Разведчик Пустоты - Аарон Дембски-Боуден

Дурацкий порыв почти заставил Октавию протянуть руку и прикоснуться к его щеке. Но, конечно, она не была настолько глупа, чтобы подчиниться инстинкту. И все же то, как он говорил, взгляд его черных глаз — глаз ребенка, выросшего в теле бога, но так и не получившего человеческого представления о гуманности… Неудивительно, что эти существа были столь опасны. Их психика, остановившаяся в развитии, работала на уровне, не понятном до конца ни одному из смертных: простые и порывистые, уже в следующий миг они становились нечеловечески сложными…

— Это не сработало, — продолжил он. — Легион был уже отравлен. Ты знаешь, что мы с Ксарлом выросли вместе и уже детьми познали вкус крови. Мы вступили в легион слишком поздно, когда яд Нострамо уже растекся по его венам. И поверь мне — то место, где оба мы выросли среди уличных войн и человеческих жизней, растраченных за медяк, было одним из самых цивилизованных во всех городах Нострамо. Большая часть планеты лежала в руинах, покрытая развалинами городов и наводненная армиями мародеров. Именно их, как самых сильных кандидатов, обычно выбирали для имплантации и пополнения рядов Восьмого легиона. Именно они становились легионерами.

Талос проговорил последние слова с улыбкой, не тронувшей глаз.

— К тому времени было уже слишком поздно. Муки физического и умственного распада охватили уже и самого примарха. Он ненавидел себя, ненавидел свою жизнь и свой легион. Все, чего он желал, — это доказать свою правоту, показать, что его жизнь не была растрачена впустую. Мятеж против Императора — та легендарная война, что ты зовешь Ересью Хоруса, — закончилась. Мы обратились против Империума, который хотел покарать нас, и мы проиграли. И тогда мы сбежали. Мы бежали на Тсагуальсу, мир за пределами Империума, прочь от Священного Светоча Терры — хотя примарх утверждал, что свет маяка все еще ранил его глаза.

Талос повел рукой в сторону серой планеты.

— Мы бежали сюда, и здесь все закончилось.

Дыхание Октавии сорвалось с губ облачком пара.

— Вы бежали с войны, которую проиграли, и построили замок, состоящий из пыточных камер. Как благородно с вашей стороны, Талос. Но я все еще не вижу в этом никакого урока.

Пророк кивнул, соглашаясь с ее замечанием.

— Ты должна понять, что под конец примарх совершенно обезумел. Его уже не интересовала Долгая Война. Он хотел лишь пустить кровь Империуму и оправдать свой жизненный путь. Он знал, что вскоре умрет, Октавия. Он хотел быть правым в момент своей смерти.

— Септимус рассказывал мне об этом, — отозвалась она. — Но разорение пограничных миров Империума в течение двух веков по приказу безумца и уничтожение целых миров вряд ли можно назвать уроком, несущим достойные идеалы.

Бездушный взгляд Талоса, направленный на нее, не дрогнул.

— С этой точки зрения, возможно, нет. Но человечество должно знать, что такое страх, навигатор. Ничем другим не добиться покорности. В последние дни, когда Галерея Криков стала командным пунктом и залом совета легиона, безумие примарха поглотило его изнутри. Опустошило его. Я все еще помню, каким царственным он нам казался, каким величественным представлялся наш отец затуманенным благоговением взглядам. Но смотреть на него было все равно что привыкнуть к отвратительной вони. Можно забыть об отвращении и вызывающем его запахе, но, когда что-то напомнит о нем, вонь воспринимается стократ сильнее. Его душа под конец прогнила до основания, и иногда это можно было заметить по промельку безумия в его угасающих глазах или по влажному блеску зубов. Кое-кто из братьев задавался вопросом, не осквернила ли его какая-то внешняя сила, но большинству из нас было уже все равно. Какая разница? Конечный результат от этого не изменялся.

Лампы выбрали именно эту секунду, чтобы моргнуть и погаснуть. Воин и мутант оставались в темноте в течение нескольких мгновений. Единственным источником света были лишь красные глазные линзы его шлема и серое мерцание экранов.

— В последнее время это происходит все чаще и чаще, — сказала Октавия. — «Завет» ненавидел меня. «Эхо», похоже, ненавидит всех нас.

— Забавное суеверие, — ответил Талос.

Свет, тусклый, как и прежде, включился снова. Однако пророк по-прежнему молчал.

— А убийство? — навела его на мысль Октавия.

