Тест для ангелов. Серия «Корни и крылья», книга 2 - Таша Истомахина

Пока я раздумывала обо всем этом, Кира несколько минут молча рассматривала фотографию, потом подняла на меня глаза и совершенно серьезно сообщила:

– Это не деревенская девочка.

– Ага

Так Мелания ответила на мои вопросы о том, как в её хозяйстве появились собаки, знается ли она с соседями, бывает ли здесь когда-нибудь лето, и чем мы будем ужинать.

Она сидела в кресле воистину чудовищных размеров. Таким оно казалось, когда одиноко дожидалось клиента. Но, стоило в него поместить человека, как кресло визуально становилось меньше и уютней. Мелания даже не сидела, а полулежала в нем, расположившись поперек сиденья, так что на одном подлокотнике лежала ее голова, а на другом ноги. Теперь стало понятно, почему кресло стояло посреди гостиной и занимало большую часть комнаты. Просто ноги Мелании при таком положении находились в метре от каминного огня, в самом эпицентре драгоценного тепла.

Меня, как бедную родственницу, определили на низкую табуретку, рядом с этажеркой, заставленной безделушками. Этажерка была крашена в половый цвет, ну, знаете, такой оттенок желтого, который получается при размешивании солнечной краски грязной кисточкой. И как водиться, я лущила фасоль, выбирая твердые глянцевые зернышки из пергамента сухих стручков. Отрабатывала проживание.

Разговоры я вела исключительно из вежливости. Просто еще не научилась различать, где заканчивается холодное равнодушие моей хозяйки, и начинается ее раздраженная неприязнь. Молчать ведь можно по-разному.

– Я всегда знала, о чем думает Михаэль. Когда он гневался, то сопел ноздрями как паровоз. А Серафима я по лицу прочитать не могла. Зато ближе к Павороти научилась залезать к нему в голову. Это не то, что с нами делает Филомена. Я могла лишь считывать его мысли, но проецировать своё у меня не получалось. Одно жалко – я это умение поздно обнаружила. Сначала ведь думала, что Михаэль мой Дракон. Я как стала Нумератором, он тут как тут – записался ко мне в напарники. Я Нумератором пошла от переживаний за сестру, которая пропала бесследно десять лет назад. Вот мы с Михаэлем и разыскивали зацепки в этом деле, расследуя другие пропажи людей. Мне сказали, что перед исчезновением все эти человеки видели сны и к ним приходили Драконы. Обо всем в подробностях я узнала от Этель. Мы вчера с тобой ее руководство к Павороти читали. Вот я и подумала на Михаэля как на своего Дракона, потому что к тому времени вовсю сны смотрела. Тут нас стал прессовать мой Куратор из Кромлеха. Даже на допрос вызывал. И представь, после того как драконоборцы взорвали наш дом, выяснилось, что мой Дракон работал под прикрытием в Системе. Ты не представляешь, как я удивилась, когда поняла, что мой Дракон – это Куратор!

– Ага

– Да, и звали его на самом деле не Куратор, а Серафим. Он мне все рассказал – и о том, что у моей сестры Дракона зовут Филоменой, и что она собрала уже всех Ивереней, поэтому Филомена вроде как без работы. И еще прояснил насчет Михаэля. Тот убил своего Дракона, поэтому стал низко резонировать, попал в ряды драконоборцев и теперь в Момре. А мы с Михаэлем дружили, несмотря на то, что он был невидим для других. Я, как дура, везде ходила и разговаривала с ним, а люди думали, что это я сама с собой общаюсь. Ну, ты же знаешь, наверное, что мы видим то, что высвечивают нам те, кто находятся с тобой в одном диапазоне. Я-то к Павороти была повернута, оттого видела и Драконов и существ из Момры. Один раз даже пообщалась с Распорядителем Воплощений… Надеюсь, я тебя не запутала?

– Ага. Только мне одно не ясно – зачем я все это выслушиваю? Ты мосты, что ли, наводишь? – Мелания, наконец, посмотрела своими карамельными глазами прямо мне в лицо и продолжила жестко. – Я тебя через пару дней в гостиницу при почте определю, так что можешь не стараться.

– Ты злая.

– Ага

– Надеюсь, Заглавень наш дружелюбнее, а то с такими как ты, даже не хочется… сливаться. У тебя что, из всех нас самое трудное было детство?

Мелания долго молчала, потом глухо спросила.

– У тебя родители есть?

– Они рано умерли, и я жила с сестрой, пока та не исчезла.

– А я росла в интернате, – паузы между предложениями становились все короче. Мелания, похоже, разговорилась. И вот она задала следующий вопрос. – Тебе по шее доставалось?

