Дневники склейщика чашек - Ирина Вячеславовна Корсакова

— И что же ты думаешь, по поводу, якобы, услышанного.

— Ой, девочки, — вмешалась Юлька, — шашлыки, природа — это же чудесно. Я сто лет за городом не была и шашлыков не ела. Соглашайся, Людочка, что тут гадать!

— То, например, что пикник вдвоем — это свидание. Тем более — за городом, тем более — с ночевкой. Мне не хотелось бы попасть в двусмысленное положение.

— Какая уж тут двусмысленность, — хмыкнула Ванька, — вот тебе выход: бери с собой Юльку!

— Я, к сожалению, давно не школьница, чтобы брать на встречу с мальчиком подругу.

— Да?! А в чем проблема? Ты хочешь общаться, но не готова к интиму. Так? Так! Юля хочет природы и мяса. Леха хочет тебя видеть. В моем варианте — все счастливы!

— Думаю, что Алексей предпочел бы встретиться со мной наедине.

— Конечно, предпочел бы, — Ванька, чуть не сбила рукой креманку с мороженым, — но, дабы иметь счастье лицезреть тебя целый вечер, согласиться даже на компанию буйно помешанных крокодилов!

— Тогда, мы можем и тебя прихватить, — съязвила Юлька, опасливо придерживая подтаявший десерт.

Ихтиоморфные фигурки внизу завораживали.

— Крокодилы — это лишнее, — резюмировала после долгой паузы Людмила, — а вообще…

Когда Ванька возвращалась домой, на часах был однозначный «Вечер», но ошалевшее от собственного энтузиазма солнце никак не хотело уходить и путалось между домами, как будто дожигало, из принципа, нормативные киловатты. Она, не без труда, отбрыкалась от приглашения продолжить вечер в «каком-нибудь клубе». Будучи, вполне компанейской, дружелюбной девочкой, любящей шумные сборища, дискотеки, позднее — безбашенные студенческие вечеринки в общаге, она иногда, вдруг, резко уставала от всей этой возни. Не столько от друзей, к которым была искренне привязана, сколько от необходимости непременно получать удовольствие от происходящего. Тогда она сбегала, порой в самом разгаре праздника, просто, чтобы помолчать и погрустить в свое удовольствие, не рискуя наткнуться на чей-нибудь сочувственный взгляд, а то и назойливые расспросы. А сейчас, вдобавок к этому, она соскучилась по своему дневнику. То есть, не по своему. Сама она никаких записей не вела. Частью от лени, частью от того, что считала повседневную жизнь бухгалтера крупного производства унылой, однообразной и способной уместиться в одном абзаце со всеми подробностями, как собственная антиреклама. Неизвестного происхождения записи, занимавшие её вечера, свободные от домашних хлопот и встреч с приятелями, достались ей, если можно так выразиться, по наследству. От кого? Этого она не знала.

С жильем Ваньке повезло. Сначала она расстроилась, когда узнала, что сказочная дешевизна сдаваемой комнаты обусловлена тем, что жить придется в одной квартире с хозяйкой, церемонной дамой пенсионного возраста с неизменными крупными серебряными серьгами в ушах и с именем учительницы из анекдотов и мультиков — Мария Ивановна. Такие люди зачастую ждут от квартиросъемщиков не только и не столько прибавки к пенсии, сколько способности выслушивать на кухне истории из их долгой жизни. Как раз этого Ванька и боялась. Но опасения чудесным образом не оправдались. Марья Ивановна, неожиданно для всех, на седьмом (как проболтались соседи) десятке, буквально за неделю устроила свою личную жизнь и переехала к любимому, оставив в полное распоряжение своей жилицы двухкомнатную квартиру. Конечно, одна комната была заперта, конечно, в кухне подтекала батарея, в окна сифонило из всех щелей, полы рассохлись, а плита не отмывалась. Но все это были сущие пустяки, по сравнению с возможностью впервые пожить одной.

Сразу после отъезда новобрачной, Ванька, исследуя без боя доставшиеся ей территории, наткнулась на неизвестного происхождения архив. На тот момент он представлял собой несколько потрепанных тетрадей и стопки бумаги, перевязанные нитками. Вытащив одну, наугад, поняла, что многое попорчено водой. Видимо, квартиру когда-то заливало, а старую макулатуру, понятно, никто спасать не торопился. Надеясь в глубине отказывавшейся взрослеть души, что обнаружила бортовые журналы затонувших испанских галеонов с золотом инков или, на худой конец, самые откровенные, неопубликованные письма Маяковского к Лиле Брик, достала несколько листочков из середины. Мелким, но простым и четким, без завитушек, почерком было написано:

«А возвращаться домой после спектакля лучше одному, чтобы дать возможность персонажам доиграть в твоей голове то, что они не могли показать всему переполненному залу. Да, и билет может валяться на трюмо сколько угодно».

Дальше была пропущена строка, и следующий абзац не имел никакого видимого отношения к предыдущему:

«Разбитую чашку не склеишь? Не правда, проще простого. Иначе — я остался бы без работы. Шов будет почти незаметным и прочным, гораздо прочнее остального. Я заметил, что хозяева частенько любят починенные вещи больше новых. То, что казалось потерянным дороже, то, во что вложен труд — крепче»

«В яблоке из папье-маше много слоев. Мы не знаем, что пришлось склеить, чтобы получилось то, что мы видим перед собой. Про себя мы, наоборот, прекрасно помним, что склеивалось, но плохо понимаем — что же получилось в результате»

— Ишь, ты, — улыбнулась девушка, — вот, значит, как выглядели блоги до изобретения интернета.

Осторожно, чтобы не развалить, перетащила бумаги в комнату. По дороге споткнулась о взгорбленную половицу, «ценный груз» удержала над головой, как алкаш бутылку.

— Ах, ты ж, склейщик…, мать твою…!!!

Так в её «девичьей светелке» появились дневники Склейщика чашек. «Дневники» — потому, что других аналогов она придумать не смогла. Правда, числа проставлены не были. Автор писал, когда вздумается, что придет в голову, не заботясь о связности и единстве стиля. Четкий почерк превращался порой в неразборчивые каракули, записи о доходах-расходах сменялись личными наблюдениями, философскими опусами, а, иногда — вообще, ни на что не похожими отрывками. Один из них, расшифровку которого она начала пару недель назад, а потом забросила, и ждал её сегодня на рабочем столе.

Как настоящая исследовательница, она не торопилась. Заварила чай со смородиновым листом, переоделась в домашние шорты и клетчатую рубашку, достала две ручки и большую «амбарную» книгу, которую, специально для этого притащила с работы, и пробежала глазами уже переписанное. Сначала шла короткая запись:

«Устал объяснять любимым соседям, что я не занимаюсь обувью! Какими словами им объяснить, что я не «взгляну на каблучок» и не «подклею малому ботиночки». Иногда думаю, что проще научиться, чем отбрехаться»

И сразу, без «пробелов» длинный кусок несвязанного с предыдущими записями текста:

«Когда-то я, просто, танцевал вместе со всеми в пещере возле костра. Я был и непрерывно наслаждался этим бытием, кружась в общем хороводе, распадавшемся только для того, чтобы обновиться в сию секунду совершившемся ритме.

Наш космос был прекрасен,