Новый Мир ( № 1 2006) - Новый Мир Новый Мир

Однако на самом деле в Дудках все было спокойно. Отрешенная барышня в малиновой куртке влекла мимо свалки свое чумазое дитя. Увидев, что отпрыск измазался в конфете, красавица флегматично присела на корточки, зачерпнула воды из лужи и стала приводить ребенка в порядок.

— Вы что, с ума сошли! Это же антисанитария! — прыгнул к заботливой матери Дададжанов.

— Сам ты антисанитария! — равнодушно отмахнулась девушка, продолжая умывать дитя в луже. — Ты мне этого ребенка, что ли, заделал? Не ты! Тогда чё орешь? Иди отдыхай. Свалился мне на голову! Санитария блаженная!

Из-за руин больничного забора вырулило неопределенного пола существо в белом халате.

— Ты кого опять на свалку приволок, ирод?! Опять людям голову морочишь, чтоб тебя черти в ад забрали!

— Зачем вы так, Ольга Ивановна? Зачем мне чертей сулите? — горько отвечал Дададжанов белому халату. — Я о вас же забочусь! О вашем здоровье и здоровье ваших детей!

— Да пошел ты! Заботливый выискался! Женись лучше! И жену свою воспитывай! А меня в покое оставь! Никакой жизни от тебя нет! — Неблагодарная Ольга Ивановна Потебенько смачно выругалась и продолжила путь к гастроному.

— Если такое равнодушие со стороны старшей медсестры, чего же ждать от остального персонала и тем более от больных! — печально резюмировал Сашенька.

Через полчаса Никита, присевший на крыльцо больницы, был уже в курсе всей Сашиной эпопеи. Донкихот Дудкинский, истосковавшийся по внимательному слушателю, вываливал из кожаного портфеля на колени Никите груды писем и официальных запросов во все органы власти.

Саша бился не только за строительство забора и ликвидацию опасной свалки. Саша требовал, чтобы в поселок провели телефон, чтобы в Дудках появился свой участковый, чтобы все жители были подвергнуты обязательной вакцинации. Заботило его и “просвещение населения в области личной гигиены и культуры речи”. И издание брошюры “Меры профилактики при контакте с больными туберкулезом”. Много вечных тем затрагивал молодой учитель географии в своей бурной, хотя и односторонней переписке с властями. Скоро Никита уже перестал вникать в пылкий монолог Блаженного Сашеньки. Хождения по приемным сливались в одну бесконечную песню с рефреном “и мне отказали”.

И тут у них над головами грянул гром.

— Опять компромат собираешь! — рявкнул главный врач Степан Саввович, уже несколько минут внимавший Сашиным сагам. — А это кто? Почему посторонние на территории больницы?!

— Степан Саввович, у вас больные по всему поселку расхаживают, значит, и посторонний может на территорию пройти. Забор-то давно починить надо, — вежливо парировал Дададжанов. — К тому же это не посторонний, это журналист.

Никита удивленно прислушался.

— Этого еще не хватало! Журналистов стал таскать! Совсем из ума выжил? Или, может, на выборы пойти собираешься? — грохотал Степан Саввович. — Что за журналист? Имя свое назови, папарацци!

— Арамис, — ответил Никита, которому почему-то стало очень весело.

— Что-что? — Главврач от удивления растерял весь свой гнев.

— Арамис мое имя. Газета “Культура Курбы”. Специальный корреспондент. — Никита потряс остолбеневшего Степана Саввовича за увесистую ладонь. И, пользуясь дезориентацией противника, строго спросил: — Когда забор восстановите?

Дададжанов восхищенно присвистнул. Главный врач улыбнулся:

— Забор здесь абсолютно ни при чем. Это только Дададжанов у нас думает, что палочки Коха, дойдя до забора, будут разворачиваться и дисциплинированно возвращаться обратно. А палочки Коха так не думают! Они через любой забор преспокойно переправляются! И если бы Дададжанов что-нибудь смыслил в медицине, он бы зря воздух не сотрясал. Так и напишите в своем… хм… издании!

— Так не в этом же дело! Ведь больные проходят! Беспрепятственно! Степан Саввович, куда же вы? — тщетно взывал Сашенька к широкой спине главврача, исчезавшего в недрах чахоточного Чернобыля.

— Между прочим, — неожиданно обернулся Степан Саввович, — у меня у самого две дочери туберкулезом здесь заразились. И сам я. Чему быть, того не миновать. Все под Богом ходим. И заборы тут ни при чем!

Тяжелая больничная дверь веско захлопнулась.

