Фантазер - Кнут Гамсун

"Да, но я знаю, что я ей нужна".

"Ага! Ну, такъ теперь я пойду. Видите ли, Ольга, бы также отлично знаете, что вы и мнѣ нужны, однако, не говорите мнѣ: да, я иду".

Она открыла дверь. Теперь она навѣрно думаетъ, что онъ, Роландсенъ, уже не высшее сравнительно съ нею существо, а это надо было снова поправить. Пристало ли ему терпѣть такой грубый отказъ? И онъ началъ говорить о смерти, высказывая довольно странныя мысли. Что означало для него теперь: смерть! Смерть вовсе ужъ не такъ противна ему. А вотъ похороны, тѣ хотѣлось бы ему обставить по своему. Онъ самъ отлилъ бы колоколъ для погребальнаго звона, и языкомъ этого колокола былъ бы бычачій хребетъ — вотъ какъ онъ былъ бы глупъ. А пасторъ долженъ былъ бы произнести самую короткую рѣчь въ мірѣ, онъ просто поставилъ бы ногу на его могилу и сказалъ бы: признаю тебя умершимъ и сгнившимъ отнынѣ и во вѣки!

Но Ольга замѣтно скучала и ужъ не робѣла. На воротничкѣ красовалась у нея сегодня красная лента, придавая ей видъ настоящей дамы; никто уже не могъ бы разглядѣть и обычной булавки на ея груди.

"Я еще основательнѣе возстановлю свою репутацію", подумалъ Роландсенъ. "А я думалъ, изъ этого что-нибудь выйдетъ. Моя прежняя невѣста, что въ приходѣ, помѣтила начальными буквами массу моихъ вещей, такъ что все мое имущество помѣчено теперь какъ будто Ольгой Роландсенъ. Это показалось мнѣ небеснымъ знаменіемъ. Однако теперь я прошу прощенья и возблагодарю себя за сегодняшній день". Сказавъ это, Роландсенъ приподнялъ шляпу и ушелъ. Вотъ какъ хорошо онъ кончилъ этотъ разговоръ. Однако, будетъ странно, если она по этому случаю немного не помечтаетъ о немъ.

Что же это такое? Даже дочь кистера отвергла его. Прекрасно! Но развѣ не всякому ясно, что все это — только кривлянье. Зачѣмъ же иначе она сидѣла у двери, когда видѣла, что онъ подходить? И зачѣмъ она украсила себя этимъ шелковымъ бантомъ, словно благородная дама?

Черезъ нѣсколько вечеровъ спустя самомнѣніе Роландсена, однако, было опять посрамлено. Изъ своего окна онъ увидѣлъ, какъ Ольга направилась къ складамъ Мокка. Она оставалась тамъ до поздняго вечера, а на обратномъ пути Фридрихъ и Элиза провожали ее. Гордый Роландсенъ, конечно, долженъ былъ бы спокойно усидѣть на мѣстѣ, долженъ былъ бы просто подобрать какую-нибудь мелодію или пробренчать на струнахъ какой-нибудь маршъ, и ужъ во всякомъ случаѣ думать о своихъ собственныхъ дѣлахъ; вмѣсто всего этого онъ схватилъ шляпу и бросился въ лѣсъ. Сдѣлавъ большой крюкъ, онъ много ниже тѣхъ троихъ вышелъ на дорогу. Тутъ онъ остановился, перевелъ духъ и медленно пошелъ къ нимъ навстрѣчу.

Но тѣ трое необычайно долго не показывались; Роландсенъ не видалъ и не слыхалъ ихъ. Онъ посвистывалъ и напѣвалъ про себя, какъ будто они были гдѣ-нибудь тутъ въ лѣсу и могли наблюдать его. Наконецъ онъ увидалъ ихъ; они безъ стыда медленно шли себѣ въ этотъ поздній часъ, и никто изъ нихъ, очевидно, не торопился домой. Съ длинной соломенкой въ зубахъ и ивовой вѣточкой въ петлицѣ пошелъ онъ къ нимъ навстрѣчу; оба кавалера раскланялись мимоходомъ, а барышни кивнули ему въ отвѣтъ на его поклонъ.

