Дрезденские страсти. Повесть из истории международного антисемитского движения - Фридрих Горенштейн

Вообще демократический антисемитический спектр, который обнаружился на конгрессе, для нас кажется несбыточной пока мечтой. Наше русское антисемитическое движение крайне однообразно и несамостоятельно. Общих руководящих центров у него нет, а даже если они и возникнут, то все равно будут крайне зависимы от народной антиеврейской стихии. Правда, могут мне возразить, именно подобное положение придает русскому антисемитизму подчас такой размах и решительность, что европейские антисемиты восхищаются и завидуют нам, о чем мы не раз слышали на конгрессе. Это, конечно, переполняет наши души гордостью за свое отечество, которое и здесь проявляет русскую самобытность, но при этом следует помнить, что мы живем в конце XIX века и через какие-нибудь два десятилетия наступит век ХХ. Антисемитизм не выполнит своих задач в новых условиях, если не выработает своих теоретических основ. И величайшая заслуга Евгения Дюринга состоит в том, что он придал старому стихийно-народному антисемитизму новые социалистические научные черты. Даже Виктор Иштоци, этот выдающийся вождь практического европейского антисемитизма, принимает учение Дюринга с оговорками и не может освободиться окончательно от христианских начал в антисемитизме. Никто не собирается отрицать заслуг христианства в антисемитическом движении. Именно христианство пробудило в европейских народах антиеврейское самосознание. Но время идет, и то, что когда-то было двигателем, постепенно становится тормозом. Это естественно, но естества-то чаще всего и не хотят понять даже умные люди. Поэтому особенно ценно присутствие на конгрессе таких деятелей, как Иван Шимони, венгерский журналист, член венгерского парламента, редактор Ungarische Post («Венгерская почта»), газеты, выходящей в Пресбурге на немецком языке, который, являясь отличным помощником Иштоци в практическом антисемитизме, в то же время придерживается более передовых взглядов в теоретическом антисемитизме и с пониманием относится к учению Дюринга. Но главным проводником идей Дюринга на конгрессе был доктор Генрици, молодой и весьма талантливый писатель и ученый из Берлина (судя по фамилии, он тоже австро-венгерского происхождения). С доктором Генрици я не был знаком и до конгресса даже не состоял в переписке, однако много о нем слышал от Виктора Иштоци, и, хотя Виктор не о всех сторонах его деятельности отзывался одинаково похвально, я все-таки мечтал познакомиться с подобной выдающейся и, можно смело сказать, новой в антисемитическом движении личностью.

Но вернемся ко времени, предшествующему конгрессу, ко дню 15 сентября 1882 года, когда мы, русские делегаты, в толпе горожан приветствовали императора Вильгельма. Нас было пятеро, число достаточно внушительное, если учесть, что такая опытная и внесшая огромный вклад в международный антисемитизм делегация, как австрийская, была представлена всего тремя и далеко не выдающимися своими представителями, в силу внутренних распрей и организационной неразберихи. А такая общеизвестная в практическом антисемитизме страна, как Румыния, в силу тех же причин не была представлена вовсе. Самыми многочисленными были немецкая и венгерская делегации. Но и для нас, русских, пять человек было весьма почетно, тем более что каждый человек обладал своеобразием и был в своем роде личностью неповторимой. Статистов среди нас, как среди немцев и венгров, не было вовсе.

Кроме меня в состав делегации входил человек, которого я обозначу как Путешественника. Умный и весьма озабоченный судьбой нашего русского отечества, он предпринял на свои средства несколько поездок по России. В одной из таких поездок, точнее говоря, в Одессе, где засилье еврейского элемента особенно сильно, мы с ним и познакомились. Проникнувшись к нему доверием, я рассказал о целях конгресса и даже коснулся нового течения антисемитизма, к которому считаю себя принадлежащим, а именно социалистического антисемитизма. Воззрения социалистического антисемитизма он встретил с пониманием, но разделил их не полностью, цели же конгресса разделил полностью и, поскольку собирался ехать в Европу, согласился заехать в Дрезден и принять участие в антисемитическом международном объединении в качестве русского делегата.

