Андреевское братство - Василий Звягинцев

– Есть хочешь? – спросил монах, подвигая мне табурет. – Можно сказать, чтоб принесли из трапезной. Грибная солянка, жареная рыба… Или просто чаю?

Я не ел по-настоящему очень давно, но голода не было. Нервы. У одних от переживаний аппетит обостряется, у меня наоборот. Да и затруднять пожилого человека…

– Чаю, пожалуй, выпью.

И только после чая с черствыми бубликами и сахаром вприкуску я перешел к сути дела.

Отец Григорий выслушал меня внимательно, не стеснялся перебивать для уточнения мелких деталей, которые сам я упустил или не придал им должного значения. Несколько раз он предлагал вернуться назад и отдельные эпизоды разложить буквально по минутам. Во время долгого, более чем трехчасового разговора святой отец отнюдь не выглядел тихим богомольным старичком. Напротив, глядя на него сейчас, я очень отчетливо представил, каким он был бравым офицером, и не где-нибудь, а в мобильных частях ООН. Первая половина нашего века, как известно, спокойствием не отличалась, работы ооновским коммандос было выше головы. И хоть потом почти тридцать лет отец Григорий усердно замаливал грехи, прежняя хватка осталась, достаточно было вглядеться в его прищуренные, далеко не смиренные глаза. Он сжал в кулаке свою не слишком роскошную бородку, задумался, покачивая носком потрескавшегося от старости сапога.

– Ну, стало быть, ладно. Сегодня, сын мой, можешь отдыхать спокойно. Здесь тебя никто не найдет и не потревожит. Стены обители надежны, братия многочисленна и крепка духом… – он усмехнулся. Встал, зевнул и мелко перекрестил рот. Подошел к маленькой двери и открыл ее.

За дверью оказалась еще одна комната. Совершенно в ином стиле. Тут стояла добротная кожаная мебель, массивный письменный стол, мощный компьютер. Две стены занимали застекленные книжные и глухие иного назначения шкафы, пол устилал ковер, к третьей стене прислонился громоздкий металлокерамический сейф. Еще две двери справа от сейфа. И узкое окно напротив стола, забранное прочной решеткой.

Я понял, что это – рабочий кабинет монаха. И сам он скорее казначей, чем келарь. Если здесь хранятся монастырские ценности, спать я могу на самом деле спокойно.

Отец Григорий пожелал мне доброй ночи, осенил крестным знамением и исчез, притворив за собой дверь.

Я лег на диван и действительно почти тотчас уснул.

Проснулся среди ночи непонятно отчего. Разве что от непривычной тишины. Как в сурдокамере. Или в каюте звездолета. Лежал на спине, глядя в невидимый потолок.

Все пережитое за двое суток представилось вдруг сюрреалистическим абсурдом, и только текущий миг – реальностью.

А потом где-то очень далеко, за Сиверским озером, вдруг послышался тоскливый собачий вой. А может быть, и волчий. Вой этот перемещался вдоль горизонта, как будто передавался эстафетой. Замолкал в одной деревне или хуторе и начинался в другой. Я постарался представить карту окрестностей, чтобы сообразить, возможно ли это, и в полудреме мне привиделся один-единственный зверь, но огромный, бегущий краем озера.

Выспаться мне удалось хорошо. Даже, пожалуй, лучше, чем когда-либо за последнее время. Мало того, что меня никто не беспокоил (а ночной вой не приснился ли?), так еще и погода за ночь изменилась, похолодало, опустился густой моросящий туман, и в келье царил приятный полумрак, а по жестяному козырьку окна негромко постукивали дождевые капли.

Отца Григория в келье не было, на столе меня ждал постный, но вполне приемлемый завтрак. Я надеялся, что в современно оборудованном кабинете монаха найду какое-нибудь средство связи с внешним миром, однако ошибся. Кроме компьютера, ничего радиоэлектронного там не оказалось, да и компьютер включить не удалось, система кодировки не соответствовала ни одной мне известной. Вполне возможно, что и подключен он не к общемировой, а к какой-нибудь специально-церковной информационной сети, а машинным языком мог быть, к примеру, даже и церковнославянский.

Оставалось либо снова завалиться спать, либо развлечься чтением духовной литературы. Или, наконец, просто наблюдать из окна за будничной монастырской жизнью. Если б окна выходили во двор музея-заповедника, было бы, конечно, лучше. Туристки там и тому подобное…

Отец Григорий появился только после обеда, который мне принес молчаливый послушник. Он вошел в мокром подряснике и заляпанных грязью сапогах, пока переодевался в сухое, грел руки перед зеркалом изразцовой печи, не произнес ни слова. А я терпеливо ждал, понимая, что не просто так он полдня бродил где-то под дождем.

