На день погребения моего - Томас Пинчон

ременных пряжках, всё синее от света этого электрического газа, круговорот вокруг нашей головы - апчхи!

 — О, буть здорофф, Райли, — сказал Зип, — но в прошлый раз, когда ты рассказывал эту историю, там были странные голоса и так далее…

 —Пока мы добрались сюда, вокруг нас появилось небольшое гальваническое свечение, — сказал Чик, — скорость и все дела.

— О, это пустяки, — воскликнул Райли, — по сравнению с тем, как мы целый день убегали от торнадо! Парни, если ищете настоящего электричества, иногда наведывайтесь в Оклахому — найдете усладу для своих ушей, которая заодно заглушит любые странные голоса в округе.

— Кстати, о голосах, — сказала Пенни, — что вы слышали об этих... «случаях», о которых сообщают? Не только члены экипажей в воздухе, но иногда и гражданские на земле?

 — Ты имеешь в виду отклонения от нормы, — спросил Дерб, — фата-моргану, северное сияние и тому подобные вещи?

 — Разное, — приглушенным зловещим голосом ответил Зип. — Есть огни, но также есть и звуки. Главным образом на больших высотах, где темно днем. Голоса кричат вместе. Со всех сторон сразу. Как школьный хор, но без мелодии, только эти…

  — Предупреждения, — сказал Райли.

Дерби пожал плечами.

— Это новость для меня. Мы с «Беспокойством» находимся на низкой ступени в Организации, в самом низу — никто никогда ничего нам не говорит, нам отдают приказы, мы их выполняем, всё.

— Этой весной мы были над вулканом Этна, — сказала Пенни, — ты помнишь этих «Garcons de '71», надеюсь.

Специально для Чика Дерби объяснил, что этот клуб основан более двадцати лет назад во время осады Парижа, когда аэростаты с экипажем часто были единственным средством коммуникации в городе и за его пределами. Пока продолжались мытарства, аэронавтам, наблюдавшим сверху и пребывавшим на волоске от смертельной опасности, стало понятно, как сильно выживание современного Государства зависит от поддержания состояния постоянной осады — с помощью систематического окружения населения, истощения тел и душ, неумолимой деградации общества, пока гражданин не восстанет против гражданина, вплоть до совершения зверств бесславных парижских патрулей. Когда осада закончилась, эти аэронавты решили летать, теперь они были свободны от политических иллюзий, более, чем прежде, царивших на земле, приносили торжественные клятвы только друг другу, действовали так, словно во всем мире не прекращалась осада.

— В наше время, — сказала Пенни, — они летают, куда им необходимо, высоко над крепостными стенами и государственными границами, преодолевают блокады, кормят голодных, дают пристанище больным и преследуемым... поэтому, конечно, у них появляются враги, куда бы они ни полетели, по ним стреляют с земли, всё время. Но тут другой случай. Мы встретились с ними однажды, и это была самая странная история. Никто не видел никаких летящих предметов, но была . . . какая-то сила . . . мы чувствовали энергию, направленную на нас.

— Что-то за пределами, — торжественно сказал Зип. — Пустое пространство. Но населенное.

  — Это заставляет тебя понервничать, Чик? — поддразнил Дерби.

  — Нет. Я думаю, кто захочет этот последний яблочный пончик.

Тем временем Майлз и Линдси направлялись на Ярмарку. Конный экипаж, в который они сели, вез их по запруженным улицам южного Чикаго. Майлз смотрел по сторонам с глубоким любопытством, а Линдси окидывал пейзаж желчным взглядом.

  — Ты выглядишь печальным, Линдси.

  — Я? Вовсе нет, но не могу избежать дурных предчувствий при мысли о Заднелете, в полное распоряжение которого предоставлено судно, и никто его не контролирует, а так я весел, словно зяблик.

 — Но там с ним Дерби.

— Я тебя прошу. Влияние, которое Сосунок может оказать на порочный характер, в лучшем случае не будем принимать в расчет.

 — Ну, слушай, — размышлял добродушный Майлз, — Заднелет похож на хорошего парня, я готов биться об заклад, что скоро он разберется, что к чему.

 — Я — главный старшина корабельной полиции, — проворчал Линдси себе под нос, — и у меня не столь радужные взгляды относительно человеческой природы.

 Наконец, экипаж доставил их на перекресток, от которого, как заверил возница, недалеко пешком до Ярмарочной площади, или, как он усмехнулся, «зависимо от того, насколько поздно, бодрая пробежка», и продолжил свой путь с металлическим лязгом и цоканьем. Вдали мальчики видели в небе электрический свет Ярмарки, но вокруг них был сумрак. Вскоре они нашли дыру в заборе, некую замену входным воротам, освещенную одним огарком, рядом дежурил сморщенный азиатский лилипут, хоть и жаждавший получить протянутые ему пятидесятицентовые монеты, под давлением скрупулезного Линдси был вынужден выдать надлежащим образом оформленную квитанцию. Затем крохотный страж протянул ладонь, словно за чаевыми, но мальчики проигнорировали этот жест.

— Нищеброды! — завопил он, таким образом поприветствовав их на происходящем каждые четыре года на наших берегах празднике Колумба.

Откуда-то из тьмы доносилась музыка невидимого маленького оркестра, необычным образом синкопированная, она становилась всё громче, и наконец они подошли к маленькой открытой танцплощадке, совершенно неосвещенной, здесь танцевали пары, а вокруг перемещались густые потоки людей в ароматах пива, чеснока, табачного дыма, дешевых духов, и где-то впереди запах многочисленного домашнего скота, который ни с чем нельзя было спутать после шоу «Дикий Запад Баффало Билла».

Рассматривая Ярмарку, герои заметили закономерность Парка развлечений — более европейские, цивилизованные и...ну, честно говоря, белые экспозиции были расположены ближе к центру «Белого города», а чем дальше от алебастрового Метрополиса удалялся посетитель, тем очевиднее становились признаки культурной темноты и дикости. Мальчикам казалось, что они идут по отдельному неосвещенному миру, приближаясь к какому-то темному пределу с его собственной экономической жизнью, социальными привычками и кодами, с осознанием того, что у него мало общего с официальной Ярмаркой. Словно полутьма, царившая на этой периферии, наверное, даже не нанесенной на карту, возникла не просто благодаря нехватке фонарей, а намеренно была обеспечена из милосердия как необходимый покров для возникающих лиц, вызывавших слишком большую тревогу при ярком дневном освещении, и невинных американских посетителей со своими кодаками и зонтиками, случайно забредших в это место. На скрытых тенями лицах появлялись улыбки или гримасы, или они смотрели прямо на Линдси и Майлза, словно