Проклятие Гиацинтов - Елена Арсеньева

— А сам не догадываешься? — спокойно вопросила бабуля.

— Неужели на… хм-хм?.. — Городской смущенно запнулся.

— Во-во, — сказала бабуля. — На енто самое, что у мужика в штанах свернувшись лежит да знай ждет своего часу, чтобы баб во грех ввести. Величины каменье бывает разной: какое — в вершок, какое — в пядь, но, сам понимаешь, дело не в размере…

— …а в технике, — ляпнул городской что-то непонятное.

— Это уж точно, — хмыкнула бабуля, которая, похоже, его превосходно поняла. — Большую херь найдешь или малую — конец один, и не шибко хороший. Теперь ты знаешь, почему у нас Белую полоску Берегом Слоновой Кости зовут и почему туда никто ходить не любит. Вот разве что вы, приезжие, лезете туда, будто для вас там медом намазано… Даже какие-то студенты, помню, приезжали, легенду про Слона записывали, говорят, это местный фольклор, даже книжку прислать обещали, в которой этот фольклор, значит, напечатают, да так и не прислали. Не то забыли, не то сказали им, чтоб книжку не похабили…

— А вот интересно, из чужих кто-нибудь находил каменье херь? — задумчиво спросил городской. — И действует ли она на них так же, как на местных?

— Сие, милочек, мне неведомо, — с сожалением промолвила бабуля. — Вот разве ты расскажешь через годок-другой, что с тобой приключилось?

— Я? — изумился городской. — А почему я?

— Как почему? Потому что ты каменье сие нашел.

— Я?!

— Да что ты заладил одно и то же! — уже сварливо буркнула бабуля. — Я, я! Утресь с берега пришел, из сумки своей песок у крыльца вытряхивал, чтоб в дом не тащить? Вытряхивал. Ну и вытряс с песочком каменье херь. Поди погляди: оно там до сих пор валяется.

— Что за ерунду вы говорите! — возмутился городской. — Неужели бы я не заметил, если бы с песком камень вытряхнул? Нету там ничего.

— А я говорю, есть! — усмехнулась бабуля.

— А я говорю, нет! — фыркнул городской.

— Да ты поди погляди, — посоветовала бабуля.

— И глядеть не стану! — заартачился городской.

— Ну и зря! Поди погляди! Каменье не простое, где такое ишшо увидишь? — подначивала бабуля.

— Не пойду! Не стану глядеть! — уперся постоялец.

Пока они пререкались, Лерон не мешкала: выскочила из сеней, спрыгнула с крылечка да так и впилась взглядом в землю.

Лерон родилась и выросла в этой деревне, на Берегу Слоновой Кости бывала раз сто, а может, двести или даже триста, но ни разу не натыкалась на каменье херь. Собственно, не очень-то и хотелось — раньше, но сейчас… сейчас, чудилось, она все на свете отдала бы, чтобы хоть одним глазком на него взглянуть.

Ага, вот по убитой земле рассеян приметный белый песок, вот камушки меленькие валяются, а вот…

Ишь ты! Лежит что-то такое… не больше мизинчика длиной. И по форме на мизинчик похоже, только как бы в шляпке… ну в точности малюсенький гриб-подосиновик.

Лерон наклонилась и подняла камешек. Казалось, он был выточен из цельного кремня, и так тщательно-тщательно! Цвет имел такой… как бы розово-смуглый, словно бы слегка загорелый.

Так вот оно какое, каменье херь! Занятная штучка. Странно, как это постоялец мог не заметить камушек? Он же сразу бросается в глаза! А может… может, бабуля что-то схимичила? Взяла и подбросила, чтоб насмеяться над городским! С нее небось станется! Тогда нужно поскорей камушек положить на землю. Не дай бог бабуле помешать!

