Стихотворения - Борис Пастернак

ДУШНАЯ НОЧЬ

Накрапывало, – но не гнулисьИ травы в грозовом мешке.Лишь пыль глотала дождь в пилюлях,Железо в тихом порошке.

Селенье не ждало целенья,Был мак, как обморок, глубок,И рожь горела в воспаленьи.И в лихорадке бредил Бог.

В осиротелой и бессонной,Сырой, всемирной широтеС постов спасались бегством стоны,Но вихрь, зарывшись, коротел.

За ними в бегстве слепли следомКосые капли. У плетняМеж мокрых веток с ветром бледнымШел спор. Я замер. Про меня!

Я чувствовал, он будет вечен,Ужасный, говорящий сад.Еще я с улицы за речьюКустов и ставней – не замечен;

Заметят – некуда назад:Навек, навек заговорят.

ЕЩЕ БОЛЕЕ ДУШНЫЙ РАССВЕТ

Всё утро голубь ворковалУ вас в окне.На желобах,Как рукава сырых рубах,Мертвели ветки.Накрапывало. НалегкеШли пыльным рынком тучи,Тоску на рыночном лотке,Боюсь, моюБаюча.Я умолял их перестать.Казалось, – перестанут.Рассвет был сер, как спор в кустах,Как говор арестантов.

Я умолял приблизить час,Когда за окнами у васНагорным ледникомБушует умывальный тазИ песни колотой куски,Жар наспанной щеки и лобВ стекло горячее, как лед,На подзеркальник льет.Но высь за говором под стягИдущих тучНе слышала мольбыВ запорошенной тишине,Намокшей, как шинель,Как пыльный отзвук молотьбы,Как громкий спор в кустах.

Я их просил —Не мучьте!Не спится.Но – моросило, и, топчась,Шли пыльным рынком тучи,Как рекруты, за хутор, поутру,Брели не час, не век,Как пленные австрийцы,Как тихий хрип,Как хрип:«Испить,Сестрица».

Дик прием был, дик приход,Еле ноги доволок.Как воды набрала в рот,Взор уперла в потолок.

Ты молчала. Ни за кемНе рвался с такой тугой.Если губы на замке,Вешай с улицы другой.

Нет, не на дверь, не в пробой,Если на сердце запрет,Но на весь одной тобойНемутимо белый свет.

Чтобы знал, как балки брусПо-над лбом проволоку,Что в глаза твои упрусь,В непрорубную тоску.

Чтоб бежал с землей знакомств,Видев издали, с путиГарь на солнце под замком,Гниль на веснах взаперти.

Не вводи души в обман,Оглуши, завесь, забей.Пропитала, как туман,Груду белых отрубей.

Если душным полднем желтМышью пахнущий овин,Обличи, скажи, что лжетЛжесвидетельство любви.

Попытка душу разлучитьС тобой, как жалоба смычка,Еще мучительно звучитВ названьях Ржакса и Мучкап.

Я их, как будто это ты,Как будто это ты сама,Люблю всей силою тщеты,До помрачения ума.

Как ночь, уставшую сиять,Как то, что в астме – кисея,Как то, что даже антресольПри виде плеч твоих трясло.

Чей шепот реял на брезгу?О, мой ли? Нет, душою – твойОн улетучивался с губВоздушней капли спиртовой.

Как в неге прояснялась мысль!Безукоризненно. Как стон.Как пеной, в полночь, с трех сторонВнезапно озаренный мыс.

У СЕБЯ ДОМА

Жар на семи холмах,Голуби в тлелом сенце.С солнца спадает чалма:Время менять полотенце(Мокнет на днище ведра)И намотать на купол.

В городе – говор мембран,Шарканье клумб и кукол.

Надо гардину зашить:Ходит, шагает масоном.Как усыпительно – жить!Как целоваться – бессонно!

Грязный, гремучий, в постельПадает город с дороги.Нынче за долгую степьВеет впервые здоровьем.Черных имен духотыНе исчерпать.Звезды, плацкарты, мосты,Спать!

ЕЛЕНЕ

Я и непечатнымСловом не побрезговал бы,Да на ком искать нам?Не на ком и не с кого нам.

Разве просит арумУ болота милостыни?Ночи дышат даромТропиками гнилостными.

Будешь – думал, чаял —Ты с того утра виднеться,Век в душе качаясьЛилиею, праведница!

Луг дружил с замашкойФауста, что ли, Гамлета ли,Обегал ромашкой,Стебли по ногам летали.

Или еле-еле,Как сквозь сон овеиваяЖемчуг ожерельяНа плече Офелиином.

Ночью бредил хутор:Спать мешали перистыеТучи. Дождик куталНиву тихой переступью

Осторожных капель.Юность в счастье плавала, какВ тихом детском храпеНаспанная наволока.

Думал, – Трои б век ей,Горьких губ изгиб целуя:Были дивны векиЦарственные, гипсовые.

Милый, мертвый фартукИ висок пульсирующий.Спи царица СпартыРано еще, сыро еще.

Горе не на шуткуРазыгралось, на́веселе.Одному с ним жутко.Сбесится, – управиться ли?

