Бриг «Меркурий» - Виталий Тренев

— Пожалуй, не вернется Гуссейн, как полагаете? — сказал Ушаков, обращаясь к Ельчанинову.

— Нет, ваше превосходительство. У них повадка известна: как получат по шее, так дуют до Стамбула без памяти. В Босфоре только в себя придут.

— Экая свинья! — искренне возмутился Ушаков. — Бросил старика и бежит во все лопатки, не угонишься.

И адмирал отдал приказ: «Рождеству Христову» повернуть к «Капитание», остальным продолжать преследование и истребление турецких судов. «Рождество Христово», повернув, быстро приближалось к сражающимся. «Капитание», накренившись, медленно двигался, тяжело переваливаясь с волны на волну. Снасти его повисли, паруса были изорваны, но обкуренные порохом борта то и дело сверкали молниями выстрелов и дым окутывал израненный корабль. Его окружали русские корабли, время от времени давая залп и требуя сдачи, но Сеид-Бей отвечал на это только выстрелами. Ушаков, с юта своего корабля наблюдавший неравный бой, опустил трубу и, обернувшись к своим офицерам, сказал:

— Молодчина, старый волк! Как дерется, а? — И его голос дрогнул от волнения. — Ну, однако мы его сейчас соструним!

Адмиральский корабль на всех парусах подлетел к своим кораблям, медлившим решением участи «Капитание».

На палубе турецкого корабля был хаос: деревянные обломки, подбитые пушки, трупы, лужи крови. В промежутках между залпами раздавались вопли и стоны раненых.

На юте возле разбитого штурвала стоял небольшой старик в чалме. Его горбоносое лицо было гневно, острая жидкая борода дрожала от ярости. В руке он держал пистолет со взведенным курком и высоким тенором отдавал приказания. Люди сломя голову кидались выполнять их. Восемьсот человек экипажа трепетали от звука этого голоса.

В недрах корабля, в темной жилой палубе, под офицерскими каютами была небольшая каюта с дубовой дверью. В ней с самого начала сражения были заперты шесть пленных русских матросов. Часовой стоял у двери, но когда он почувствовал, что судну грозит гибель, он бросил свой пост и убежал на верхнюю палубу, стараясь не попадаться на глаза офицерам. Заметив отсутствие часового, пленные решили вырваться на свободу. Они по очереди пробовали вышибить дверь, но она не подавалась.

— Стой, ребята! — сказал старший из них, белокурый гигант Овсянников. — Я, кажись, нашел способ.

Он стал плечом к дверям и велел остальным стать за ним, друг за другом, схватив руками один другого.

— Раз, два, взялись!

И живой таран стал раскачиваться, ударяя Овсянниковым в дверь. Дверь затрещала и стала подаваться.

— Идет! — обрадовались матросы и с новой энергией стали бить в дверь.

Между тем «Рождество Христово» приблизился к месту боя и, приказав остальным кораблям войти ему в кильватер, подошел к «Капитание» на, тридцать сажен, не обращая внимания на беглую пальбу турецкого судна. Несколько выстрелов книпелями и ядрами, и все три мачты «Капитание» рухнули с грохотом и треском, калеча и убивая находившихся на палубе людей. Судно легло на борт и вот-вот могло опрокинуться. Корма «Капитание пылала от застрявшего в ней брандскугеля. Сеид-Бей чудом уцелел. Голос его звенел среди стонов, воплей и треска ломающегося дерева. И настолько велика была власть этого маленького гневного старика, что полуискалеченные: люди бросились по его приказу обрубать ванты и освобожденное судно поднялось… Ушаков повернул через фордевинд[26] и, став бортом против носа „Капитание“, навел орудия и потребовал сдачи. Этот залп должен был пустить корабль на дно. „Рождество Христово“ был так близко, что ясно было слышно, как вопили о пощаде люди, изо всех закоулков высыпавшие на верхнюю палубу „Капитание“. Сеид-Бей понял, что теперь власть его окончилась. Погрозив пистолетом, он бросился вниз по трапу, направляясь к крюйт-камере, для того чтобы взорвать судно. Дым клубами валил ему навстречу. Закрывая лицо широкими рукавами, старик пробивался вперед и вдруг столкнулся с какими-то людьми. Это были пленные матросы, разбившие наконец дубовую дверь.

— Братцы, это ведь адмирал сам, Саитка! — изумленно крикнул один из них, наскочивший на старика.

Услышав звуки русского языка, Сеид-Бей поднял пистолет, но Овсянников быстро вышиб его.

— Зря, папаша, зря! — сказал он и, схватив отбивающегося яростно адмирала в охапку, бросился к трапу.

Откуда-то сбоку бил огонь, дым слепил и не давал дышать. У самого трапа Овсянников вспомнил, что он старший и отвечает за своих товарищей.

— Ребята, берите старичка и ведите наверх! — И, уткнувшись липом в ладони, он ждал, пока мимо него протеснятся ребята, которых задерживал сопротивляющийся Сеид-Бей.

Когда Овсянников получил возможность вступить на трап, огонь с гулом ударил откуда-то снизу, опалив его одежду, и заставил отступить назад. В следующую минуту трап провалился в гудящее пламя. Товарищи Овсянникова были уже на палубе и махали русскому катеру, подходившему к борту.