– Как желаешь поговорить, сын мой, – отец Григорий сел на табурет, положив на стол маленькие жилистые кулаки, – в мирском плане или же в духовном?

«Начало многообещающее», – подумал я.

– Не хочу показаться грубым материалистом, отец, но сфера духовная, по-моему, сейчас не слишком актуальна. Поскольку духовное бытие я не мыслю отдельно от бытия телесного. Если не удастся обеспечить второго, то и первое… – я пожал плечами.

– Пусть так. Хотя я мыслю иначе и не стал бы категорически противопоставлять одно другому. Я много размышлял над твоим делом. Ты прав в одном. Рациональное объяснение тому, что произошло, найти не просто трудно, а скорее всего невозможно. По крайней мере три момента в обычной системе координат необъяснимы. И значит, твоя безопасность полностью гарантирована только здесь. При тех возможностях, что продемонстрировали твои враги, полагать иное – крайне безответственно…

Я и сам так думал в глубине души, но из врожденного оптимизма надеялся как-нибудь выкрутиться. Потому слова монаха меня не удивили. Правда, чтобы прийти к такому выводу, не требовалось размышлять ночь и полдня.

Но дальше он начал говорить вещи, которые в чем-то могли быть истиной, а в целом вызвали не то чтоб неприятие, а недоумение.

Выходило так, что люди здесь, в общем-то, почти и ни при чем. Просто в мир пришло некое абстрактное зло чуть ли не всеобъемлющего плана. И направленное не только против меня как отдельно взятой личности. То есть я – лишь субъект проявления указанного зла в его мирском воплощении.

Всерьез с такой позицией спорить было невозможно. Да и просто невежливо. Надо было выкручиваться. Искать деликатные формы возражений. Я и сказал, что, на мой взгляд, «мировое зло» проявило себя действиями чересчур земными да вдобавок и неквалифицированными.

– Вот тут твоя ошибка. Очеловечивать потустороннее – нет ничего более неправильного. Разумеется, земной противник в чистом, скажем так, виде сумел бы разделаться с тобой успешнее… Могу даже рассказать, как такие вещи исполняются… А тут другое. Не требую, чтоб ты поверил мне сразу. Сам был такой, знаю…

Отец Григорий говорил все это резко, что так не походило на его обычную манеру.

– Ну допустим, – кивнул я. – Но что из этого следует? Смириться? Приготовиться к неизбежному? А может, постриг принять? Как считаете, против монаха эти силы зла бессильны?

Он кивнул.

– Возможно. Думаю, в этих стенах ты в безопасности.

«Вот тебе и вербовка, – подумал я. – Или, лучше сказать, обращение. Десять лет общались, а теперь отец-миссионер решил, что клиент созрел…»

– Только ведь зло при этом не исчезнет? Найдет себе иную точку приложения. И добьется своего. А чего именно? Я впервые увидел монаха раздраженным. Или, вернее, утратившим обычное спокойствие.

– Нет, ты до сих пор ничего не понимаешь. Думаешь, повредился дед на религиозной почве? Что я тебе, апостол Павел? Если бы я знал, в чем тут дело! Я так чувствую, понимаешь?.. – и тут же крякнул смущенно, опустил глаза, несколько раз перекрестился. Видимо, это показалось ему недостаточным, он встал, повернулся к самой большой из икон в тусклом серебряном окладе, начал вслух читать молитву:

«Да воскреснет Бог и расточатся врази Его, и да бежат от лица Его ненавидящии Его. Яко исчезает дым, да исчезнут; яко тает воск от лица огня, тако да погибнут беси от лица любящих Бога и знаменующихся крестным знамением, и в веселии глаголющих: радуйся, Пречестный и Животворящий Кресте Господень, прогоняяй бесы силою на тебе пропятого Господа нашего Иисуса Христа, во ад сшедшего и поправшего силу диаволю и даровавшего нам тебе, Крест свой Честный, на прогнание всякого супостата. О Пречестный и Животворящий Кресте Господень! Помогай ми Святою Госпожею Девой Богородицею и со всеми святыми во веки. Аминь».

Глава 5

Под вечер разразилась сильная гроза, необычная в это время года, и я долго стоял под навесом башни и наблюдал за потоками серой воды и лиловыми кустистыми разрядами молний.

Однако к назначенному времени дождь утих, и я собрался на встречу с Марком. Невзирая на все ранее услышанное от монаха.

Отец Григорий решил составить мне компанию, хоть я и отказывался, считая, что неудобно злоупотреблять гостеприимством и дружелюбием пожилого человека, заставляя его тащиться за несколько километров по грязи, лужам, мокрой траве. Тем более что не было и уверенности в пунктуальности мальчишки.