"Какъ вы разгорячены", сказалъ Фридрихъ, "гдѣ это вы были?"

Роландсенъ отвѣтилъ ему черезъ плечо: "Это все весна, я привѣтствую весну въ своихъ скитаніяхъ".

Это вовсе не была болтовня, а чистѣйшая истина! Ого, какъ медленно, равнодушно и непреклонно прошелъ онъ мимо нихъ; онъ даже былъ въ силахъ отнестись сверху внизъ къ Элизѣ Моккъ. Но едва скрылись они у него изъ глазъ, онъ бросился въ лѣсу на землю и чувствовалъ себя только смущеннымъ и побитымъ. Ольга-то Богъ съ ней, и разъ она отъ него ускользнула, то… онъ досталъ изъ кармана агатовую булавочку, старательно переломилъ ее на двѣ части и бросилъ. Но тамъ была дочь Мокка, Элиза, которая была высока и загорѣла на солнцѣ, и, когда улыбалась, то слегка видны были ея бѣлые зубы. Ее самъ Богъ послалъ ему на пути. Она не сказала ему ни слова и, можетъ быть, завтра уже уѣдетъ домой, и всякая надежда погибнетъ.

Такъ было хорошо.

Но тамъ дома у станціи стоитъ юмфру фонъ-Лоосъ и ждетъ его. Онъ уже повторилъ ей однажды: то, что прошло, прошло и что ей лучше уѣхать. И юмфру фонъ-Лоосъ отвѣчала, что она не заставить его дважды повторять это, потому, прощай! Но вотъ она теперь снова стоитъ и ждетъ его.

"Вотъ тебѣ кисетъ для табаку, который я тебѣ обѣщала", сказала она. "Если только ты примешь его".

Онъ не взялъ его, а отвѣтилъ: "Кисетъ? Я кисетовъ не употребляю".

"Вотъ какъ!" сказала она и опустила руку.

И онъ принудилъ себя смягчить свои слова:

"Вы, можетъ бытъ, кому-нибудь другому обѣщали кисетъ. Подумайте: можетъ быть, пастору? Женатому человѣку".

Она не поняла, какъ дорого стоила ему эта маленькая шутка, и не могла воздержаться, чтобы не сказать ему: "Я видѣла на дорогѣ двухъ дамъ: изъ-за нихъ, конечно, ты и былъ тамъ?"

"Что вамъ за дѣло до этого?"

"Ове!"

"Отчего вы не уѣзжаете? Вѣдь вы же видите, что такъ продолжаться не можетъ".

"Все шло бы такъ прекрасно, если бы ты не былъ такимъ сокровищемъ, которое бѣгаетъ за каждой юбкой".

"Или вы хотите совсѣмъ взбѣсить меня?" закричалъ онъ. "Прощайте!"

Юмфру фонъ-Лоосъ крикнула ему вслѣдъ: "Да! ужъ хорошо гусь, нечего сказать! Я слышу о тебѣ самыя, что ни на есть, скверныя вещи."

Ну, имѣетъ ли смыслъ подобное чрезмѣрное безсердечіе? И не выиграла ли бы во стократъ такая-то вотъ бѣдная душа, если бы она хоть немного опечалилась истинной скорбью любовной? Словомъ, Роландсенъ отправился въ бюро, тотчасъ же привелъ въ дѣйствіе аппаратъ и попросилъ одного коллегу со станціи Росенгордъ прислать ему съ ближайшей оказіей полъ-боченка коньяку. Потому что, право, эти колебанія, эта вѣчная суета такъ безсмысленны!

VII

На этотъ разъ Элиза Моккъ не жалѣетъ времени для посѣщенія фабрики. Она оставляетъ обширный Росенгордъ и ѣздитъ туда только изрѣдка, чтобы немножко смягчить въ глазахъ отца долгое пребываніе здѣсь; тотъ едва ли и одной ногой бывалъ бы въ приходѣ, если бы могъ избѣжать этого.

