День, когда умерли все львы - Олег Батухтин

Я с интересом осмотрел труп Медузы, который с умиротворенным видом покоился на каталке. По своему обыкновению, Аниса была облачена в фантастическое количество предметов гардероба. Под расстегнутым пальто виднелось как минимум три свитера, из-под которых торчал воротник самотканой рубашки. Несколько разноцветных юбок прикрывали толстые, от слоя нескольких гамаш, ноги. Безобразный ком волос на её голове прикрывала бесформенная широкополая шляпа.

Наше молчаливое созерцание прервала Агафья Петровна, которая с кряхтением спустилась в морг. её взгляд остановился на свежем трупе. Казалось, что фельдшер совершенно не удивлена. С другой стороны, Агафья Петровна достигла той возрастной планки, при которой уже люди ничему не удивляются.

– Что с ней? – спросила фельдшер. Она снова нацепила на нос свои очки-телескопы.

– Скорее всего Медуза отравилась химическими испарениями, – ответил участковый, – я проезжал по улице Кыхыма-Тюри, когда на дорогу буквально выпрыгнула тетя Катя, соседка Медузы. Исходя из её истеричных жалоб и криков я понял, что из хибары Анисы валит едкий дым, который уже дошел до дома тети Кати. Из дома действительно дым шел столбом, а вокруг чувствовался едкий запах, будто после химической атаки. Я прикрыл курткой лицо и поспешил в дом. Задымление произошло из-за неустановленного вещества, которое пролилось в затопленную печку из опрокинувшегося на плитке чугунка. Вылив в очаг ведро воды, я начал поиски хозяйки дома. Когда я нашел ее, было уже поздно и мне ничего не оставалось, кроме как привезти её сюда. Родни-то у нее нет. Даже сообщить некому.

Агафья Петровна подошла к каталке и мельком оглядела труп.

– Возьми в том ящике фонарик, – приказала мне фельдшер, указывая рукой в сторону шкафа, – и посвети сюда.

Я открыл ящик и среди многообразия различных инструментов, часть из которых можно со спокойным сердцем отправить в музей медицины, нашел компактный фонарик. Я пощелкал кнопкой включения и фонарик мигая, загорелся.

– Ну что ты там, уснул что ли? – требовательно крикнула Агафья Петровна. У меня складывалась ощущение, что я навечно стал её ассистентом.

Потянув Медузу за нижнюю челюсть фельдшер открыла покойнице рот.

– Сюда свети, болван, – проворчала Агафья Петровна и удовлетворённо хмыкнула, когда я выполнил её просьбу, – да, отравилась, бедняга. Слизистая у нее вся розовая. Фанис, ты опоздал минут на десять.

Участковый виновато опустил голову.

– Ладно, раздевайте ее, – отдала очередной приказ фельдшер.

Мансур в один миг оказался около каталки и в ту же секунду его трясущиеся руки стали шарить по одежде покойницы, пытаясь одолеть несметное количество пуговиц. Мой друг даже не пытался скрыть своего возбуждения. Для него эта была долгожданная возможность поглазеть на обнаженное женское тело, и неважно, что оно было мертвым. Я же действовал гораздо взрослее: спокойными и методичными движениями снимал с Медузы тот или иной предмет гардероба, аккуратно складывая его в стремительно растущую кучу одежды. Мой сексуальный опыт был несколько обширнее того, чем мог похвастаться Мансур: во-первых, я трогал грудь нашей вечно пьяной соседки Зухры, а во-вторых, когда она уснула, мне удалось засунуть палец в её влагалище. Мансур даже не пытался скрыть своей зависти, когда я давал ему понюхать свой перст, ведь все, чем мой друг мог похвастаться, это то, как его гнал дед Игнат, после того как увидел обесчещенной одну из своих тыкв.

Когда с одеждой было покончено Медуза предстала перед нами такой, какой создал её личный бог. Любуясь телом покойницы я машинально сворачивал рубашку, чтобы положить её к остальной одежде. В нагрудном кармане я нащупал плотный продолговатый предмет, который оказался старым блокнотом. Положив рубашку на столик, который уже начал напоминать прилавок секонд-хенда, я открыл блокнот и пролистал несколько страниц, исписанных мелким убористым почерком. Не успел я прочесть и пары строк, как меня отвлек Мансур.

– Я завидую Васе Муравкину, – мечтательно сказал мой друг, не отрывая взгляда от полной груди Медузы, – кто же знал, что она такая красотка.

– Ты извращенец, – сказал Фанис Филаретович, сам он также был не в силах отвести глаз от обнаженного тела, – сначала трахаешь тыкву, потом стоишь над мертвой женщиной с торчащим хуем.

