Моя Святая Земля - Максим Далин

Он не знал языка, на котором говорили в этом городе, а если бы и знал — что он сказал бы лавочнице-книгочейке?

Уходить далеко от места, где он вошёл в город, Сэдрик не решался. Ему казалось, что король должен был жить где-то поблизости, хоть и не было кругом никакого жилища, подходящего для благого государя. Не может быть, чтобы серые стены с окнами были дворцами.

Обойдя такую стену вокруг, Сэдрик увидел в ней множество дверей, над которыми горели жёлтым светом чародейские огоньки в стеклянных шариках. На дороге, напротив дверей, стояли небольшие повозки. Сэдрик задумался, представляя себе, как разные люди выходят из повозок, идут домой… Там, за дверьми, должны быть лестницы, ведущие наверх… Одинаковые комнаты — раз окна одинаковые…

Сэдрик вдруг отчётливо понял, что ошибается: государь не может здесь жить. Не по чину ему.

Он должен жить, подумал Сэдрик, в красивом доме. Хотя бы — по здешним меркам.

Сэдрик побрёл разыскивать красивый дом, но дома вокруг выглядели довольно однообразно, они были неестественно высоки, напоминали коробки с окнами, и вокруг них росли деревья, нагие, без листвы — и здесь стояла зима. Весь этот мир состоял из похожих друг на друга домов, широких гладких дорог, фонарей, воющих повозок и резкого света. Было очень холодно.

Между тем неспешно наступало утро.

Город просыпался, и просыпались странные звуки. Мимо с ноющим звуком проехала неторопливая повозка с большими окнами — внутри неё горел свет, люди стояли или сидели в креслах.

Люди появились и на улице. Они все были хорошо и тепло одеты, выглядели очень ухоженными и казались сытыми и богатыми. Шли быстро; Сэдрик пронаблюдал, как мужчина сел в маленькую повозку, она заурчала, зажглись жёлтые глаза-фонари — и повозка покатила. Сэдрика привычно не замечали, но инстинктивно обходили по дуге — и это его успокоило.

Город был чужой, Сэдрик был голоден, промок насквозь, замёрз — пальцы на руке и на ногах совсем окоченели — но он потихоньку начинал понимать, привыкать и приспосабливаться.

Утро превращалось в день, дождь перестал — благодарение Творцу за маленькие радости — и людей на улицах становилось всё больше. Людей было столько, что Сэдрик растерялся. Повозки катились по дорогам сплошной чередой, рыча, отфыркиваясь дымом — и никто не мог перейти через улицу, пока на столбе не загорался зелёный фонарь с фигуркой идущего человечка. Открывались лавки. Сэдрик подошёл к удивительному месту: в доме, состоящем почти целиком из стекла, торговцы продавали немыслимые сокровища и чудеса. Сэдрик видел в окна, как сверкают золото и драгоценные камни; посуда из сияющего стекла и белой расписной глины казалась такой же драгоценной, как золото, висели рядами дорогие одежды, стояли роскошные букеты живых цветов не ко времени… Двери дома были открыты, оттуда веяло теплом. Сэдрик сделал робкий шаг, уверенный, что сейчас кто-нибудь завопит и станет гнать его назад — но никто не обратил внимания. Сэдрик вошёл в тепло.

Внутри он всё понял. Он попал на крытый базар, где торговали редкостями. Сэдрик понаблюдал за тем, как тут покупают, и понял, что его медяки не возьмут: люди давали расписные бумажки. Бумажные деньги? Или что это? Удивительно, что тут платят за золото резаной бумагой, но это, быть может, чародейские обязательства? Или долговые расписки? Как бы ни было, еды купить не удастся.

Сэдрик старался не путаться под ногами, и ему это удавалось. Если его замечали, косились с отвращением, но не гнали и не пытались бить. Сэдрик согрелся, внутреннее напряжение слегка подалось. Это был добрый город, добрый и богатый, в нём жили хорошие спокойные люди. Из-за благого государя?

Это наш государь, подумал Сэдрик с неожиданной злостью. Не может быть, чтобы всё это богатство, все чудеса появились тут за шестнадцать лет! У вас, наверное, есть свои святые! Отдайте нам наше!

Злость разбудила дремлющий Дар — и обернулись человек пять. Лица у них были такие, что Сэдрик счёл за благо поскорее ретироваться от греха подальше.

Уходить с базара на холод очень не хотелось, но делать тут было нечего. Сэдрик чуть замедлил шаги около места, где продавали еду, проглотил слюну, вздохнул и решительно направился к выходу. Просить милостыню — бессмысленно: жители счастливого города чуяли Дар Сэдрика так же отчётливо, как его соотечественники.

Шаг ничего не меняет. Все возможности остаются при тебе — на земле, под землёй и в любом из миров.

В ином месте Сэдрик попытался бы раздобыть денег или еды, но здесь не виделось никаких шансов. Ты что, жрать сюда пришёл, подумал Сэдрик раздражённо. Что ты тут бродишь и изображаешь зеваку? Глазеть на людей, разиня рот, можно было и дома! Попытайся сосредоточиться, если хоть на что-то годишься!

Новая вспышка ярости плеснула в Дар, как масло в костёр. Сам факт злости, само ощущение от неё — были восхитительны. Сэдрик понял, что он — в порядке, что крайняя степень удивления, притуплявшая чувства, уже прошла, и можно действовать. Взведённый раздражением и злостью, Сэдрик подобрался и прислушался к себе.

И заторможенная чуждостью мира интуиция, наконец, очнулась. Дар потянул, будто государь был полюсом, а Сэдрик — намагниченной стрелкой компаса. Надо было идти вперёд, и Сэдрик пошёл.

Город оказался невероятно огромным. Чудовищно огромным. Сэдрик подумал, что весь здешний мир, быть может, один сплошной город. Сэдрик шёл мимо диковин и чудес, настолько диковинных и чудесных, что они едва постигались разумом — но теперь его не отвлекали здешние странности. Ощущение намагниченности то пропадало, то появлялось снова. Оттуда, из точки, куда лежал путь Сэдрика, тянуло совершенно особым теплом, фантастическим теплом, незнакомым ему, бесплотным, но абсолютным.

Именно в этом чужом городе, в момент, когда озарение очередной раз подсказало нужное направление, Сэдрик осознал, насколько в действительности силён его Дар и насколько подконтролен его рассудку. Сэдрик заставил себя идти к свету. Теперь ему хотелось увидеть свет.

Кирилл провожал Дашу домой, когда сумерки уже сгустились, но до позднего вечера было ещё далеко. Питерская "полярная ночь": в шесть часов вечера уже по-настоящему темно, а в восемь и вовсе беспросветный мрак.

Тем более, что почти весь снег выпал где-то там — на западе, на востоке, в иных палестинах. И темень выглядит особенно глухой.

В такую пору на улицах должно быть ещё многолюдно, но город казался пустынным — разъехались на каникулы, удивительно, насколько тихо. Никто даже не баловался обычной новогодней пиротехникой. Ледяная морось, что сыпалась с утра, унялась; было сыро, но довольно тепло.