Элиза Моккъ все пышнѣе и пышнѣе цвѣла годъ отъ года; платья у ней были красныя, бѣлыя и желтыя, и ее стали называть "фрекенъ", хотя отецъ ея не былъ ни священникомъ, ни докторомъ. Она была, подобно солнцу и звѣздамъ, выше всѣхъ.

Она какъ-то пріѣхала на станцію, чтобы отправить нѣсколько телеграммъ; Роландсенъ былъ дежурнымъ. Поклонившись ей, какъ знакомой и разспрашивая ее, какъ она поживаетъ, онъ въ то же время быстро покончилъ съ дѣловой стороной и при томъ не надѣлалъ ошибокъ.

"Тутъ два раза поставлено одно за другимъ слово: "страусовыя перья". Я не знаю, нарочно это?"

"Два раза?" спросила она. "Покажите-ка. Господи Боже! вѣдь и въ самомъ дѣлѣ. Одолжите, пожалуйста, перышко."

Снимая перчатку и переписывая, она продолжала: "Этотъ купецъ въ городѣ навѣрно посмѣялся бы надо мною. Ну, теперь, кажется, хорошо?"

"Теперь хорошо."

"А вы все еще здѣсь?" сказала она, оставаясь сидѣть на томъ же стулѣ. "Изъ года въ годъ я вижу васъ здѣсь."

Роландсенъ прекрасно зналъ, что онъ дѣлаетъ, не прося перевода съ этой станціи на другое мѣсто. Ужь, конечно, было же что-нибудь, что держало его здѣсь крѣпко-на-крѣпко.

"Надо же быть гдѣ-нибудь", отвѣчалъ онъ.

"Вы бы могли перевестись въ Росенгордъ. Тамъ все же лучше!"

Однако, едва замѣтный румянецъ залилъ ея щеки, такъ что она, пожалуй, ужъ пожалѣла о сказанномъ.

"Мнѣ не дадутъ мѣста на такой большой станціи."

"Это правда, вы еще слишкомъ молоды."

Онъ слегка улыбнулся жалкой улыбкой. "Во всякомъ случаѣ, очень любезно съ вашей стороны думать, что причина именно въ этомъ."

"Если бы вы перебрались къ намъ, у васъ все-таки было бы побольше общества. Доктора, живущіе по сосѣдству, бухгалтеры и конторщики. И потомъ туда постоянно пріѣзжаютъ всевозможныя диковинныя суда, и разные люди снуютъ по пристани."

"Капитанъ Генриксенъ съ берегового парохода," подумалъ Роландсенъ.

Однако, какую цѣль могла имѣть такая безмѣрная любезность? Или Роландсенъ вдругъ сталъ совершенно другимъ? Онъ вѣдь зналъ, что его дурацкая любовь была совершенно безнадежна, къ этому вѣдь ужь нечего прибавить. Уходя, она протянула ему руку, даже предварительно не натянувъ перчатку. Шелкъ такъ и шуршалъ, когда она спускалась по лѣстницѣ.

А Роландсенъ попрежнему сгорбившись усѣлся къ столу, и отослалъ телеграммы. Тысячи удивительныхъ чувствъ проносились у него въ душѣ, теплота этой нѣжной руки проникала его всего. Если хорошенько подумать, не все еще обстоитъ такъ скверно; открытіе могло принести большія денежки, если бы онъ только смогъ достать гдѣ-нибудь триста талеровъ. Онъ — обанкротившійся милліонеръ. Но вѣдь въ одинъ прекрасный день онъ еще можетъ найти выходъ изъ своего положенія!

Пришла жена пастора, она хотѣла отправить телеграмму отцу. Ко времени этого посѣщенія Роландсенъ оправился и уже чувствовалъ себя не ничтожествомъ, а большимъ бариномъ. Онъ обмѣнялся съ пасторшей лишь нѣсколькими незначительными фразами. Зато пасторша оставалась на станціи дольше, чѣмъ это было необходимо; приглашала его къ себѣ поговорить.