Голубая комната - Жорж Сименон

— Вам это так необходимо?

— Не знаю. Разве не все мужчины такие?

Профессору Биго было лет пятьдесят, его уже взрослый сын учился в Париже, а дочь недавно вышла замуж за гематолога, которому она помогала в лаборатории.

Психиатр был неряшлив, ходил в мешковатом, мятом костюме с болтающимися пуговицами. К тому же он непрерывно сморкался, словно страдал хроническим насморком.

Как объяснить ему, что произошло во время той ночной поездки? Ничего примечательного. Они не обменялись и дюжиной фраз. Тогда он был уверен, что Жизель ничего не знает, по крайней мере о сцене в городе после обеда. Скорее она вообще не подозревала о его отношениях с Андре, даже если до нее и доходили слухи о некоторых его интрижках.

И тем не менее именно за эти двенадцать километров он почувствовал, насколько она близка ему.

«Ты так нужна мне, Жизель», — чуть было не сказал он.

Нужно чувствовать ее рядом с собой. Нужно, чтобы она доверяла ему.

— Как подумаю, сколько лет я из-за тебя потеряла…

Он услышал голос Андре, а не жены — глуховатый, который шел из бурно вздымающейся груди. Она пеняла ему за то, что он в шестнадцать лет уехал из деревни, чтобы получить профессию.

Тони уехал в Париж и работал там в одном гараже до призыва в армию. Он никогда и не вспоминал об Андре. Для него она была просто рослой девицей, которая жила в Замке и чей отец был народным героем.

Высокомерная и холодная девица. Статуя.

— Чему ты смеешься?

Оказалось, что он смеется в машине, вернее, ухмыляется.

— Фильм вспомнил.

— Он тебе понравился?

— Ничего.

Да, статуя, которая так внезапно ожила и спрашивала его, глядя куда-то вдаль:

— А если бы я была свободна, Тони?

Все знали, что Николя очень болен и не доживет до старости, но вот так говорить, почти в прошедшем времени! Он сделал вид, что не расслышал.

— Ты смог бы тоже освободиться?

Локомотив свирепо засвистел.

— Что?

— Я спрашиваю, смог бы ты…

Что бы он ответил, если бы не увидел Николя в толпе на площади?

В доме на первом этаже горел свет. Сестры Молар, наверно, уже сложили шитье и приготовились уходить, потому что они обычно ложились спать в девять часов, иногда даже раньше.

— Я отгоню машину.

Она вышла, обогнув дом, чтобы зайти через кухню, а он же поставил грузовичок в серебристый ангар, поместив его посреди механических монстров ярко-красного и желтого цвета.

Когда он подошел к дому, обе девицы спускались с крыльца.

— Спокойной ночи, Тони.

— Спокойной ночи.

Жизель оглядывала комнату — нет ли какого беспорядка.

— Выпьешь что-нибудь? Может, хочешь есть?

— Спасибо.

Впоследствии он спрашивал себя — не ждала ли жена от него в тот момент какого-то слова или жеста? Могла ли она предчувствовать нависшую над ними опасность?

Обычно, когда они возвращались из кино, она сразу поднималась наверх, чтобы послушать, как дышит Мариан.

— Знаю, это смешно, — призналась она однажды вечером. — Но так бывает, только когда меня нет дома. Когда я здесь — мне кажется, она под моей защитой. Она тут же поправилась:

— Под нашей защитой. Когда меня нет рядом, мне так за нее страшно!

Она с тревогой склонялась над дочерью, стараясь расслышать ее мерное дыхание.

Он не нашелся, что сказать. Они разделись, как обычно, стоя друг против друга. После родов Жизель немного раздалась в бедрах, но по-прежнему оставалась худой, а бледные груди отвисли.

Как объяснить другим, что он ее любил, но почему-то в тот вечер, даже охваченный раскаянием, не смог сказать этого ей?

— Спокойной ночи, Тони.

— Спокойной ночи, Жизель.

Она сама погасила лампу у изголовья, которая стояла с ее стороны, потому что она всегда вставала первой, а зимой было еще совсем темно.

Задумалась ли она хоть секунду перед тем, как нажать выключатель?

Раздался щелчок.

ГЛАВА III

Он был достаточно уравновешен, это подтвердили многочисленные тесты, которым его подвергали в Пуатье, сначала тюремный врач, психиатр, а потом эта странная женщина с цыганскими глазами — доктор психологии, которая казалась ему то забавной, то угрожающей.

