Вещность и вечность - Елена Макарова

«Постановка карафиатовских “Светлячков”[45] в терезинском гетто в 1943 году была чисто педагогической задачей, – писала Нава Шён. – Мы понимали, что подавляющее большинство терезинских детей никогда не были в театре. К тому же репетиции частично заменяли учебу, которая была запрещена. Разучивание текста превращалось в образовательный процесс, а “Светлячки” – в учебную программу всего детского дома.

Учитывая наши терезинские условия, я взялась за переработку сказки в пьесу. Все действие происходило на фоне огромных цветов, которые создавали полную иллюзию луга. Там маленький Светлячок учился летать. Его нечаянно поранили играющие на лугу дети; следующая сцена показывала жизнь в маленьком домике, как мама его выхаживает, потом сцена, как мама готовит, а маленький Светлячок раздувает огонь, сцена, где светлячки делают вино из большущей виноградины, и, в конце концов, свадьба маленького Светлячка, которая и венчает пьесу.

Начали репетировать. Я выбрала детей на главные роли. В работу был вовлечен весь детский дом. Во-первых, одну и ту же роль репетировали несколько детей, кроме того, все дети учились петь, все принимали участие в оформлении сцены – делали костюмы и декорации.

По техническим причинам работа продвигалась медленно. В то время я по десять часов в день работала в мастерской по починке носков, так что репетировать можно было или рано утром, или поздно вечером. Из педагогических соображений я свела репетиции к часу или двум – чтобы они были в радость и не превратились в обязаловку, к тому же дети были физически ослаблены и быстро уставали.

После нескольких месяцев репетиций, похожих, скорее, на групповую игру, мы подошли к моменту, когда можно было выпустить “Светлячков” на публику. Наступило время лихорадочной подготовки. Для декораций у нас была одна бумага, а для костюмов – старые тряпки. Работники детского дома распороли старую одежду и вместе с детьми сшили из нее костюмы. Это происходило под наблюдением и при участии австрийской художницы Фридл Брандейс, кстати, она и придумала сделать огромные цветы, на фоне которых дети выглядели крошечными. Декорации сделал художник Адольф Аузенберг[46]. Подростки вызвались расписывать декорации. Все это отняло куда больше времени, чем мы планировали. Накануне представления мы с помощниками работали до пяти утра. Рисовали огромные колокольчики и одуванчики. Аузенберг расписывал занавес. Мы заразили энтузиазмом знакомых электриков, которые тоже вызвались помочь. Они раздобыли какие-то электродетали, смастерили из них реостат и прожекторы; с помощью цветной бумаги Франта Пик создавал на сцене волшебные эффекты. Карел Швенк сделал аранжировку народных песен и аккомпанировал во время представления. В спектакле играли 30 детей. Сценой служила платформа, сооруженная в зале Магдебургских казарм. На мой взгляд, мы хорошо справились с задачей. Нам удалось создать спектакль, в котором и духа терезинского не было. Он пользовался необычайным успехом и многократно повторялся. В Терезине не было ни одного ребенка, который хотя бы дважды не видел “Светлячков”. При этом надо было считаться и с пожеланиями взрослых, они тоже хотели попасть в настоящий детский театр.

Афиша. «Нора Фрид. “За секунду вокруг света”.» Режиссер Лили Гроссова, играют, поют и танцуют дети дома 104.

“Детский отдых. Зюйдштрассе, 1. 1944, июль, август, сентябрь. Веселая трагедия для больших и маленьких”.

Норберт Фрид (1913–1976) прибыл в Терезин в июле 1943 года. Писал пьесы для детей, поставил спектакль «Царица Эстер». В сентябре 1944 года депортирован в Освенцим, оттуда в Дахау-Кауферинг. После войны занимал пост культурного атташе Чехословакии в Мексике и США. Известный чешский писатель, один из его романов, «Картотека живых», переведен на 11 языков, в т. ч. и на русский.

Мы сыграли “Светлячков” не менее 28 раз, и тут пришло известие о готовящихся транспортах. К тому времени мы привыкли к этой постоянно возвращающейся трагедии – буквально через несколько дней жизнь в лагере входила в прежнее русло, и представления возобновлялись. Уехавших заменяли, “Светлячки” репетировались снова».

Афиша. «“Светлячки. Карафиат”. Музыка: Карел Швенк. Танец: Камила Розенбаумова. Играют дети дома L 410. По-чешски читает Вава Шёнова, по-немецки – Рене Гартнер-Рейрингер».

Хана Калихова (18.2.1931—6.10.1944). «Светлячки». 1943.

Ева Шурова (2.6.1933—15.5.1944). Репетиция «Светлячков». 15.3.1944.

