Падчерица Синей Бороды - Нина Васина

— Да! — закричала я, вскочила и несколько раз подпрыгнула, подгибая под себя в прыжке ноги так, чтобы пятки стукнули по попке. — Да! Да!

— Что — да, ну что? — тут же подпрыгнула рядом Офелия.

— Так, ничего… — я подошла к остолбеневшему Сутяге и застегнула все его шестнадцать молний на кожаной куртке. — Просто вспомнила, где я слышала эту фамилию. Мазарина Рита. Да! Нет, ничего интересного, просто эта фамилия… Так звали медсестру, которая приезжала на “Скорой”. Я видела ее фамилию в протоколах.

— Иди сюда, — схватив по-деловому за рукав, Тихоня, ничего не объясняя, повел меня в конец ангара. Старый потрепанный “мере”.

— Ну и что? — я ничего не понимаю.

Порывшись в бардачке, Тихоня достает фотографию.

— Она?

Почти минуту я смотрю в лицо молоденькой девушки с косичками. Если ее остричь и выкрасить в блондинку, получится медсестра Мазарина, честно изложившая следователю Лотарову, как именно был отравлен дежурный врач.

— Мне пора домой, — заявляю я категорично и быстро сматываюсь, несмотря на умоляющие стенания Офелии.

В метро совершенно невозможно думать.

На улице пошел дождь.

Сегодня — пятница.

Я дала себе неделю.

Через неделю Рита Мазарина должна прийти на ужин к нам домой.

Она пришла уже в воскресенье вечером.

Дело было так. Войдя в квартиру, я быстренько заперлась в ванной и, отмокая в пене, разработала какой-никакой план. Размокла окончательно, потом высохла, выпила чай, кофе, сок, бокал вина, опять — кофе, сок… Корейца не было. К девяти вечера чувство утекающего бесполезно времени стало невыносимым, я пошла в кабинет корейца, перелистала календарь, обнаружила, что последняя страничка вырвана, заретушировала простым карандашом следующую, выписала проступившие цифры — одна получилась невнятной, имя “Адели” и — быстрым росчерком под именем — 19 00. Там еще, вероятно, был и адрес, но возиться с ним не хотелось, да и к чему мне знать, где именно кореец проводит время с женщиной по имени Адели, пока я дрожу на пропахших хлоркой простынях изолятора!

Минут через двадцать злобное раздражение уступило место хандре, и мне пришлось раз двадцать повторить самой себе, что я — самая умная и сообразительная, прежде чем хандра сдалась.

Непонятная цифра может быть тройкой, восьмеркой, девяткой…

С тройкой никто не брал трубку, с восьмеркой это оказался телефон бани (женское отделение), я была предупреждена, что “уже уходют последние мытые”, а с девяткой я попала в кафе.

Вот это новость! Кореец, оказывается, водит некоторых женщин в кафе. А может быть, он это делает специально, чтобы насмерть потом поразить их желудок и воображение собственной изысканной кухней?.. Умирающим голосом я попросила бармена поискать в зале корейца по имени Гадамер и сообщить ему о несчастье в семье. Трубка стукнула, я услышала — отдаленно — музыку и зычный голос, вызывающий “корейца Гадамера”.

— Никто не признается корейцем, — ответила трубка. — А что за несчастье такое?

— Его падчерицу выпустили из тюрьмы. Ладно, начнем сначала. Менять цифры от единицы до десяти, или… Такое исследование методом тыка показалось мне страшно унылым, я расслабилась, подумала, что эта закорючка, проступившая под зарисовкой своей более светлой выпуклостью, может быть пятеркой, у которой хвостик написан был легким росчерком, недостаточным по силе, чтобы продавиться на следующую страницу, набрала номер телефона с пятеркой, услышала старческий уверенный голос, который с отчаянием одиночества сообщил, что Адели пошла в театр.

Я посмотрела на часы.

К полуночи, когда кореец вошел в квартиру, его ждал накрытый стол, свеча на этом столе и примерная девочка с учебником по философии рядом с пустой тарелкой на салфетке.

— Что ты читаешь? — он совсем не удивился или удивился, но не подал виду.

— О бессознательном, — честно ответила я. — Я хочу понять, почему вдруг за одну секунду могу представить и понять очень много всего, а иногда за целый день не в состоянии решить задачу по химии.

— Поняла? — кореец пытался стащить шарф, для чего оттянул в сторону его конец, и стал задыхаться.

Он был пьян. Вот это неприятность, черт бы его побрал. С пьяным говорить не о чем, а время уходит!

— Я поняла, что бессознательное проявляется в импульсивных действиях, а сознательное всегда имеет цель. Правильно? — нужно выяснить степень его вменяемости.