Все они удивлялись его спокойствию и даже были готовы вменить ему это в вину. Впоследствии на суде то ли помощник прокурора, то ли представитель гражданской партии расценят это спокойствие как цинизм и агрессивность.

В принципе он действительно хорошо владел собой, предпочитая ждать развития событий, а не забегать вперед.

Были ли счастливыми две недели, которые они провели в Сабль-Долонь? Счастливыми и немного грустными — его одолевали внезапные приступы тревоги, чего не могли не замечать жена и дочь.

Они вели обычный для всех отдыхающих образ жизни: завтракали на террасе, Мариан прямо в своем красном купальнике, а в девять утра они были на пляже, где у них появилось даже свое место.

Уже через два дня у них сложились ритуалы и привычки, они познакомились с соседями по столовой в «Черных камнях» и обменивались улыбками с пожилой четой. Супруги мило беседовали с Мариан, а та завороженно смотрела на бороду старика:

— Если он немного наклонит голову, его борода попадет в суп.

Каждый вечер Мариан не сводила с него глаз, уверенная, что это непременно должно произойти.

По утрам и после обеда одни и те же постояльцы занимали места под зонтиками рядом с ними; полная блондинка долго натирала себя маслом для загара, а потом, лежа на животе и спустив бретельки купальника, целыми днями читала; плохо воспитанные мальчишки — сыновья парижан — показывали Мариан язык и толкали ее, когда она купалась.

Жизель, немного выбитая из колеи вынужденным бездельем, вязала свитер небесно-голубого цвета, в котором Мариан пойдет в школу, и шевелила губами, считая петли.

Так ли уж хороша была эта идея отдыха у моря? Тони играл с Мариан, учил ее плавать, поддерживая под подбородок. Он хотел научить и Жизель, но она, как только переставала чувствовать дно под ногами, впадала в панику, начинала отчаянно молотить руками и цеплялась за него. Один раз, когда ее неожиданно накрыло волной, ему показалось, что он увидел в ее глазах страх. Но боялась она не моря, а его.

Иногда он подолгу был совершенно спокоен, расслаблен, играл в мяч, прогуливался с Мариан до конца мола. Втроем они бродили по узким улочкам города, осматривали собор, фотографировали рыбачьи лодки в бухте, рыбные торги и местных жительниц в плиссированных юбках и блестящих сабо.

Не меньше десяти тысяч людей так же проводили время, с началом грозы хватая свои вещи и спеша укрыться в гостиницах и кафе.

Почему же временами на него что-то находило, он словно отключался от внешнего мира? Может, это был упрек за то, что он не в Сен-Жюстене, где Андре напрасно подавала ему условный сигнал?

— Кстати, по поводу сигнала, господин Фальконе…

После нескольких недель, проведенных в Пуатье, Тони начал путать, какие вопросы задавал следователь Дьем, а какие — психиатр. Случалось, они спрашивали об одном и том же, но разными словами и в разном контексте. Может быть, они совещались между допросами, надеясь подловить его на противоречии.

— Когда вы с вашей любовницей договорились об этом сигнале?

— В первый же вечер.

— Вы хотите сказать, это было в сентябре, на обочине дороги?

— Да.

— Кому принадлежала эта идея?

— Ей. Я уже говорил вам. Она хотела, чтобы мы встретились в более подходящей обстановке, а не на опушке леса, и она сразу подумала о гостинице моего брата.

— Она же предложила и полотенце?

— Сначала она хотела выставлять какой-то определенный товар в уголке витрины.

У них было две витрины, забитые бакалейными товарами, разными текстильными мелочами и сандалиями. Магазин Депьер находился на центральной улице, рядом с церковью, так что пройти через город, минуя его, было невозможно.

Внутри был полумрак, два прилавка завалены товарами, вдоль стен стояли бочки и ящики, полки ломились от консервных банок и бутылок, под потолком развешаны хлопчатобумажные брюки, корзины и окорока.

Тот особенный запах, который царил здесь, был неотъемлемым воспоминанием детства; сильнее, пожалуй, врезался в память только запах керосина — на многих отдаленных хуторах и фермах не было электричества.

— О каком товаре шла речь?

— Это был пакет с крахмалом. Но потом она побоялась, что муж переставит его на другое место, пока она будет в кухне.

Как могли они надеяться узнать все о чужой жизни, которая была так далека от них, за несколько недель или даже месяцев, беседуя по два-три часа в день? Не только о его и Жизель жизни, но и об Андре, мадам Депьер, мадам Формье, обо всей деревне, о поездках между Сен-Жюстеном и Трианом. Только для того, чтобы все узнать о голубой комнате, надо было…