Другая любовь. Природа человека и гомосексуальность - Лев Клейн

По-моему всё началось с ванной. Мы катались друг на друге по небольшой душной от пара комнате, стегались мокрыми полотенцами, и вдруг я почувствовал нечто такое, чего не испытывал раньше, — безотчетное волнение, таинственным образом связанное с Джо. Помню, как неохотно я одевался; может, от жары — думалось мне тогда. С грехом пополам напялив на себя одежду», отправились гулять. «Джо шутил, а я обнимал его за плечи и очень гордился тем, что был выше его почти на полголовы. Странно, что только сегодня ночью в первый раз за все эти годы я вспомнил, как хорошо было в тот вечер и как мне сильно нравился Джо». Вернулись с прогулки. «Уже в полусне разделись и легли спать. Я сразу же заснул, но, видимо, довольно скоро проснулся от яркого света. Пробудившись, я увидел, как Джо с яростной сосредоточенностью 410-то ищет на подушке». Оказывается, ему показалось, что его укусил клоп.

«Я рассмеялся и принялся трясти его за голову — одному богу известно, сколько раз я трепал его во время наших игр или когда он начинал нудить. На сей раз, стоило мне прикоснуться к Джо, как в нас обоих что-то сработало, что-то такое, от чего это обычное прикосновение сделалось до странности новым, непохожим на все прежние. Джо против обыкновения совсем не сопротивлялся, а неподвижно лежал, прижатый моей грудью. И тут я вдруг почувствовал, как бешено бьется мое сердце и что Джо, лежа подо мной, дрожит всем телом, а свет в спальне нестерпимо режет глаза. Я сполз с него, неловко отшучиваясь. Джо тоже бормотал что-то бессвязное. Прислушиваясь к его словам, я откинулся на подушку. Джо поднял голову, я тоже приподнялся, и мы как бы невзначай поцеловались.

Так в первый раз в моей жизни я телом ощутил тело другого человека, услышал его запах. Наши руки сплелись в объятьи. Мне вдруг показалось, что у меня в руках бьется редкая, обессилевшая, почти обреченная на гибель птица, которую непостижимым образом мне довелось поймать. Я был здорово напуган и прекрасно понимал, что Джо напуган ничуть не меньше. Мы оба закрыли глаза. Всё это я вижу сегодня так ясно, что с болью в сердце осознаю — я никогда, ни на минуту не забывал этого. Я и теперь слышу, как во мне звучит отголосок того желания, которое тогда так властно подчинило себе все мои чувства, я снова ощущаю ту неодолимую, как жажда, силу, завладевшую моим телом, от которой, казалось, разорвется сердце. Эта непостижимая, мучительная жажда нежности была утолена в ту ночь — мы доставили друг другу много радости. В те минуты я думал, что всей моей жизни не хватит на то, чтобы исчерпать себя до конца в обладании Джо.

Но эта жизнь была недолгой: она длилась всего одну ночь. Я проснулся, когда Джо еще спал, лежа на боку, по-детски поджав под себя ноги. Он был похож на ребенка: рот полураскрыт, на щеках румянец, завитки волос темными прядями накрывали круглый мокрый лоб, длинные ресницы чуть подрагивали под лучами солнца. Мы оба лежали голыми — простыня, которой мы накрывались, скомканная, лежала у нас в ногах. У Джо было смуглое, чуть тронутое испариной тело — такого красивого парня я больше никогда не встречал. Мне хотелось дотронутся до него, разбудить, но что-то удерживало меня, Я вдруг испугался. Может, потому, что он лежал передо мной, как невинный младенец, с обезоруживающим доверием прильнувший ко мне, а может, потому, что он был младше меня, собственное тело показалось мне вдруг грубо сколоченным, сокрушающе-тяжелым, а всё возраставшее желание обладать Джо страшило своей чудовищностью.

Но испугался я, главным образом, одной навязчивой мысли: Джо такой же парень, как и я. И вдруг я словно впервые увидел, как сильны его бедра, плечи, руки, некрепко сжатые кулаки. И эта сила, и одновременно необъяснимая притягательность его тела неожиданно внушили мне еще больший страх. Вместо постели я вдруг увидел зияющий вход в пещеру, где мне суждено претерпеть бесчисленные муки, быть может, сойти с ума или навсегда утратить свою мужественность. И все-таки мне до смерти хотелось разгадать тайну этого тела, и снова ощутить его силу и насладиться им. Моя спина покрылась холодным потом. Мне стало стыдно, стыдно даже самой постели — свидетельства моей порочности… В моем мозгу разверзлась черная дыра, до краев наполненная пересудами, оскорбительными перешептываниями, обрывками услышанных краем уха, полузабытых и наполовину непонятых россказней. Я чуть было не заплакал от стыда и ужаса, не понимая, как такое могло случиться со мной, как такое вообще могло прийти мне в голову».