— Убийство произошло вскоре после того, как его болезненная ясность достигла пика. Я никогда не встречал существа, столь спокойно и радостно воспринимавшего мысль о собственной смерти. Он видел оправдание в смерти. Тех, кто нарушает закон, ждет страшная и неотвратимая кара, и это должно было послужить примером всем, кто замышлял предательство. Так что он принялся сеять ужас и разрушение в Галактике, нарушая все мыслимые и немыслимые законы и твердо зная, что Император вскоре докажет его правоту. Убийца явилась, чтобы покончить с Курцем, Великим Нарушителем Имперских Законов, — и именно это и сделала. Я видел, как он умирал. Он был оправдан и доволен, кажется, впервые за несколько веков.

— Это нелепо, — ответила она.

Сердце девушки забилось чаще при мысли, что Талос воспримет ее слова как оскорбление, — но ее испуг оказался безосновательным.

— Может, и так, — снова кивнул воин. — Во всей вселенной не было никого, ненавидевшего собственное существование больше, чем мой отец. Он растратил жизнь впустую на то, чтобы показать, как следует держать человечество в узде, а его смерть стала жертвоприношением, доказавшим полную обреченность нашего вида.

Талос вытащил из поясного кармана гололитический шар и нажал руну активации. Перед ними встал в полный рост образ, сотканный из мерцающего синего света. С невидимого трона поднялась фигура, чья сгорбленная, звериная поза не могла целиком скрыть красоты мускулистого тела или первобытной царственности движений. Помехи исказили изображение, однако лицо человека — призрачная маска с черными провалами глаз, проступившими скулами и острыми клыками — кривилось в усмешке свирепого торжества.

Образ померк, когда Талос отключил шар. Еще долго оба они хранили молчание.

— Неужели не нашлось никого, кто возглавил бы вас после его смерти?

— Легион распался на роты и банды, следующие за разными вожаками. Только присутствие примарха заставляло нас хранить единство. Без него отряды грабителей уходили все дальше от Тсагуальсы, и походы их становились все дольше. По прошествии лет многие вообще перестали возвращаться. Многие вожди и капитаны заявляли, что они наследники Ночного Призрака, но их притязания всегда отвергали другие. Больше никто не мог спаять легионы Предателей воедино. Так уж устроен мир. Как бы я ни презирал Абаддона, именно его успех выделяет его среди нас и возвышает над нами. Это его имя шепотом передается из уст в уста по всему Империуму. Абаддон. Разоритель. Избранный. Абаддон. Не Хорус.

Октавия вздрогнула. Ей знакомо было это имя. Она не раз слышала, как его шептали в залах терранских правителей. Абаддон. Великий Враг. Гибель Империума. Среди псайкеров, покорных Императорскому Трону, ходило множество пророчеств о его триумфальной победе в последнее столетие человеческой истории.

— Был среди нас лишь один, — продолжил Талос, — кто мог бы стать преемником примарха и не опасаться предательства братьев. Или, по крайней мере, был один, способный пережить это предательство, — но даже ему пришлось бы приложить массу усилий, чтобы удержать легион от распада. Слишком много разных идеологий. Слишком много желаний и стремлений, противоречащих друг другу.

— Как его звали?

— Севатар, — тихо ответил пророк. — Мы звали его Вороньим Принцем. Он был убит во время Ереси, задолго до нашего отца.

Поколебавшись, она произнесла:

— Меркуций говорил о нем.

— Меркуций приходит поговорить с тобой?

Навигатор ухмыльнулась. Ее зубы были белей, чем у любого из команды, — она провела в рабстве еще немного лет.

— Не только у тебя есть истории, которыми хочется поделиться.

— О чем же он говорит?

— Он твой брат. Причем не из тех, кого ты пытаешься убить. Ты мог бы догадаться, о чем он говорит.

В черных глазах пророка блеснуло какое-то подавленное чувство. Октавия не способна была сказать, веселье это или раздражение.

— Я все еще не изучил Меркуция так хорошо.

— В основном он говорит о Ереси. Он рассказывает мне истории о братьях, погибших при осаде Императорского Дворца, или в Трамасском Крестовом походе против Ангелов, или в следующие столетия. Ему нравится писать о них, описывать их подвиги и их смерть. Ты знал об этом?

Талос мотнул головой. Он понятия об этом не имел.

— Что же он говорил о Вороньем Принце? — спросил воин.

— Что Севатар не был убит.

При этих словах по губам пророка скользнула тень улыбки.