Двух других членов нашей делегации я назову их подлинными именами с их согласия, поскольку они постоянно живут в Дрездене. Это Павел Яковлевич и его гражданская жена Надежда Степановна. Сначала несколько слов о Павле Яковлевиче. Павлу Яковлевичу по его связям и положению предстояла блестящая карьера в любой отрасли государственной службы или при дворе. Несомненно, что благодаря своим высоким дарованиям он не остался бы в тени, но боль за свой русский народ, который подтачивал еврейский инородный червь, не дала ему отдаться спокойной чиновничьей карьере. По обычаю образованного русского класса он был влюблен в Западную Европу, и русофилом назвать его было нельзя, но и западником назвать вряд ли можно было, ибо влюбленность эта не шла в ущерб родине. Он был и остался до мозга костей русским патриотом. До счастливой нашей встречи здесь, в Дрездене, мне приходилось встречаться с ним и в России. В частной жизни он был представитель уже вымирающего племени русских бар. В холодном мундирном Петербурге, в своей квартире, он воссоздал теплый уголок старой русской усадьбы с присущей ей простотой обращения и широкого гостеприимства. Холостяк и уже пожилой человек, пятидесяти с небольшим лет, он год назад встретил в Дрездене Надежду Степановну, которая здесь находилась на лечении. Будучи в главном близкими и родными друг другу людьми, они, как это нередко бывает, в частностях являли полную противоположность, и потому их взаимоотношения состояли из постоянных споров, разрывов и примирений. Я даже думаю, что, не будь этих препирательств, они долго б не могли быть друг с другом, тем более что в Москве у Надежды Степановны остался муж, которого она, правда, не любила, но, кроме того, остались дети, которых она любила, и осталась подруга, больная чахоткой, которой врачи предписали постоянно жить в Ялте и по которой она тосковала крайне и каждый день писала ей письма, получая в ответ часто письма от нее.

Эти две женщины, обе до предела религиозные, о чем меня специально предупредил Павел Яковлевич, выразившись, что, мол, слышал о моих социалистических антирелигиозных воззрениях, и потому попросивши меня быть в религиозных вопросах с Надеждой Степановной тактичным, – итак, эти две женщины еще в сентябре-октябре 1866 года молоденькими девушками ездили на Волынь с целью помочь бедному православному люду, страдающему от евреев. Я бы сказал, что обе эти женщины являют из себя тип первых русских женщин-антисемиток в полном смысле этого слова. О женском антисемитизме и о вкладе женщин в антисемитическое движение еще известно недостаточно. Эта тема еще ждет своего автора. Я имею в виду не обычные антиеврейские выкрики глупых пьяных баб, мечтающих пограбить еврейское барахло во время антиеврейских народных выступлений. Речь идет об осознанной антиеврейской борьбе русских женщин, самоотверженность и самоотдачу которых можно сравнить разве что с самоотверженностью жен декабристов. Подругу Надежды Степановны Марью Васильевну я имел возможность узнать только из ее писем и по рассказам о ней. Но и этого достаточно. Саму же Надежду Степановну имел удовольствие наблюдать и в ее частной жизни, и в ее общественной деятельности во время выступления на конгрессе, вызвавшего бурное одобрение всего антисемитического содружества.

Пятым русским делегатом был Купец (так я условно назову его). Надо признаться, что антисемитические воззрения его были путаны, и в конце концов он конгресс покинул. Да и познакомились мы с ним в Дрездене случайно, куда он приехал по делам. Но его мысли по вопросам экономической борьбы с еврейским элементом в России весьма ценны…

Итак, в солнечный день 15 сентября мы, пять русских делегатов, стоя в толпе, наблюдали замечательное зрелище. Город Дрезден был роскошно украшен флагами и триумфальными арками, улицы полны народу. Даже когда внезапно из-за Эльбы поднявшийся ветер пригнал тучи и пошел дождь, народ не разошелся. Фельдмаршал Мольтке и его помощник Вельдзее сопровождали императора. Императорский экипаж был заложен четверкой цугом. Около экипажа следовал верхом комендант Оппен и шталмейстер. Император с наследным принцем и супругой проследовали мимо нас. Впереди императорского экипажа ехал инспектор полиции и два жандарма. Затем президент полиции. Затем офицеры ландвера.

Присутствующий вместе с нами представитель местных саксонских антисемитов, а именно председатель антисемитского форейна саксонских портных Лацарус, давал пояснения, но в отличие от восторгов толпы лицо его было озабочено и даже печально. Я спросил его тихо, не стряслось ли что-либо. Может, под воздействием Бисмарка саксонское правительство хочет запретить конгресс?