КГБ в Японии. Шпион, который любил Токио - Константин Преображенский

Поэтому в Москву я обращаться не стал, а купил несколько баночек черной икры в шикарном супермаркете «Кинокуния». Заботливые продавщицы бережно уложили стеклянные банки в изящную коробочку, устланную изнутри белой стружкой, обернули подарочной бумагой, обвязали лентами и прицепили бантик…

Получив такой изящный и, по японским представлениям, бесценный подарок, Сэймон чуть ли не разрыдался. Он и виновато морщил лоб, как бы прося прощения за то, что вверг меня в безумные траты, и сокрушенно качал головою, выражая сочувствие обедневшей семье Но за столом держался раскованно, как и подобает гостеприимному хозяину…

Ресторан, куда он привел меня, петляя по узеньким переулкам Канды, оказался небольшим, но весьма престижным.

В нем было не больше десятка низких полированных столов, довольно далеко отстоящих друг от друга, что при обычной японской тесноте считается признаком роскоши. На каждом из них стояла большая лампа под красным шелковым абажуром, создавая редкостную и изысканную атмосферу уюта, который доступен не каждому.

Зал был совершенно пуст. Сэймон уверенно повел меня в самый дальний его конец, к столику, стоявшему в небольшой нише. Широким жестом он пригласил меня садиться.

Тотчас появился повар в белом костюме и поднял лакированную столешницу. Под ней оказалась электрическая жаровня.

Включив ее и оставив нагреваться, он удалился, а через минуту вернулся, толкая перед собой высокий столик на колесах, устланный белой скатертью. На ней на огромном металлическом блюде лежал толстый кусок мяса, издали похожий на розовый мрамор.

Это был знаменитый на весь мир бифштекс Кобэ, для которого коров через равные промежутки дней вместо воды поят пивом, отчего в мясе появляется множество ровных и очень тонких белых прожилок. Растопленные на сковороде, они превращаются в ароматный, сладкий, ни с чем не сравнимый горячий сок.

Пока повар, ловко орудуя стальным ножом, резал мясо, подошел официант в черном фраке и налил нам вина.

— За встречу! — покровительственным тоном произнес Сэймон, поднимая бокал, и отпил половину. Его лицо источало удовлетворение и радость от оплачиваемого с лихвой морального долга.

В моем же сердце внезапно возникла тревога. Не станет ли наша нынешняя беседа последней? Не забудет ли меня Сэймон уже завтра, полностью рассчитавшись со мною?..

Ведь у японцев, знаменитых на весь мир своей деловитостью, принято тотчас порывать отношения с человеком, который не нужен им позарез для сиюминутных практических целей это шокирует многих за рубежом, и особенно — моих соотечественников, почитающих сердечные отношения.

— Какие же все-таки беспардонные эти японцы, — в сердцах жалуются порой работники торгпредства СССР. — Еще вчера деловой партнер Ямамото устроил мне роскошный ужин, во время которого мы чокались кружками пива, пели русские песни, клялись в дружбе и даже награждали друг друга пьяными поцелуями, а сегодня, когда мы случайно встретились в лифте, он сделал вид, что не узнал меня! Неужели я чем-то его обидел?..

— Просто ты для него больше не существуешь! — посмеиваясь, объясняют наши журналисты, более глубоко осведомленные о нравах и обычаях японцев. — Очевидно, ты оказал ему какую-нибудь услугу, он в знак благодарности пригласил тебя на ужин и после этого считает себя ничем тебе не обязанным. Зачем ему поддерживать дружбу, тратить время? Он лучше поспит лишний час перед новой деловой встречей. А если ты снова понадобишься, он сам прибежит и будет хлопать тебя по плечу, и приглашать чокаться кружками Ему и в голову не придет, что ты обиделся ведь он — деловой человек.

Не поступит ли со мной и Сэймон таким образом?..

Тем временем повар разложил на сковородке поделенное на четное число ломтиков мясо, бросил туда несколько грибков, морковок, листьев зелени, накрыл мельхиоровой крышкой и застыл, словно часовой на параде, держа руки по швам. Всем своим видом он давал понять, что при застольном разговоре как бы не присутствует и его можно не брать в расчет.

И тогда я решил приступить к главному — заданию разведки, поставив вопрос так:

— А что, министр X. тоже самурайского рода?..