— Ничего не хотят слушать! Фаталисты! — Убитый горем Саша опустился на щербатые ступеньки и стал скорбно собирать в портфель рассыпанные письма. — Не хотят жить по-человечески! Хотят все помереть! И помрут! Все до единого помрут! И детей погубят!

Но Александр Анатольевич Дададжанов из поселка Дудки был не из тех людей, кого неудачи заставляют опускать руки и сдаваться на милость неумолимому року. Несколько месяцев он потом регулярно звонил Никите, за что-то долго благодарил и пламенно рассказывал об очередных попытках вернуть дудкинцам достойную жизнь. Со временем Саша сам поверил в свою сказку про журналиста и искренне взывал к Никите как к представителю “четвертой власти”. Никита обещал “содействовать”, Саша рассыпался в благодарностях и с новыми силами отправлялся на борьбу с туберкулезными мельницами.

А через полгода Никите позвонила незнакомая женщина и голосом, лишенным эмоций, сказала, что Сашу убили.

— Ну, кто-кто, один из больных. Они же почти все судимые. К сестре к его ходил. Сашка все ей мозги мылил, мол, заразишься... Блаженный он у нас был, сами небось знаете. Ну, а потом она заболела. И Сашка, дурачок, прибежал к ним в комнату, когда у нее тот в гостях был, и стал выгонять его. А тот пьяный. Сгинь, говорит, пока не разозлил. А Сашка все не уходит. Ну, тот его и пырнул пару раз. Два дня умирал. Все сокрушался, что не успел вам рассказать “важную вещь одну”… Да я почем знаю какую. Его разберешь разве с его бумажками. Вроде как денег ему обещал кто-то на этот его забор несчастный. Скажи, говорит, журналисту, пусть напишет, что мы победили… Я-то? Да мать его…

Похоронив Сашу Дададжанова, Дудки предались гибели уже безо всяких препятствий. И все с той же непробиваемой отрешенностью.

8

— В твоей жизни слишком много людей! — Эля делала разбитой ауре Никиты очередные ароматические припарки и пребывала в крайне нравоучительном настроении. — Твоя жизнь перенаселена, как Китай. Всех не прокормишь. Души не хватит. Пора уже остановиться. Прекрати эти свои экспедиции, они тебя скоро угробят. Вот жил себе спокойно — нет, надо было запороться в какие-то Дудки! Чтобы теперь сидеть и оплакивать невинно убиенного учителя географии, которого и видел-то раз в жизни!

— Ты не понимаешь…

— Нет, я понимаю! Я прекрасно понимаю, что ты идиот! Россию он ищет! Твоя Россия в тебе! Внутри!

— Нет. Она в других людях. В их историях. В твоей истории с пропавшим мужем и “Division bell”. В этой женщине, прочитавшей в американской книжке, что надо все время улыбаться. В глухой бабе Нюре, которая до сих пор живет при Горбачеве, потому что в восемьдесят шестом году у нее сгорел телевизор…

— А почему Россия не может быть и в тебе? Раз она в нас? Почему ты ищешь чужие России? Тебе своей мало? Или ты думаешь, что свою изучил уже вдоль и поперек?

— Да я не знаю. Я о “своей” как-то не думал.

— Ну и дурак! С собой не знаком, а лезет к людям знакомиться. Россия в тебе. И весь мир тоже. Когда ты это поймешь, ты перестанешь болтаться по свету, как цыганский табор, и займешься наконец делом!

— Каким?

— Собой, разумеется!

Ароматерапия и душеспасительные беседы никак не помогали Никите вернуться в себя. И тут Эля вспомнила, что сегодня у них с Алешей — трехлетний юбилей. По этому поводу тихий программист был послан в магазин за бутылкой водки.

— Все из-за тебя, — говорила довольная Эля, — из-за твоих поисков России. Приходится вновь опускаться в пучину порока. Вот напьюсь — и побью тебя. Разом все мозги на место встанут!

Где-то через час окончательно довольная Эля говорила так:

— Знаешь, за что я тебя люблю? Ну, конечно, не люблю, я тебя ненавижу, но допускаю твое существование и даже иногда недалеко от меня. Твое главное достоинство — в том, что ты ни разу не спросил меня: как же ты, такая красивая, яркая и талантливая, можешь жить с таким невзрачным и неинтересным типом, как Алеша. Понимали бы что! Вы все дети малые по сравнению с ним! Да, Алеша? Ну-ка, быстро расскажи ему, какой ты замечательный!

Алеша тихо краснел в уголке и напряженно молчал. Элю потянуло на улицу — “гулять под звездами”. Когда дверь захлопнулась, Алеша, разомлевший от Элиных славословий, обнаружил страшное: он забыл дома ключи.