Маска Димитриоса - Эрик Амблер

Вручив карточку чиновнику, хваленое терпение которого явно истощилось, и соответствующим образом отблагодарив его, Латимер вернулся в отель и погрузился в размышления.

В целом он остался доволен собой. Он провел это расследование терпеливо и настойчиво, как говорится, в лучших традициях Скотланд-Ярда и благодаря своей догадке (что Димитриос взял фамилию Талат) получил новую информацию. Ему очень хотелось послать отчет полковнику Хаки, но он постеснялся это сделать. Вряд ли полковник оценит его усердие, ведь труп Димитриоса уже зарыт, а досье погребено в архивах службы безопасности. Ну что ж, теперь на очереди София.

Он попытался вспомнить все, что знал о послевоенной политике Болгарии, и вскоре пришел к выводу, что эти знания весьма незначительны. Он знал, например, что возглавлявший правительство Александр Стамболийский проводил либеральную политику, но не имел ни малейшего понятия, в чем она конкретно выражалась. На него было совершено покушение, а затем Македонский революционный комитет организовал военный заговор. Стамболийскому удалось бежать из Софии. При попытке ликвидации заговора его убили. Но это лишь канва событий. Какие политические силы стояли за всем этим, каковы подробности, очень важные в таких случаях? Нужно ехать в Софию и выяснить все на месте.

Оформив выездную визу из Греции и въездную визу в Болгарию, он взял билет на ночной поезд Афины - София. Пассажиров было не очень много, и он надеялся, что будет в купе один. Однако минут за пять до отхода поезда носильщик втащил в купе багаж, а через минуту появился и пассажир.

- Приношу мои глубочайшие извинения, но я вынужден нарушить ваше одиночество, - обратился он к Латимеру по-английски.

Это был полный, нездорового вида человек лет пятидесяти пяти. Он повернулся, чтобы расплатиться с носильщиком, и Латимеру сразу бросилось в глаза, как смешно сидят на нем брюки - сзади он удивительным образом напоминал слона. Когда же Латимер разглядел своего попутчика как следует, то забыл об этой смешной черте. У того было сильно опухшее - не то от обжорства, не то от пьянства - лицо с маленькими слезящимися голубенькими глазками, под которыми набухли мешки. Нос был большой, какой-то неопределенной формы, точно резиновый. Наибольшее впечатление производила нижняя часть лица. Бледные распухшие губы кривились в какой-то вымученной улыбке, приоткрывая ослепительно белые вставные зубы. И слезящиеся глаза, и сахарная улыбка придавали лицу такое выражение, будто бы вы имели дело с невинным страдальцем, безропотно сносящим все выпавшие на его долю мучения. Мстительная судьба, обращаясь с ним несправедливо и жестоко, все-таки не уничтожила в нем Веры в доброту человеческую - короче, так мог улыбаться только возведенный на костер мученик. Этот человек чем-то напомнил Латимеру знакомого священника, который был лишен сана за растрату церковных денег.

- Раз место свободно, - сказал Латимер, - ни о каком нарушении не может быть и речи.

Слушая, как трудно и часто дышит этот человек, Латимер подумал, что он наверняка страдает одышкой и, значит, будет во сне храпеть.

- Как вы хорошо сказали! - воскликнул незнакомец. - В наши дни столько недобрых людей, которые совсем не думают о других! Осмелюсь спросить, далеко едете?

- В Софию.

- Чудесный город, чудесный. А я до Бухареста. Надеюсь, друг другу не помешаем.

Латимер ответил, что тоже надеется на это. Он никак не мог определить кто этот толстяк. По-английски он вроде бы говорил правильно, но с каким-то ужасным вульгарным акцентом, точно рот у него был набит кашей. Кроме того, начав фразу, он, казалось, собирался закончить ее на более привычном для него французском или немецком. Видно было, что он учился языку по книгам.

Достав из небольшого чемодана, какой обычно берут с собой в дорогу атташе, пижаму, толстые шерстяные носки и потрепанную книжку в бумажной обложке, толстяк положил их на верхнюю полку Латимер заметил, что книжка была на французском и называлась "Жемчужины мудрости на каждый день". Затем толстяк вытащил из кармана пачку тоненьких греческих сигарок.

- Вы не возражаете, если я покурю? - сказал он, протягивая пачку Латимеру.

- Сделайте одолжение. Благодарю вас, но мне сейчас курить не хочется.

Поезд набирал скорость Латимер снял пиджак и лег поверх одеяла. Толстяк, взявшийся было за книгу, вдруг отложил ее и обратился к Латимеру.

- Когда проводник сказал мне, что я еду вместе с англичанином, я подумал, как это чудесно.

- Вы очень добры.

- Поверьте, я говорю от всей души.