О терапевтическом значении театра повествует и другой эпизод, рассказанный Хавой Зоар.

«Летом, в жару, мы были в кровь искусаны клопами, не могли спать. Бегали по коридору, плакали… И тут к нам в комнату решительной походкой вошла Фридл и сказала, что сейчас мы устроим театр. Она велела всем обернуться в простыни, как в тогу, и сесть на нары. Она рассказала нам про хор плакальщиц в античном театре и разделила нас на группы: “плач слева” – “плач справа”. По сигналу Фридл мы принимались рыдать, сначала одна группа, потом другая. После “ан-тичного театра” мы развеселились и позабыли о своих мучениях»[47].

«Мы бесконечно что-то разыгрывали, или выдуманные истории, или инсценировки, например, по рассказу Йозефа Чапека “Толстый прадедушка”. Вместе с мальчиками мы пели в детской опере “Брундибар”. Наша воспитательница преподавала музыку, и ей удалось создать из нас музыкальный коллектив. Мы посещали концерты, часть из них происходила у нас на чердаке»[48].

Огромной популярностью пользовался кукольный театр. Хиты «гастролировали» по детдомам и чердачным подмосткам.

«Создать кукольный театр в Терезине – эта задача поначалу казалась невыполнимой, – писал Ярослав Дубский. – Найти место, приготовить сцену, кукол, декорации, поставить свет… Да еще и пьесу написать, отрепетировать роли, научить обращаться с марионетками… На подготовку первого спектакля ушло несколько месяцев. Но как было радостно, когда засияли тысячи детских глаз, – ведь детям в Терезине приходилось тяжелей всех. 13.9.1943»[49].

Петр Гинц (1928–1944)

Дети сочиняли рассказы, повести, стихи, участвовали в литературных конкурсах, вели дневники. Свои произведения они «публиковали» в рукописных журналах.

В журнале «Ведем» сотрудничали около тридцати подростков и три воспитателя, выжили лишь четверо.

Главным редактором журнала был четырнадцатилетний Петр Гинц. Петр много рисовал, писал романы, рассказы, стихи и философские эссе.

Герои его рассказов штурмуют моря и океаны, даже сочинение о происхождении ругательств завершается плаваньем: «…Я поплыл бы домой на корабле “Пацифик” и уснул бы там, убаюканный гулом гребного винта. Я бы уснул, всем на свете довольный, и в спящей голове крутили бы свои винты гекзаметры Гомера: “И проспал он так целую ночь, в сладкие грезы видений укутан”»[50].

Рассказ «Безумный Август» был написан им 12 сентября 1943 года, сразу после отправки на Восток большого транспорта.

Петр Гинц на фоне афиши с фашистскими лозунгами. Прага. 1939.

Воздух был сырым и холодным. Обрывки серо-стального тумана нависали над волнами, почти касаясь их. Скверная погода. На расстоянии примерно ста ярдов зеленая масса воды растворялась в туманной мгле.

Август сидел в каюте «Бонифация». Его прозвали Безумным Августом, но молодой матрос Петр его уважал. «Он не сумасшедший, – говорил Петр, – он просто другой, немного странный. Похоже, у него какая-то великая тайна, которую вы не понимаете, да и не можете понять». «Ты становишься таким как он, – говорили матросы. – Если будешь с ним все время общаться – свихнешься как пить дать».

«Они ничего не знают…» – говорил Август, и в тот момент Петру казалось, что глаза его смотрят как будто с огромной горы, укрытой облаками. Нет, Август не был безумным – разве может безумный рассуждать столь убедительно? И Петр любил Августа, этого психа с глубокими глазами, и верил ему, хотя Август говорил очень странно. «Никто во всем мире так не говорит, – думал Петр. – Никогда в жизни не слышал, чтобы кто-нибудь – капитан, рулевой, юнга или народ на пристани – говорил так странно». Так он думал, ибо таков был его мир.

Была ночь. Все спали, только на палубе слышались шаги сторожевой собаки. Петр тоже задремал, мышцы его расслабились, сделались мягкими и податливыми. Казалось, все его тело стало свободным и легким, а вместе с телом освободилась и душа, и все его мысли растворились в голубом тумане сна. Он потерял сознание.

Петр Гинц. «Солнечное затмение». 1943.

Внезапно он ощутил легкое прикосновение, как слабый электрический разряд. Петр с трудом сел в своей корабельной люльке, огляделся и увидел склонившуюся над ним фигуру Безумного Августа. «Пойдем со мной!» – сказал он. Петр приподнялся и потянулся. «Пошли скорей!» – подгонял его голос Августа. Петр молча встал, хотя под одеялом ему было тепло, а снаружи холодно.