Я растерялась.

– Не помню.

– Голодной была?

– Нет

– Мерзла с утра до ночи? Мыкалась по съемным жилищам, пока тебя Дракониха не подобрала?

– Ну, вообще-то…

Мелания закончить мне не дала

– Тогда нечего мне тут рассказывать о перипетиях своей жизни! Ты и с наперсток не хлебнула горестей.

Я бросила лущить фасоль, неловко поставив тарелку на пол, отчего половина содержимого рассыпалась на мелковорсном ковре. Пару раз открывала рот сказать умное, но в итоге лишь попросила:

– Вот только не надо так противно на меня молчать!

Нет плохого – есть то, что не нравится тебе. (автора не знаю)

Савелий был измучен болезнью, она придавала его облику чуть больше потрепанности жизнью, чем обычно. Жилистость перешла в болезненную худобу, рост словно уменьшился на пару сантиметров, а залысины на лбу стали больше. Глаза потемнели, в них больше не было густой синевы. Болезнь проложила новые морщинки по его щекам, такие глубокие, что, навряд ли, они когда-нибудь разгладятся хорошим питанием и свежим воздухом. Был он небрит, всклокочен сильнее обычного, да и пижама не каждому к лицу. Лишь доброта и самоирония не пали под давлением обстоятельств, по-прежнему оставаясь его сильной стороной.

Савелий улыбнулся мне так, словно просил прощения.

– У меня такое чувство, что я какую-то глупость сказал или сделал.

– Когда?

– В день приступа. Ты что-то про меня теперь знаешь, а вот что именно, я не могу вспомнить.

– Это у тебя галюники от инфаркта, – заверила я его.

Савелий, соглашаясь, покачал головой.

– Мне жаль, что я испортил всем праздники. Вот ты бы могла лучше время проводить, чем здесь в больнице.

– Знаешь, я почти справилась с непонятным чувством ответственности за тебя, так что совсем скоро перестану навещать.

– Чем займешься? Ведь уйма времени освободиться.

– Может, наконец, выучу какой-нибудь язык, например итальянский.

– Неплохо… А я вот, знаешь ли, «обнулился». Всё, что раньше радовало, как-то потеряло смысл. Ничегошеньки не хочу. Практиками точно не буду заниматься. И читать не тянет. Йогу, наверно, брошу.

– Может рыбалка?

Савелий не успел ответить, потому что в палату спиной зашел санитар, вкатывая какой-то громоздкий прибор на колесиках. Обернувшись на нас, Санта мгновенно просчитал ситуацию как безобидную и ничуть не сомнительную. Сказал мне: «Можешь не выходить. Голить его не будем», а Савелию – «Жена твоя велела главврачу, ещё на какую то х… тебя обследовать».

Савелий заметно взгрустнул и перевел тему на самого медбрата:

– Что с рукой?

– Травма, – коротко отозвался Санта, разворачивая прибор между окном и спинкой кровати.

– Спортом получил? – не отставал от него Савелий.

Санитар ответил не сразу, да и слова выдавил из себя с трудом:

– Нет. Били… и рвали.

Почувствовав, что получилось совсем кратко и жутко, Санта неохотно добавил:

– Жить не мешает, но рука бередлива.

Тут я совершенно некстати вставила:

– У меня тоже как-то болело плечо. Так я, когда чистила зубы, то руку держала, не шевеля, а сама головой вдоль щетки водила.

Санитар оставил прибор в покое и, развернувшись, посмотрел на меня в упор. Я заморгала часто. Не потому, что испугалась, а от того, что не знала, как он отреагирует на неуместное замечание. Говорят же: «Хочешь узнать человека? Тогда задень его. Человек – это сосуд. Чем наполнен, то и начнёт выплёскиваться из него».

Из Санты теплым голосом полилось сочувствие:

– Боль приживчива, приурочлива. Боль врача ищет. Скажется, и сразу услышишь, где она – в боку или в голове. В словаре одном про неё написано, что она по чувству бывает разная – колючая, резучая, гнетучая, грызучая, жгучая, палящая, тупая, глухая, ещё нылая, – отворачивая клетчатое одеяло к ногам Савелия, он спросил. – Вот у тебя какая она сейчас?

Савелий прислушался к себе и ответил уверенно:

– Словно жжет изнутри. Одним куском. Место сказать не могу, но хочется вынуть.

– Достанем, – заверил его Санта. – На то ты и здесь, чтобы исцелиться.

В палату заглянул немолодой врач и почему-то приспросился вначале: