Амнезия - Светлана Чехонадская

Клиника была хорошо защищена не только от дикой растительности. По верху высокого кирпичного забора тянулись провода сигнализации и стояли камеры. На каждую сторону света выходило по будке охранников, снабженной пятью мониторами. Главные ворота были именно воротами, а не шлагбаумом. Изображение подъехавшей машины долго изучалось по всем экранам и спискам, после чего ворота автоматически разъезжались.

Впрочем, клиника не казалась мрачным заведением. Уже в тридцати метрах от забора начинался веселый солнечный парк, в любое время года ухоженный, чистый.

Для весны здесь были целые поля ранних цветов. Они распускались, когда под соснами еще лежал последний снег. Осенью горели георгины, астры и разные кустарники, посаженные ради буйного пожелтения и покраснения. Зиму украшали ели, можжевельник и куча красивых фонариков. Ну, а уж летом парк цвел такими цветами и красками, что чем ближе к зданию, тем больше захватывало дух.

Клиника была маленькая, в самое загруженное время здесь лежало не больше десяти пациентов, и все они были сотрудниками фонда.

Оборудование было закуплено семь лет назад, но до сих пор, по меркам Москвы, оставалось очень современным. Впрочем, серьезных заболеваний здесь не лечили. Сюда ложились, чтобы провериться, сдать все анализы. В отличие от государственной медицины, здесь не надо было подгадывать под часы приема и брать направления в другой конец города, чтобы сделать компьютерную томографию или суточную кардиограмму – все было под рукой. Лег на два дня, проверился, успокоился, пошел работать дальше.

Персонала тоже было мало. Две медсестры, две врачихи, одна массажистка, один старик-садовник, четыре сотрудника охраны, главврач Иван Григорьевич и его секретарша. Была также повариха и две ее помощницы.

Этого было достаточно. Иногда в клинике находилась только одна пациентка – дочь основателя фонда Марина Королева. У нее было свое отдельное крыло, оборудованное специально для поддержания жизнедеятельности. На входе в крыло сидел пятый охранник – единственный из всех, он имел право на ношение личного оружия.

Кабинет главного врача находился в этом крыле.

Если бы в клинике оказался посторонний человек, он, возможно, удивился бы и охране, и будкам по периметру, и проводам сигнализации. Сотрудники фонда ничего странного в таких мерах не видели.

Марина Королева попала в клинику после покушения. 2 сентября 2000 года ее ударили тяжелым предметом в основание черепа и плеснули в лицо кислотой. Все случилось на территории института, в который она поступила тремя месяцами раньше. Покушение произошло в девять часов вечера, шла дискотека. Марина вышла на задний двор институтского клуба, ее охранник в это время находился у парадного входа, там, где все курили.

Марина не была упрямой девушкой, она редко выражала недовольство по поводу чрезмерной опеки, хотя и не верила, что охранник ей на самом деле нужен. Но она не была легкомысленной. То, что она вышла на задний двор – было странно.

Сразу за клубом начинался парк, который в институте называли «наркоманским». Он был буквально усеян шприцами. Чуть дальше, на асфальтовом пятачке, находилось место продажи наркотиков. Там всегда толклись несколько мутных граждан, мимо которых проходили клиенты. Периодически устраивались облавы, и тогда все падали на землю, а омоновцы со страшным криком бегали над распростертыми телами, вопили: «Ноги раздвинь! Рот открывай, быстро!», шарили по карманам, стаскивали ботинки и носки, залезали в рот, а кого-то увозили, чтобы поискать наркотики в желудке.

Особенно часто такие облавы проходили во время дискотек, но в это время и прибыли были особенно большими. Так что по вечерам в субботу торговый пятачок всегда был заполнен, а парк буквально кишел наркоманами.

За две недели до покушения Марина рассказала отцу об этой особенности института. Он нахмурился, сказал, что лично позвонит ректору, а про себя подумал: «Как же мне повезло с дочерью. Никогда я с ней проблем не знал. Она не бесилась с жиру, не грубила, не теряла интереса к жизни, что часто бывает с детьми моих знакомых. Всегда веселая, всегда старательная, покладистая, немного наивная. За что мне такое счастье? Только один у нее недостаток, – подумал он еще, – она слишком ранимая. Слишком близко к сердцу принимает чужие проблемы. Как это неудобно для жизни!»

Итак, Марина Королева знала о том, к какому парку примыкал задний двор дискотеки. Она вышла туда, когда уже темнело, а в парке, из-за деревьев, было совсем темно.

Потом выяснили, что фонарь над крыльцом не горел. Было непонятно, зачем эта девушка пошла в темноту. Разумеется, найти свидетелей оказалось невозможно. Дискотека грохотала, никто ничего не слышал. Может быть, имелись свидетели на пятачке, но ни один из известных милиции продавцов не признался, что был там в это время.

Вне всякого сомнения, ее собирались убить. Это почти получилось. Охранник мог простоять у парадного входа еще полчаса, и тогда она умерла бы от потери крови и болевого шока. Но охранник что-то почувствовал. Он потом объяснял: «У меня заныло сердце. Что-то ударило в глаза, я словно что-то увидел».

– Что увидел? – спросил следователь.

– Как призрак какой-то промелькнул перед глазами… Мне стало так тоскливо, и я побежал ее искать.

Судя по всему, охранник нашел Марину Королеву минут через десять после покушения. Ее спасло то, что он не стал бегать по всем этажам дискотеки, а остановился в коридоре, прислушиваясь к собственным ощущениям. Они ему подсказывали: «Произошло что-то неприятное… Могло произойти на дискотеке, но тогда был бы какой-нибудь шум. Шума нет, значит, надо искать место опасное, неприятное и к тому же тихое».

Охранник стал набирать номер Марининого мобильного, он не отвечал. На дискотеке она могла просто не услышать звонков, но охранник сделал самое правильное: он убрал собственный телефон от уха, положил его в карман и стал прислушиваться. Ему показалось, что где-то вдалеке, очень слабо, он слышит звонки. И он пошел туда, откуда они могли бы доноситься, потому что их не заглушала музыка, – к заднему ходу, к черному квадрату стекла в конце коридора…

Все действия охранника доказывают, что Королев выбрал достойного. Почему же этот достойный не уберег ее?!

Королев его, конечно, уволил и пообещал наказать, но наказывать не стал, даже заплатил потом двадцать тысяч долларов в качестве единовременного пособия. Марина не должна была выходить на задний двор, и танцевать она должна была напротив своего охранника, а не за две стены от него. Но Королев знал дочь: она считала свою охрану обычной прихотью отца. Да он и сам не думал, что теперь ей что-то может угрожать по-настоящему!

Все ее детство он опасался, что ее похитят. Он ее очень любил, и об этом многие знали. Похищение с целью выкупа – вот был его главный страх. Еще он на разных этапах своей жизни опасался покушений на самого себя, это, как говорится, в порядке вещей, издержки профессии. Но дочь? Зачем?! Зачем убивать? Чтобы отомстить, чтобы принудить его что-то сделать? Но надо было хотя бы напугать сначала, пригрозить, потребовать…

Он был уверен, что она выживет. Кома – это опасно для тех, у кого нет денег. У него же были неограниченные возможности.

Первые полгода, пока закупалось оборудование в его собственную клинику, дочь находилась в государственной. Освободили целый этаж, поставили охрану. Он приезжал через день, и настроение у него было боевое. Дочь жива, борется, она пошла характером в него. Ее мать бы уже сломалась, сдалась. Марина другая. Врачи говорили, что после таких ударов не живут, а она живет, дышит. Сколько раз в жизни ему говорили: и это невозможно, и то невозможно. А он делал! И его дочь сделает невозможное. Они с ней одной человеческой породы.

Через полгода Марину разрешили перевезти. Он думал, это хороший знак. Оказалось, что с медицинской точки зрения это знак плохой. Они считали, что ее перевозят «умирать».

Еще через полгода в его клинику приехали супруги Иртеньевы. Сам Иртеньев был крупным нейрохирургом, он провел подробнейшее обследование Марины, после чего сказал, что операции она не переживет. И что ей осталось три года максимум. Королев предложил ему тридцать тысяч за операцию, но тот все равно не взялся.

Следствие тем временем шло ни шатко ни валко. Он им всем приплачивал, но они ничего не могли сделать. Дошло до того, что стали искать Марининого любовника.

– Любовника моей дочери?! – потрясенно спрашивал он. – Да вы охренели, что ли? Ей семнадцать лет!

– Ох, Михаил Александрович, – говорил следователь. – Что мы знаем о собственных детях? Сейчас уже десятилетние вступают в интимные связи.

– Не судите по своим! – отрезал он. – У моей Марины не было любовников.

– Ну как не было… Она ведь не девушка…

– В смысле?

– Ну, это…

– Было еще и изнасилование?!