Мансур стыдливо натянул футболку практически до колен, прикрывая свою эрекцию. Надпись «Олимпиада-80» растянулась на ткани в высоком гротескном шрифте. Сколько я себя помнил Мансур всегда ходил в этой футболке.

– Хватит пускать слюни на несчастную женщину, побойтесь бога, – строго сказала Агафья Петровна уже позабыв, что ещё полчаса назад с вожделением разглядывала пенис Гражданина Галактики, – Азат, бери бланк и начинай заполнять!

Я послушно взял листок и сел за стол, приготовившись к уже привычной мне процедуре заполнения официального документа.

– Фамилия, имя и отчество? – спросил я.

– Аниса Хамидулловна Мударисова, – отчеканила Агафья Петровна. Меня охватило острое чувство дежавю, от которого по спине побежали мурашки. Мне казалось, что я устроился работать в какую-то безумную небесную канцелярию и делом всей моей жизни стало заполнение огромного гроссбуха с именами покойников.

– Дата рождения, – продолжил я.

– Седьмого августа тысяча девятьсот семидесятого года, – ответила фельдшер.

Достаточно быстро заполнив оставшуюся часть бланка мне пришлось лишь ненадолго остановиться на причинах смерти. Я с облегчением отложил ручку и мой взгляд упал на найденный мной блокнот покойной женщины, о котором я уже успел позабыть.

– Что это? – перехватив мой взгляд спросил Фанис Филаретович.

– Какие-то записи… – сказал я, открывая блокнот, – Евангелие от Медузы. Здесь всё на башкирском языке.

Я передал блокнот участковому, так как моё знание родного языка сводилось к паре слов из категории обсценной лексики. Фанис Филаретович с сомнением полистал записи и с виноватым видом заявил:

– Я не знаю башкирского языка, Агафья Петровна, может вы знаете?

– Не знаю я ваших басурманских языков, – проворчала фельдшер.

– Я знаю! – с гордостью выпятив грудь сказал Мансур, – не так уж я и глуп, как принято полагать.

Участковый передал блокнот Мансуру, и тот, с видом академика, принялся перелистывать страницы. Я видел, с какой гордостью поглядывает на нас новоявленный эксперт по башкирской филологии. Его глаза возбужденно блестели, а руки нервно тряслись.

– Здесь один и тот же текст, который повторяется на каждой странице, – заметил Мансур.

– Так изволь его прочесть, – сказал Фанис Филаретович, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. И Мансур продекламировал отрывок следующего содержания:

Пора призвать царей в страну гниющих братьев. Давно забытый бог откроет им ворота и ринется в страну своих гниющих братьев невиданный доселе, огромный дивный прайд. Немытая долина умоет лик свой кровью, а тот, кто запоздает – последует за братом в страну гниющих братьев. Тот день настанет скоро, ты жди, гниющий царь зверей.

– Что такое прайд? – спросил Мансур, закончив напряженное чтение.

– Стая львов, – машинально ответил я, пытаясь избавиться от внезапного озноба. Что-то очень знакомое в моей душе задел этот текст.

– Бред безумной бабы, – резюмировал участковый, – некогда мне слушать эту чушь. Вы тут заканчивайте, а я на участок. Мне ещё нужно рапорт составить и доложить Варнаве Фомичу. Пусть уже начинает заниматься организацией похорон.

С этими словами Фанис Филаретович уже в третий раз покинул наше общество, но меня не покидало предчувствие, что скоро мы снова увидимся. Мансур не обратил никакого внимания, на ушедшего участкового. Мой друг с опустошённым видом крутил в руках записи Медузы. Мансур чувствовал, что торжество его эрудиции закончилось также неожиданно, как и началось, и он пытался подольше удержать ощущение триумфа в своей голове. Я спросил Агафью Петровну, что она думает по этому поводу.

– Многое я видела за свою долгую жизнь, – ответила фельдшер, накрывая Медузу брезентовым полотном, – и далеко не всё я могу объяснить, руководствуясь законами логики. Вот, например, как сейчас помню тысяча девятьсот двадцатый год. В то светлое время я была ещё относительно молода.

Взгляд Агафьи Петровны растворился в пространстве, я видел, что душой она уже далеко в прошлом.

– Как раз в тот год большевики казнили барина нашего, Емельяна, упокой господь его душу, – продолжала тем временем Агафья Петровна, – добрейшей души человек был. Как только его кровью улицы окропили, так проклятым стало наше село, хотите верьте, хотите нет. Я в этом доме и в этом селе жила ещё при царе и прекрасно помню, как здесь счастливо жилось. А сейчас здесь обитают, в основном, воры, пьяницы, душегубы и безумцы. Напрасно, я здесь осталась. Но, вспоминая прошлое, могу сказать, что я не могла поступить иначе. Поэтому и приняла предложение работать фельдшером, в том же самом доме, где я жила при барине.