Рассказчик бросился домой, и проснувшийся Джо напрасно пытался его удерживать. Они расстались навсегда. Но «бегство от самого себя» не удалось. Через несколько лет страсть к новому другу, Джованни, охватила его, и тот тоже влюбился в него.

Но рассказчик боялся этой страсти, подавлял ее ради любви к женщине, обычной любви, которая тоже влекла его. С Джованни он боялся уподобиться тем, кто ради «грязных пяти минут в темноте» готов на унижения. Заметив это, его приятель, старый завсегдатай злачных мест Жак, наблюдая его колебания, вмешался.

«— Полюби его, — горячо зашептал Жак, — и не мешай ему любить тебя. Неужели ты думаешь, что на свете есть что-нибудь важнее любви? А сколько будет длиться ваша любовь — какая разница? Ведь вы мужчины, стало быть, вас ничего не связывает. Эти пять минут в темноте, всего-навсего пять минут — они стоят того, поверь мне. Конечно, если ты станешь думать, что они грязные, они и будут грязными. Потому что ты проведешь их без отдачи, презирая себя и его за эту плотскую любовь. Но в ваших силах сделать их чистыми, дать друг другу то, от чего вы оба станете лучше, прекраснее, чего вы никогда не утратите. Если, конечно, ты не будешь стыдиться ваших отношений и видеть в них нечто дурное» (Болдуин 1992: 21–26, 91). И любовь — страстная, грешная и трагически короткая (она скоро окончится смертью Джованни) — состоялась.

Здесь совершенно несомненно наличие гомоэротических чувств, гомосексуальной страсти, и несомненно также, что это любовь, хотя и робкая, сознающая свою неправомерность.

Есть литературные образцы, где любовь торжествует, любовь, как ее обычно понимают и воспринимают, любовь властная и открытая. В 1978 г. в Америке вышел первый роман молодого писателя Эндрю Холлерэна «Узнают танцора по танцу», встреченный шквалом хвалебных рецензий. Автор, судя по портрету, чрезвычайно красивый, а судя по тексту, «голубой» (действительно, он входит в объединение «голубых» писателей «Violet Quill» — «Фиолетовое перо»). Он описывает беспутную жизнь молодого и очень красивого «голубого» парня Мелоуна. Читателя привлек в книге ироничный и элегантный язык и горький взгляд на «сладкую жизнь» нью-йоркской «голубой» богемы, смех сквозь слезы. Ироничность почти пропадает, как только автор приступает к рассказу о первой и единственной любви героя к прекрасному латиноамериканцу Фрэнку Оливейри, любви с первого взгляда. Ради Мелоуна тот оставил молодую жену и сына.

«В начале Мелоун даже не упускал случая, когда Фрэнки садился напротив, чтобы не встать и, подойдя, обнять его. При виде Фрэнки, стоящего у высокого окна и выглядывающего наружу на гавань, ему не терпелось обхватить его сзади руками. Он даже не давал ему пописать без того же. В конце дня он сидел, ожидая Фрэнки внизу на лестнице… Он носил тенниску и голубые джинсы и, как Фрэнки, крест на шее, распятие, которое Фрэнки дал ему на день рождения. Вскоре, как все гомосексуальные любовники, они стали походить друг на друга — разве что ночью или днем, когда они лежали, переплетясь конечностями, разница была заметна: светлый, золотистый, и чернявый, темноглазый — северная и южная расы, соединившись наконец. Каждый проколол ухо и носил золотое колечко в нем…

Было нечто атласное в коже Фрэнки; Мелоун не понимал что, но лишь пробегал руками по его животу, его бедрам, как бы пытаясь распознать, из какого материала они сделаны — как покупатель в Гонконге, щупающий шелка. После соития, когда их ноги оставались переплетенными и Фрэнки погружался в сон, прикосновение его тела к телу Мелоуна было столь легким, столь нежным, что Мелоун был дальше, чем когда-либо от сна, и подняв голову в темной тишине он жаждал кому-то сказать: «Будь свидетелем. Я совершенно счастлив. Этот парень чудо. Что он меня любит — второе чудо». И он слушал в тишине ход часов, этот звук, как если бы весь мир исчез и только он и Фрэнки по причине их полнейшего счастья еще оставались.

Когда он залезал в постель под одеяло и чувствовал теплоту тела Фрэнки, теплоту его ног и живота и рук, и они обнимали его немедленно, как если бы Фрэнки был одним из тех растений, которые обвиваются вокруг камня или железного прута слабыми бледно-зелеными усиками-щупальцами, вьющимися и гнущимися, чтобы лоза шла за ними, — Мелоун чувствовал, что счастье просто душит его».