Последние дни Помпеи - Эдвард Бульвер-Литтон

– Попробуй этого лесбосского, Панса, – сказал Саллюстий, – чудесное вино!

– Оно не очень старо, – заметил Главк, – но оно скороспело, как и мы: вследствие того, что его ставили на огонь, вино подверглось пламени Вулкана, а мы – пламени его супруги Венеры, – в честь ее я и подымаю этот кубок.

– Вино тонкое, – сказал Панса, – хотя, может быть, чуточку слишком отзывает виноградом.

– Какой красивый сосуд! – воскликнул Клавдий, взяв со стола кубок прозрачного хрусталя с ручками, отделанными драгоценными каменьями и выгнутыми в виде змеи – любимое украшение в Помпее.

– Это кольцо, – сказал Главк, снимая с первого сустава пальца перстень с дорогим камнем и вешая его на одну из ручек кубка, – это кольцо придаст кубку еще больше цены и сделает его достойным принятия другом моим, Клавдием. Молю богов, чтоб они даровали ему благоденствие и здоровье, и чтобы он мог часто наполнять этот кубок до краев!

– Ты слишком щедр, Главк, – отвечал игрок, передавая кубок своему рабу, – но твоя любовь придает подарку двойную цену.

– Пью в честь граций! – провозгласил Панса и трижды осушил чашу.

Остальные гости последовали его примеру.

– Мы еще не избрали распорядителя нашего пира! – воскликнул Саллюстий.

– Так бросим кости, кому придется, – предложил Клавдий, встряхивая ящик.

– Нет, – возразил Главк, – не надо нам холодного церемонного главы, обойдемся без диктатора на нашем банкете, без rех convivii. Разве не поклялись римляне никогда не повиноваться царю? Неужели мы будем пользоваться меньшей свободой, чем ваши предки? Эй, музыканты, сыграйте песню, которую я сочинил вчера вечером на стихи «Вакхический гимн часам».

Музыканты заиграли ионическую мелодию, между тем как юные голоса в хоре запели песню на греческом языке.

Гости шумно аплодировали. Когда сочинитель – сам хозяин дома, то стихи его, наверное, должны понравиться.

– В чисто греческом духе, – заметил Лепид, – римской поэзии недоступна сила, энергия, выразительность этого языка!

– Контраст, действительно, большой, – проговорил Клавдий с иронией в душе, хотя и старался этого не выказывать, – между этой песнею и старосветской, бесцветной простотой оды Горация, слышанной нами раньше. Мелодия прелестна и в ионическом вкусе. Кстати, слово это напоминает мне некий тост: друзья, выпьем за здоровье прекрасной Ионы.

– Иона! Имя греческое, – тихо промолвил Главк. – С наслаждением пью за ее здоровье. Но кто такая Иона?

– Ага! Хорошо, что ты недавно вернулся в Помпею, а то ты подвергся бы остракизму за свое невежество, – заметил Лепид самодовольно, – не знать Ионы – значит не знать главной красы нашего города.

– Она редкой красоты, – прибавил Панса. – А какой голос!

– Она, должно быть, питается исключительно соловьиными языками, – сказал Клавдий.

– Соловьиными языками, – какая остроумная мысль, – отозвалась его тень.

– Просветите же меня, прошу вас, – обратился к ним Главк.

– Так знай же… – начал Лепид.

– Дай мне рассказать, – перебил его Клавдий, – твои слова ползут, как черепахи.

– А твои бьют в голову, как камни, – пробормотал про себя франт, презрительно откинувшись на подушку ложа.

– Итак, было бы тебе известно, Главк, – продолжал Клавдий, – что Иона иностранка, лишь недавно приехавшая в Помпею. Поет она, как Сафо, и сама сочиняет свои песни. А что касается свирели, цитры и лиры, то я, право, не знаю, на котором из этих музыкальных инструментов она превосходит муз. Красота ее ослепительна. Дом ее – совершенство. Какой вкус, какие драгоценности! Какая бронза! Она богата и столь же щедра, как и богата.

– Разумеется, ее любовники заботятся о том, чтобы она не умирала с голоду, – молвил Главк, – а известно, что деньги, легко нажитые, так же легко и тратятся.

– Любовники! Ну нет, – тут-то и загадка. У Ионы один только порок – она целомудренна. Вся Помпея у ног ее, но у нее нет любовника, она даже не желает выходить замуж.

– Нет любовников! – отозвался Главк.

– Нет. У нее душа Весты и пояс Венеры.

– Какие утонченные выражения, – прошептала тень.

– Да это какое-то диво! – воскликнул Главк. – Нельзя ли увидать ее?

– Я сведу тебя к ней сегодня же вечером, – предложил Клавдий, – а покуда…

И он опять стал встряхивать кости.

– К твоим услугам, – отвечал Главк любезно. – Панса, отвернись!

Лепид и Саллюстий стали играть в чет и нечет, а тень наблюдала между тем как Главк с Клавдием мало-помалу погрузились в кости.

– Клянусь Поллуксом! – воскликнул Главк. – Вот уже два раза подряд я выкидываю самые дурные числа (caniculae)!

