отец, вися на подколенках, держал в зубах с помощью зубника. Двойная трапеция была устроена по тому же принципу, что и кольца. Удлиненные веревки нижней трапеции имели в середине пристяжную металлическую перекладину. Мы с Мартой ложились на эти трапеции на спину, отец брал в рот зубник и сильно нас закручивал. Так балансируя, мы кружились над манежем. Папа держал нас в зубах без помощи тросиков, надевающихся на шею, что в настоящее время используют все гимнасты, работающие с зуб-никами; конечно, ему было гораздо труднее. На этом снаряде мы проделывали еще один трюк. Марта, отстегнув среднюю перекладину, просовывала носки ног в петли, находившиеся на веревках основной длинной трапеции, и делала шпагат. Я ж, набросив веревочные кольца на ее бедра, держала задний бланж под шпагатом. Во время исполнения этого трюка трапеция также раскручивалась.

В финале номера мы исполняли упражнения на двойном бамбуке. На металлической дуге, похожей на коромысло, были подвешены две бамбуковые палки. К центру дуги была прикреплена машинка на шарикоподшипниках с зубником. Держа в зубах дугу, отец раскручивал бамбук, а мы с Мартой проделывали в это время гимнастические движения, затем повисали вниз головой и, просунув ногу в петлю, прикрепленную у верхнего конца бамбука, второй ногой становились на палку, изображая флажок. Незаметно для зрителя мы вытаскивали из бамбука по две палочки, и, когда аппарат раскручивался, у нас в руках оказывались красные флажки. Затем отец на руках опускал нас на манеж.

Теперь трудно даже представить, что этот номер исполняли две совсем маленькие девочки, из которых старшей было десять лет. Выступали мы каждый вечер, да еще обязательно репетировали днем. Работали без всяких мер предосторожности, без сеток и лонж, на большой высоте. Таковы были суровые, скажу больше, жестокие законы частных цирков, в которых мы начинали наш путь.

Об охране труда, об инженерах, проверяющих аппаратуру, о врачах, регулярно осматривающих воздушных гимнастов перед их выступлениями, как это делается теперь, мы даже не слышали. Конечно, труд артиста всегда радостен, но в то же время какой это был суровый, тяжелый, недетский труд. Не случайно в старом цирке многие артисты, начавшие свой трудовой путь с детства, рано старились, часто заболевали тяжелыми болезнями, делались инвалидами. Круг их интересов был очень ограничен, многие были малообразованны, даже неграмотны. Я еще помню цирковые программки, которые вывешивали за кулисами; фамилии на них обозначались условными значками и закорючками, чтобы их могли разобрать неграмотные. Цирковые артисты, за немногим исключением, не ходили в театры и тем более в музеи. Даже кино посещали не часто. Артиста, читающего книгу, в цирке можно было увидеть так же редко, как белого слона. Все время, все желания с самого раннего детства съедал тяжелый труд. Труд буквально из-за куска хлеба!