Дым ел ему глаза, и он промокал навертывавшиеся слезы шерстяным носком.

- Очень глупо делаю, что курю - сказал он, точно жалуясь кому-то - да и глаза у меня очень слабые. Но, видно, Всемогущий так решил, а Он всегда знает, что делает. Быть может, чтобы я лучше воспринимал красоту Его творения, Матери Природы, чтобы я обратил внимание на великолепие ее одежд на деревья, цветы, облака, голубизну неба, на покрытые снегом вершины, на золото заката.

- Вам просто надо носить очки.

- Если бы мне были нужны очки - покачал головой толстяк, - Всемогущий дал бы мне знак. - Он пристально посмотрел на Латимера. - Неужели вы не чувствуете, мой друг, что где-то над нами, рядом с нами, внутри нас есть некая Власть, некая роковая Сила, которая заставляет нас делать те вещи, которые мы делаем.

- Ну, это серьезный вопрос.

- Мы не понимаем этого только потому, что недостаточно просты и скромны. Чтобы стать философом, не нужно никакого особого образования. Достаточно быть простым и скромным. - Он смотрел на Латимера, и взгляд его излучал простоту и скромность. - Живи и давай жить другим - вот в чем секрет счастья. И оставим Всемогущему право отвечать на те вопросы, которые вне нашего немощного разумения. Мы не в силах бороться против Судьбы. Если Всемогущему угодно, чтоб мы поступали нехорошо, то, значит, Он видит в этом какую-то цель, которая нам не всегда ясна. Если Всемогущий хочет, чтобы кто то разбогател, а большинство остались бедными, значит, надо безропотно принять Его волю.

В этом месте отрыжка прервала его разглагольствования. Подняв глаза вверх, он посмотрел на полку, где стояли чемоданы Латимера. На его лице засияла улыбка.

- Я часто думаю, - заявил он, - сколько появляется пищи для размышлений, когда едешь в поезде. Взять хоть чемодан. Какое сходство с человеком! Ведь мы тоже на жизненном пути приобретаем множество наклеек. Наклейки - это то, какими мы хотим казаться, но ведь главное - какие мы внутри. И как часто, - тут он в отчаянии замотал головой, - как часто чемодан не содержит ничего чудесного. Вы ведь не будете спорить со мной?

Латимера давно тошнило от его речей. Он выдавил из себя:

- А вы очень хорошо говорите по-английски.

- Английский - чудесный язык Шекспир, Герберт Уэллс - у вас есть великие писатели. Но я не могу полно стью выразить все свои мысли по-английски. Вы, должно быть, заметили, что мне гораздо ближе французский.

- Но ваш родной язык?

Толстяк развел руками, и на правой руке блеснуло кольцо с алмазом.

- Я гражданин мира, - ответил он, - для меня все страны, все языки прекрасны. Если бы только люди могли жить, как братья, без ненависти и с верой в Чудесное. Но нет! Всегда найдутся коммунисты и так далее. Очевидно, такова уж воля Всемогущего.

- Кажется, я засыпаю, - сказал Латимер.

- Сон! - подхватил толстяк. - Это великая милость, дарованная нам, людям. Меня зовут, - сказал он без всякой связи с предыдущим, - мистер Питерс.

- Мне было очень приятно познакомиться с вами, мистер Питерс, - ответил ему Латимер довольно сухо. - Мы прибываем в Софию очень рано, поэтому я не буду раздеваться.

Он выключил верхний свет в купе, оставив гореть лишь синюю лампочку над входом да два ночника, и залез под одеяло.

Мистер Питерс следил за его действиями с какой-то непонятной грустью, потом начал раздеваться. Балансируя на одной ноге, надел пижаму и забрался на свою полку. Минуты две он лежал неподвижно, тихо посапывая, потом повернулся на бок и, достав книжку, начал читать. Латимер выключил свой ночник и закрыл глаза. Через минуту он крепко спал.

Поезд прибыл на границу еще до рассвета, и Латимера разбудил проводник. Мистер Питерс все еще читал. Очевидно, его бумаги пограничники просмотрели в коридоре, и Латимер с сожалением подумал о том, что так и не узнал, к какой же национальности принадлежит сей гражданин мира. Сон был сломан, и Латимер, подремав еще немного, открыл глаза. За окном слабо серело утро. Поезд прибывал в Софию в семь. Латимер начал собирать вещи. Мистер Питерс погасил ночник и закрыл глаза. Когда поезд загромыхал на стыках, Латимер тихо открыл дверь купе.

Мистер Питерс вдруг повернулся на другой бок и посмотрел на него.

- Простите, что разбудил вас, - сказал Латимер.

В серой полутьме купе улыбка на лице толстяка показалась Латимеру клоунской маской.