Високосный год - Андрей Андреевич Соболев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Еще немного», – проговорил он, и стал расчищать крышку гроба.
Мария стояла над ним и тихо приговаривала:
«Ох, сынок мой, да хоть бы это все мне почудилось. Думала, что никогда уж не увижу твоего лица, да вот как пришлось…».
В это время Бегун открывал крышку, которая удивительно легко поддалась. Неприятное чувство охватило Бегуна и он, сделав последний рывок, заглянул вовнутрь гроба. По его виду Мария все поняла, у нее подкосились ноги, и она присела прямо на землю рядом с разрытой могилой и, укусив себя за запястье, тихо, без стона заплакала. Озадаченный Бегун молча смотрел в пустой, не особо больших размеров, ящик. Он не знал о чем и думать. Через несколько минут к нему подобралась Мария и, уже без рева, зло сказала:
«Пропустите, дайте и мне посмотреть».
Бегун отодвинулся в сторону, а лицо женщины скорчилось в гримасе ужаса. Когда Бегун зарывал яму, Агафонова молча сидела на лавочке одной из соседских могилок, но уже не плача. Закончив работать, бывший капитан с Марией вернулись к машине. По-прежнему никого не было видно. Сев в Волгу они быстро уехали. Всю дорогу Мария как-то ненатурально и зло улыбалась. Довезя ее до дома, Бегун предложил проводить ее до квартиры, но та сказала, что не стоит и она хочет побыть одной. Договорились о том, что завтра они встретятся у нее дома ближе к обеденному времени. Бегун поехал к своему дому. Нужно было помыться, переодеться и отдохнуть.
Наступило воскресное утро. Когда-то ночью успел выпасть снежок, который сейчас таял на городских улицах. Чисто одетый и выбритый похорошевший Бегун, подъехал на Волге к дому прапорщика Мелешко. Тот жил в частном доме в районе речушки Мамайке. В это время бывший сослуживец Бегуна как раз куда-то выходил с женой из ворот своего дома. Увидев Бегуна, Мелешко даже присвистнул и, сказав что-то на ухо жене, сел в машину.
«Давай-ка отъедем», – сказал он водителю. Тот повиновался и проехал с полкилометра по дороге. Только тогда к нему повернулся Мелешко и, обняв, сказал:
«Давненько не виделись, земляк. Говорили, что ты давно спился и на этой почве сошел с ума, да вижу, врут злые языки. Сам машиной, гляжу, обзавелся. Так, где пропадал? На твоем месте знаешь кто?».
«Знаю, – ответил Бегун, – Сидоров».
«А, ну раз знаешь, что тогда… Всех он нас, младших, как-то строил и накрепко запрещал с тобой общаться. Случилось чего?».
«Да, Вить, случилось. Помнишь то дело с двумя вандалами, дедом и бабкой? Нет что нового по нему?».
«Ну, мне нельзя с тобой, еще и службе…», – замялся Мелешко.
«Да перестань, мы же с тобой не один пуд соли вместе съели. Никто не узнает. А этот Сидоров – очередная выскочка. Разузнай для меня хоть, сколько им дали срока? Да бабке той, что с билетом обманула мальчика тогда, помнишь?».
«Помню, но…», – снова замялся прапорщик.
«Никаких но. Мальчик умер два месяца назад. Ради него можешь хоть?».
«Попробую. Приезжай в среду рано утром. Только не к дому. Стань на пустыре, там рядом, я увижу из окна. Ну, бывай. Довозить не надо, сам дойду. А ты уезжай сейчас, только не по моей улице, хорошо? Не обижайся. Помогу тебе, но так, чтобы не знал никто».
На том и порешили. А воодушевленный Бегун поехал к дому Марии Агафоновой.
Уже находясь у нее в доме, бывший капитан внимательно осматривал ее квартиру. Более внимательно, чем при прошлых ее посещениях. На трюмо стояли в рамочках разные фотографии. На одной из них была запечатлена счастливая улыбающаяся семья. Мать, отец и двое детей.
«Это мы в фотоателье как-то забегали. Как раз накануне всего этого, что на нас обрушилось», – проговорила сидящая на диване и очень спокойная, даже слегка замедленная в речи и движениях Агафонова.
«Мария, вы успокоительного напились?», – спросил, повернувшись к ней Бегун.
«Товарищ капитан, нужно спасать мою дочь. На себя мне все равно уже, но дочь надо спасать. Я утром по телефону от соседей с матерью разговаривала. Алине кошмары стали каждую ночь сниться. Пашке тоже за месяц где-то до смерти они снились. Каждую ночь, он жаловался, помню, да я не обращала тогда внимания, дура. Все по Константину печалилась. А беда новая уже стояла в дверях. Муж опять приходил вчера. Мне страшно. Он сказал, чтобы я к вам переехала. Прямо сегодня. Мне неудобно… Простите».
Бегун призадумался. В любом случае, женщине не желательно сейчас одной находиться. Тем более в этом доме. Здесь каждая кружка, каждая фотография вызывает у нее микро стрессы. Наконец он проговорил:
«Едемте, Мария, прямо сейчас. Я и сам должен был предложить. Вам у меня лучше будет. Поживете пару дней, а там посмотрим. Собирайтесь».
Сидя вечером в захламленной холостятской квартирке на кухне Бегун потягивал из стакана красное вино, купленное по его просьбе Агафоновой, а она, немного порумянившая после одного бокала, рассказывала о своем сыне.
«Пашка у меня очень смышленый был. Учился хорошо. Порой даже с учителями спорил. Они ругались, помню, на родительских собраниях. А он им из Маяковского что-нибудь. Хотя еще его не проходили. Читать, ох как любил. Всю домашнюю библиотеку прочитал, даже по электрике книжку мужа какую-то. Какое было счастье, которое, казалось, будет с нами всегда. А оно раз и в миг разрушилось. Мы, наверное, самой счастливой семьей были бы, если бы не это недовольство Кости по поводу машины. Не умел он настоящему радоваться. Все время мечтал о чем-то.
Ближе к ночи, Бегун, постелив себе прямо на кухонном полу, отправил Марию на свой диванчик и быстро заснул. Утром, женщина приготовила завтрак из купленных ей вчера яиц и пошла в свою квартиру, кое-что забрать еще из вещей. А Бегун все утро пытался установить на Волгу радио.
Мария вернулась очень бледная