– Ну а теперь да покровительствует мне Венера! – сказал Клавдий, усердно встряхивая ящик. – О, чудная богиня, благодарю тебя! – прибавил он, выкинув самое крупное число, прозванное в честь этой богини.

– Венера неблагодарна, – сказал Главк весело, – уж я ли не приношу постоянно жертв на ее алтарь!

– Кто играет с Клавдием, – прошептал Лепид, – тот скоро поставит на ставку свой паллиум, как Циркулио у Плавта.

– Бедный Главк! Он слеп, как сама Фортуна, – отвечал Саллюстий также вполголоса.

– Довольно! – объявил Главк. – Я проиграл тридцать сестерций.

– Мне очень жаль, – проговорил Клавдий.

– Какой любезный человек! – воскликнула тень.

– Нечего жалеть! – отвечал Главк. – Удовольствие, которое доставляет мне твой выигрыш, вполне вознаграждает меня за мою потерю.

Разговор оживился и сделался общим. Кувшины с вином заходили вокруг стола, – а гости опять стали расхваливать Иону

– Вместо того, чтобы наблюдать, как загораются звезды, пойдем любоваться на ту, чья красота затмевает звезды, – предложил Лепид.

Клавдий, убедившись, что больше ему не удастся играть в кости, поддержал это предложение, и Главк, хотя и упрашивал гостей, из вежливости, продолжать банкет, но не мог, однако, скрыть, что любопытство его сильно возбуждено похвалами Ионе. И вот решено было всем отправиться (кроме Пансы и тени) в дом красавицы-гречанки. Выпили снова за здоровье Главка, провозгласили тост за Тита, совершили последнее возлияние, надели свои туфли, спустились с лестницы, прошли по освещенному атриуму и, миновав, не боясь укушения, страшную собаку, изображение которой охраняло вход, очутились на освещенных только что поднявшейся луной улицах Помпеи, все еще полных веселой, оживленной толпой.

Прошли мимо квартала ювелиров, сиявшего огнями драгоценных каменьев, выставленных в окнах, и наконец дошли до дверей дома Ионы. Сени сияли рядом ламп. Пурпуровые вышитые драпировки завешивали двери таблиниума, стены которого и мозаичный пол были разукрашены яркими художественными узорами. Под портиком, окружавшим благоухающий виридариум, они застали Иону в кругу очарованных ее поклонников и гостей.

– Кажется, ты сказал, что она афинянка, – шепнул Главк, входя в перистиль.

– Нет, она из Неаполиса.

– Из Неаполиса! – отозвался Главк.

В эту минуту группа, окружавшая Иону, расступилась, и он увидал перед собою блестящее видение – ту самую красавицу, подобную нимфам, которая в течение уже нескольких месяцев витала в его воображении, озаряя своим сиянием его воспоминания.

IV. Храм Исиды. – Ее жрецы. – Характер Арбака выясняется

Вернемся к египтянину. Мы оставили Арбака на берегу полуденного моря после того, как он расстался с Главком и его спутником. Приближаясь к более людной части гавани, он остановился, скрестил руки на груди и смотрел на оживленную картину. Горькая усмешка блуждала на его смуглом лице.

– Простаки, одураченные безумцы! – прошептал он про себя. – Каковы бы ни были ваши цели – еда, удовольствия, торговля или религия, – вы одинаково поддаетесь обману страстей, которыми вы сами должны в сущности управлять! Как я презирал бы вас, если б не ненавидел! Да, я вас ненавижу! Греки, римляне, – все вы похитили у нас в глубоких недрах египетской науки тот огонь, который воодушевляет вас. Ваши знания, ваша поэзия, ваши законы, ваше искусство, ваше варварское ведение войны, все это (но в каком жалком, искаженном виде, сравнительно с великим оригиналом) – вы украли у нас, как крадут рабы объедки после пира! И теперь вы – подражатели, выскочки, презренная шайка разбойников – вы наши повелители! Пирамиды уже не созерцают более потомков Рамзесов, орел витает над нильской змеей! Да, вы наши повелители, но не мои! Моя душа, в силу мудрости, властвует над вами, сковывает своими целями, хотя эти узы невидимы. До тех пор, пока знание способно укрощать силу, до тех пор, пока у религии останется хоть одна пещера, откуда оракулы могут морочить род человеческий, до тех пор мудрые будут властвовать над землей. Даже из ваших пороков Арбак извлекает наслаждения, невидимые глазам пошляков, – наслаждения высокие, богатые, неистощимые, о каких ваши расслабленные умы, в их тупой чувственности, не могут составить себе понятия. Старайтесь дальше в том же духе, рабы честолюбия и корысти! Ваша мелочная падкость до выгодных мест, квесторских должностей и прочей комедии раболепной власти возбуждает во мне только смех и презрение! Мое же могущество распространяется всюду, где царствует легковерие. Я попираю ногами даже людей, облеченных в пурпур. Пусть пали Фивы, пусть Египет существует только по имени – весь мир поставляет подданных Арбаку.