— Сюда, братцы, сюда! Мы самого пашу держим, сюда!

Овсянников бросился в опустевшую батарейную палубу. Клубы едкого дыма валили ему навстречу. Полузадохшийся, в тлеющей одежде, Овсянников добрался до пушечного порта и, выбравшись наружу, уцепился за какой-то едва заметный выступ борта. Здесь дым не так донимал его. Овсянников увидел волны, в которых качались обломки мачт, рей, плавали турецкие матросы, бросившиеся за борт, ища спасения от пламени. Катер, наполненный пленными турецкими офицерами, отвалив от горящего судна, быстро шел к русским кораблям. Овсянников увидел на нем своих товарищей по плену. Он закричал что было силы, но его не услыхали. Несколько шлюпок, ныряя в волнах, подходили к „Капитание“, но с катера им что-то крикнули, указывая на горящее судно, и они остановились с поднятыми веслами. Овсянников понял, что корабль сейчас взлетит на воздух, и с тоской оглянулся. Пламя гудело и ревело позади него. Он снова глянул на море: одна из шлюпок была совсем недалеко. В нее втаскивали из воды утопающего турецкого матроса.

— Братцы, спасите! — отчаянно закричал Овсянников, и, к его счастью, на шлюпке услыхали его.

Боцман, стоявший на корме, придерживая пружинящими от качки ногами румпель, приложил рупором обе ладони к губам и крикнул:

— Прыгай в воду, сердяга, сейчас судно к чорту пойдет!

— Братцы, я плавать не умею! — отвечал Овсянников.

Боцман испытующе посмотрел на горящий „Капитание“ и, махнув рукой, что-то скомандовал. Матросы навалились, шлюпка стрелой понеслась к кораблю и, лихо описывая дугу, прошла вплотную у самого борта.

— Прыгай, сердяга! — крикнул боцман Овсянникову. Тот прыгнул, и крепкие руки матросов приняли его.

— Так-то вот! „Не умею плавать“… Другой раз пропасть можно, — сказал боцман. — А ну, ребята, навались, давай бог ноги!

Шлюпка не успела отойти и полсотни метров, как что-то дохнуло огнем, что-то ахнуло тяжелым громом. „Капитание“ взлетел на воздух. Воздушной и водяной волной шлюпку отбросило, полузатопив, и обломки с гулом, плеском и свистом стали валиться вокруг нее. Боцман упал на товарищей. Когда Овсянников, опомнясь, наклонился над ним, он увидел, что голова боцман» окровавлена. Овсянников осторожно приподнял ее, заглядывая в залитое кровью лицо. Боцман открыл глаза.

— Покалечило, друг? — спросил Овсянников.

— Зато совесть чиста, — слабым голосом сказал боцман и застонал.

Сеид-Бей быстро поднялся на палубу «Рождества Христова». Ушаков со своим штабом ожидал его на юте.

— Паша Сеид-Бей, кладу оружие! — по-русски, нервно, с сильным акцентом сказал он, подавая ятаган.

Ушаков с поклоном принял его и хотел что-то сказать, но Сеид-Бей перебил адмирала. Борода старика снова затряслась от гнева.

— В плену! Сеид-Бей в плену! Нет, ты мне скажи, пожалуйста, — быстро заговорил он, касаясь рукой Ушакова, — какой трус, какой собака! Бросать товарища в бою! Стыд на потомках его! — И он сухой, жилистой рукой погрозил далеким парусам капудан-паши.

Разыгрывающийся шторм прекратил сражение и преследование турок. Бой кончился полной победой Ушакова. Противник бежал, потеряв два линейных корабля в сражении и один на переходе, не выдержавший шторма из-за понесенных в бою повреждений. Уничтожены были также большая пловучая батарея, бомбардирское судно и бригантина. Несколько мелких турецких судов погибли во время шторма.

Взято в плен семьсот тридцать три человека матросов и офицеров, среди них трехбунчужный паша Сеид-Бей и главный кригс-комиссар турецкого флота.

Ушаков не потерял ни одного судна. Потеря в людях не достигала и ста человек убитыми и ранеными.

Четыре матроса

1. В Петропавловске-на-Камчатке

Авачинская и Ключевская сопки сияли на закате своими розовыми снегами. Замершие воды Авачинской губы стеклянели в неподвижности, отливая перламутром на востоке. Противоположный берег как бы висел в воздухе, отделившись от зеркальности вод. На мысах и отмелях в окрестностях Петропавловска стучали топоры и звучали голоса. Всюду было необычное оживление. Желтела земля в только что отрытых насыпях, темнели плетеные туры батарей. Матросы с песней тянули тяжелые корабельные пушки по песку на батарею. На плацу перед губернаторским домом мичман флота обучал волонтеров из чиновников строевому шагу и ружейным приемам. В порту стояли фрегат «Аврора» и транспорт «Двина». На них было тихо и безлюдно. Все были на берегу, на работах по постройке укреплений, и только часовые отбивали склянки каждые полчаса да на мостиках виднелись скучающие фигуры вахтенных офицеров.