Лерон разжала пальцы, но каменье херь так и осталось на ладони, словно прилипло к ней. Она тряхнула пальцами — не помогло. И в это мгновение на крыльце появились городской с бабулей. И воззрились на Лерон и на каменье херь в ее ладони.

— Ага! — заблажил городской. — Я так и знал, что здесь дело нечисто! Я так и знал, что это вы нарочно Лерон попросили выйти, чтобы она мне херь подкинула!

— Внучка! — взвыла бабуля. — Зачем ты эту погань взяла! Кинь ее! Кинь немедля!

Лерон снова тряхнула ладонью и даже поскребла херь пальцами, пытаясь оторвать, — без толку.

— Бабуль, я не могу… — простонала она, испуганно глядя на прабабку, из глаз которой вдруг хлынули слезы. — Бабуль, ну ты что?!

Прабабка стояла и громко всхлипывала.

Даже городской встревожился:

— Да ладно, успокойтесь, бабушка, не в обиде я на вас…

— Что мне твои обиды! — проговорила дрожащим голосом прабабка. — Ты свою жизнь почитай уже отжил! А вот моя правну#ка…

— То есть как это? — с каким-то обиженно-ошарашенным видом перебил городской. — Как это — я жизнь отжил?! Да мне всего только тридцать!

— Вот и хватит с тебя! — махнула рукой бабуля так решительно, словно отсекла все последующие годы, которые постояльцу были, по ее мнению, совершенно не нужны. — А моя правну#ка… А деточка моя… Эх! — И слезы внезапно перестали катиться по ее лицу, словно кто-то где-то перекрыл краник. — Ладно, что ж теперь делать… от судьбы, знать, не уйдешь.

Она смешно подперлась ладонью и поглядела на Лерон светло и лучисто:

— А может, оно и ничего… как-нибудь обойдется… Не горюй, внученька! Я вот тоже находила энту самую каменье херь вскоре после того, как она из Слонова тела произошла… и ничего, жива. И хоть слез через то много пролила, но и счастья много узнала. Хоть и говорится, мол, не в епле счастье, но и без епли его нету!

— Что вы такое говорите, бабушка?! — сконфузился городской. — При девчонке-то…

— И то правда, — промолвила старушка, застеснявшись и даже покраснев. — Не стану более. И от тебя, Лерка, чтобы ничего такого не слышала! Держись! Глядишь, все и обойдется, если попусту про еплю болтать не станешь, думать о ней забудешь!

Лерон усмехнулась. Можно подумать, она этого слова никогда не слыхала! Оно было ей знакомо с детства. Все кругом знай только про еплю и болтали. Все книжки заканчивались ею, даже те, которые в школе проходили. Ну чем, спрашивается, занимались все герои, игравшие свадьбы со своими избранницами? Да ею, родимой! Только ею! Стоило закрыться книжке, как они мигом тащили в постель своих молодых жен — и ну наяривать!

Ну и что? А ничего страшного! В этом и состояла жизнь. Лерон, деревенская девчонка, видела в беспрестанной епле людей, животных, птиц и насекомых непременное условие продолжения всего сущего на земле.

И все же она бабку послушалась и держалась целый месяц, запретного слова не произнося. Месяц этот печальным выдался. Прабабка померла, и ее похоронили, и девять дней отгуляли, а Лерон все еще нет-нет, да и всплакивала по ней… И вот однажды по деревне нестройною гурьбой, но решительным шагом прошлось, направляясь к Волге, к Белой полоске, около полусотни совершенно голых мужчин и женщин.

В деревне никто им особенно не удивился. Удивляться оказалось практически некому: все работоспособное население гнуло спину на полях-огородах, ведь в деревне, как известно, день год кормит. Малышня и пацанва были в детсаду или на школьной площадке. Кое-где выглянули из окон старики и старухи, но и они особого беспокойства при виде нагих не проявили: решили, что мнится-мерещится им — от преклонных годов и от жары. Жара и впрямь стояла невероятная, небось и не такое примерещиться может!