— Детка, не захламляй мозги, — кое-как справившись с длинным шарфом, посоветовал кореец. — А уж если ты занялась этим, то для начала научись систематизировать знания. Сис-те-ма-ти-зи-ро-вать! — продекламировал он по слогам„а на последнем — стукнул по столу кулаком. — Что это у тебя тут? — открыв крышку сотейника, он некоторое время удивленно таращился на курицу. — Бессознательное, оно, понимаешь, оно бывает разное. Вот, к примеру, ты вытираешь свою грязную попку после того, как покакала. Ты это делаешь автоматически, то есть неосознанно, потому что это действие формировалось у тебя в мозгу под контролем сознания, оно формировалось, формировалось…

Я встаю, подхожу к усевшемуся за стол корейцу и пытаюсь снять с него длинное пальто.

— Да! — вдруг дергается он и грозит мне пальцем. — А когда оно окончательно сформировалось, твое сознание как бы перестало заниматься этим действием…

— Каким действием? — я с силой тяну на себя рукав.

— Вытиранием грязной попки, ты что, не слушаешь? Это действие стало автоматическим, сознание больше не работает над его функцией. У маленьких детей, к примеру, нет ранее осознанных действий, им ко всему приходится привыкать впервые, а с возрастом человек сталкивается с настоящей проблемой — неосознанный мир!.. — Туг кореец встал и развел руки в стороны, чтобы показать необъятность этого самого мира, и мне удалось стащить второй рукав. Пальто упало на пол. — Неосознанный мир, твои неизвестно откуда появившиеся страхи и никогда ранее не проявляющиеся желания насильственно вторгаются в тебя! Что это валяется на курице? Желто-синюшного цвета…

— Это маринованные сливы. Я запекла курицу с маринованными сливами и базиликом.

— Фу!.. — отвернул лицо кореец.

— Ничего не “фу”! Очень даже вкусно. Зачем ты напился?

— Бессознательно, — осклабился мой отчим, вероятно, сочтя такой ответ очень остроумным. — Поступок считается сознательным, когда он является выражением замысла или определенной цели. А у меня не было этого самого замысла, ну абсолютно!

— Ладно, не огорчайся. Вот послушай, тут написано, — я прочла, водя пальцем по странице:

— “Абсолютной меры сознательности нет!..”

— Она меня еще учить будет! — возмутился кореец, взял бокал и посмотрел сквозь него на свечу. Потом на меня. Его странно преобразившийся сквозь стекло глаз проплыл чудовищной продолговатой рыбкой.

— Ты напился в театре, — укоризненно заметила я.

— Нет, — не удивился кореец. — После. Я был на балете какого-то француза, и ты только представь! Оказывается, Герман в “Пиковой даме” умер от любви к старухе! У него разорвалось сердце от неестественной животной страсти, а совсем не от тройки-семерки-туз! Детка, извини, мне надо в ванную… Нет, не ходи за мной, я буду блевать, как это ужасно все-таки, как это глупо…

Когда он вышел из ванной, в халате и с мокрыми волосами, взгляд его стал более осмысленным.

— Ты напился от отвращения?

— Мне вчера приснилось, что ты умерла.

— Не дождешься.

Напольные часы пробили один раз. Мы посмотрели на циферблат, потом — друг на друга.

— У тебя остался один свободный крюк, да? Восьмой? Чувствуешь приближение конца? Ты ведешь в театр женщину, а она тебе не нравится, потому что тебе нравлюсь я, и ты пьешь потом в какой-то дешевой забегаловке, чтобы опуститься до блевотины, ты, который так ценит хорошие вина!

— Какой крюк? — искреннее удивление в опухших глазах. — Что ты несешь?

— Ты меня не получишь!

— Иди спать.

— Я тебя уничтожу!

— Выпей успокоительное. Запрись на ключ. Подвинь к двери комод! — отчим подошел, взялся за подлокотники кресла, на котором я сидела, приблизил лицо к моему и закончил шепотом, дохнув запахом зубной пасты:

— Я проберусь по стене летучей мышью! Я повелитель ночи! — потом вздохнул и закончил устало:

— Лиса, иди спать.

Утром я получила чашку кофе в постель и виноватый взгляд в придачу.

— Сегодня суббота, — сказал отчим, — если тебя не ищут, давай гулять и веселиться.

— Ищут?

— Если ты не сбежала, а отпущена официально.

— Помнишь медсестру, которая тебя перевязывала?

— Да. Нет… Помню, что была медсестра, помню, что она меня волокла в машину, а какая она — не помню.

— Она молодая и почти блондинка. Давай найдем ее и поблагодарим.

— За что?

— Она хорошо написала обо мне в объяснительной следователю, честно. И про то, что я предупредила доктора, и про соседку. Напиши она чуть-чуть по-другому, меня бы не выпустили.