По широкому лицу Сэймона пробежала тень то ли испуга, то ли удивления. Он выдержал многозначительную паузу, означавшую, что фамилия X. для него не пустой звук, извергаемый телевизором по сто раз в день, а нечто несравненно большее, и сказал следующее:

— Видите ли, господин X. действительно происходит из самураев, хотя и не очень афиширует это по вполне понятным соображениям: ведь в Японии живут не одни только дворяне…

— А знаете ли вы, что в начале пятидесятых годов, когда X. впервые приехал в Москву в составе группы японских туристов, он был там арестован? — торжествующе продолжал я.

Сэймон впился в меня глазами, желая убедиться, что он не ослышался и я не оговорился, а убедившись, кивком головы попросил меня продолжать…

Этот дикий по нынешним временам случай действительно имел место. О нем рассказал нам, молодым корреспондентам ТАСС, один наш пожилой коллега, долгие годы работавший в Японии. Тогда, на закате сталинской эпохи, он был студентом Института востоковедения, приставленным к группе японских туристов в качестве переводчика.

Иностранцев тогда приезжало в Москву очень мало, а уж японцы, представители не так давно поверженной нами страны, и вовсе были наперечет. Всех их размещали в мрачном высотном здании гостиницы «Украина», построенном незадолго до этого.

Почему японцы должны были селиться именно там, а не в какой-нибудь другой гостинице, никто не интересовался, к тому же гостиниц в Москве всегда не хватало.

Подобные вопросы в те времена задавать не полагалось, да и ответ для людей сведущих был вполне ясен: очевидно, именно там, в «Украине», МГБ собрал всех переводчиков японского языка, уцелевших от репрессий или, может быть, уже освобожденных из лагерей. Они прослушивали разговоры, которые вели туристы между собой в номерах. Такой порядок сохранялся многие годы. Для сотен японцев, побывавших в Москве по самым разным делам, столица СССР ассоциировалась с гостиницей «Украина». Именно там они впервые попробовали украинский борщ и котлеты по-киевски, которые вошли в меню многих японских ресторанов.

Поселившись в гостинице «Украина», X. утром следующего дня вышел на улицу и стал фотографировать виды Москвы и уличные сценки, не предполагая, что делать это категорически запрещалось иностранцам, пребывающим в нашей стране. Всякий фотограф-чужак должен был получить соответствующее разрешение в районном отделе НКВД, сообщив место и время съемок, чтобы к нему успели приставить несколько десятков соглядатаев из службы наружного наблюдения: ведь кадровый состав спецслужб тогда был огромен. Сыщики толпами ходили за каждым иностранцем, выискивая его контакты среди советских людей, и горе было тому из них, к кому иностранец обратился с невинным вопросом: этого человека начинали подозревать в шпионаже, и бессмысленная проверка продолжалась до конца его дней, а зачастую переходила и на родственников.

Надо ли говорить о том, что X. был тут же схвачен и препровожден в отделение милиции, которая в те годы тоже находилась в подчинении у НКВД.

«Выходят японцы утром во двор, пересчитывают друг друга и спрашивают меня: а где господин X.? А я им отвечаю, что он арестован!» — посмеиваясь, рассказывал нам старший товарищ.

Однако обвинить X. в шпионаже не удалось, и его через несколько часов отпустили.

— Но я никогда не слышал об этом! — удивился Саймон. — Какого числа и в каком году все это происходило?..

— Числа уже никто не помнит. Да и разве имеет оно значение? — отвечал я.

— Да, конечно, вы правы! — понимающе улыбнулся Сэймон. — Но все равно это сообщение очень интересно! Я перепроверю его!..

И, вынув из внутреннего кармана пиджака блокнот, Сэймон быстро сделал в нем какую-то пометку.

— Вы знакомы с самим X.? — спросил я, изобразив удивление.

— В общем и целом да, — нехотя признал Сэймон. — Но я не являюсь членом правящей либерально-демократической партии и поэтому не вхожу ни в какие списки, — ни с того ни с сего уточнил он, тем самым окончательно убедив меня, что служит самым главным помощником нынешнего министра…

Тут повар с торжествующим видом поднял мельхиоровую крышку и начал раскладывать по тарелкам бифштекс. Аккуратнейшим образом он поделил содержимое сковороды на две части, вплоть до крошечных листочков пахучего растения величиной с ноготь. Поклонившись, он наконец ушел, а мы молча взялись за палочки…

Впервые в жизни пробовал я прославленный на весь мир бифштекс Кобэ, который оказался удивительно мягким и нежным, напоминающим одновременно блюдо и европейской, и японской кухни.

— А я как раз ищу подступы к господину X.! — сообщил я слегка дрогнувшим голосом.