Плачь, шепнуло. Гложет?Жжет? Такую ж на щеку ей!Пусть судьба положит —Матерью ли, мачехой ли.

КАК У НИХ

Лицо лазури пышет над лицомНедышащей любимицы реки.Подымется, шелохнется ли сом, —Оглушены. Не слышат. Далеки.

Очам в снопах, как кровлям, тяжело.Как угли, блещут оба очага.Лицо лазури пышет над челомНедышащей подруги в бочагах,Недышащей питомицы осок.

То ветер смех люцерны вдоль высот,Как поцелуй воздушный, пронесет,То, княженикой с топи угощен,Ползет и губы пачкает хвощомИ треплет речку веткой по щеке,То киснет и хмелеет в тростнике.

У окуня ли ёкнут плавники, —Бездонный день – огромен и пунцов.Поднос Шелони – черен и свинцов.Не свесть концов и не поднять руки…

Лицо лазури пышет над лицомНедышащей любимицы реки.

ГРОЗА, МОМЕНТАЛЬНАЯ НАВЕК

А затем прощалось летоС полустанком. Снявши шапку,Сто слепящих фотографийНочью снял на память гром.

Меркла кисть сирени. В этоВремя он, нарвав охапкуМолний, с поля ими трафилОзарить управский дом.

И когда по кровле зданьяРазлилась волна злорадстваИ, как уголь по рисунку,Грянул ливень всем плетнем,

Стал мигать обвал сознанья:Вот, казалось, озарятсяДаже те углы рассудка,Где теперь светло, как днем!

Любимая, – жуть! Когда любит поэт,Влюбляется бог неприкаянный.И хаос опять выползает на свет,Как во времена ископаемых.

Глаза ему тонны туманов слезят.Он застлан. Он кажется мамонтом.Он вышел из моды. Он знает – нельзя:Прошли времена и – безграмотно.

Он видит, как свадьбы справляют вокруг.Как спаивают, просыпаются.Как общелягушечью эту икруЗовут, обрядив ее, – паюсной.

Как жизнь, как жемчужную шутку Ватто,Умеют обнять табакеркою.И мстят ему, может быть, только за то,Что там, где кривят и коверкают,

Где лжет и кадит, ухмыляясь, комфортИ трутнями трутся и ползают,Он вашу сестру, как вакханку с амфор,Подымет с земли и использует.

И таянье Андов вольет в поцелуй,И утро в степи, под владычествомПылящихся звезд, когда ночь по селуБелеющим блеяньем тычется.

И всем, чем дышалось оврагам века,Всей тьмой ботанической ризницыПахнёт по тифозной тоске тюфяка,И хаосом зарослей брызнется.

* * *

Мой друг, ты спросишь, кто велит,

Чтоб жглась юродивого речь?

Давай ронять слова,Как сад – янтарь и цедру,Рассеянно и щедро,Едва, едва, едва.

Не надо толковать,Зачем так церемонноМареной и лимономОбрызнута листва.

Кто иглы заслезилИ хлынул через жердиНа ноты, к этажеркеСквозь шлюзы жалюзи.

Кто коврик за дверьмиРябиной иссурьмил,Рядном сквозных, красивыхТрепещущих курсивов.

Ты спросишь, кто велит,Чтоб август был велик,Кому ничто не мелко,Кто погружен в отделку

Кленового листаИ с дней экклезиастаНе покидал постаЗа теской алебастра?

Ты спросишь, кто велит,Чтоб губы астр и далийСентябрьские страдали?Чтоб мелкий лист ракит

С седых кариатидСлетал на сырость плитОсенних госпита́лей?

Ты спросишь, кто велит?– Всесильный Бог деталей,Всесильный Бог любви,Ягайлов и Ядвиг.

Не знаю, решена льЗагадка зги загробной,Но жизнь, как тишинаОсенняя, – подробна.

ИМЕЛОСЬ

Засим, имелся сеновалИ пахнул винной пробкойС тех дней, что август миновалИ не пололи тропки.

В траве, на кислице, меж бусБрильянты, хмурясь, висли,По захладелости на вкусНапоминая рислинг.

Сентябрь составлял статьюВ извозчичьем хозяйстве,Летал, носил и по чутьюПредупреждал ненастье.

То, застя двор, водой с винцомЖелтил песок и лужи,То с неба спринцевал свинцомОконниц полукружья.

То золотил их, залетевС куста за хлев, к крестьянам,То к нашему стеклу, с деревПожаром листьев прянув.

Есть марки счастья. Есть словаVin gai, vin triste [5], – но верь мне,Что кислица – травой трава,А рислинг – пыльный термин.

Имелась ночь. Имелось губДрожание. На веках вислиБрильянты, хмурясь. Дождь в мозгуШумел, не отдаваясь мыслью.

Казалось, не люблю, – молюсьИ не целую, – мимоНе век, не час плывет моллюск,Свеченьем счастья тмимый.

Как музыка: века в слезах,А песнь не смеет плакать,Тряслась, не прорываясь в ах! —Коралловая мякоть.

ПОСЛЕСЛОВЬЕ