Литературная Газета 6495 ( № 22 2015) - Литературка Литературная Газета

– Современный литературный процесс в России. Каким вы его видите? Каковы перспективы – ждать ли нам появления новых гениев? Или они уже здесь, среди нас?

– К сожалению, собственно, «процесса» я не вижу, тем более в ситуации отсутствия литературной критики, призванной этот процесс освещать. Есть, конечно, некоторые неплохие критические статьи и даже книги, есть хорошие стихи, романы, поэты, писатели, но это лишь отдельные точки и вспышки на литературной карте. Вместо литературного процесса, как такового, я наблюдаю ярко выраженные идеологические тенденции, которые обнаруживают себя в литературном поле, наличие определённой литературной моды и даже конъюнктуры, а вот куда это всё движется – непонятно в условиях, когда размыты границы между профессиональным творчеством и графоманством, экспертным суждением и громогласно выcказанным мнением профана, предстающими в публичном пространстве в равном достоинстве.

Мне вообще кажется, что в этой ситуации идёт «денацификация» русской поэзии, той поэзии, цель которой «идеал», – очень большие усилия и деньги брошены на то, чтобы объявить следование «школам» русской поэзии – «отстоем» и внедрять в качестве «нового поэтического слова» синтаксически безграмотные и бессвязные конструкции, лишённые пунктуации и заглавных букв, не несущие в себе ни языкового колорита, ни смысла, ни гармонии, ни преображающего света поэзии. В лучшем случае это какие-то кальки со среднестатистической усреднённо-европейской современной поэзии, и поэтому совершенно не важно, на каком языке они были написаны: всё равно это читается как перевод, порой подстрочный, невнятный и просто плохой. Так, какие-то «самообразующиеся словесные системы» – без художественного смысла, цели, отношения к реальности и без самого субъекта.

– Нынешний год объявлен Годом литературы, что само по себе отрадно. Насколько, по вашему мнению, задуманное соответствует реальности?

– Год литературы – быть может, и доброе начинание в условиях, когда собственно литература вытесняется из школ, из высших учебных заведений, из общественного сознания, но я лично как-то его не ощущаю. Разве стало проще поэту издать поэтическую книгу? А в случае издания разве автору положен какой-то гонорар за неё, выданный хотя бы ради того, чтобы отметить его труд как профессиональный? Разве проводятся, как некогда, писательские конференции? Творческие поездки по стране? Устраиваются круглые столы? Разве писатели стали чаще появляться в общественном пространстве, например на радио? На телевидении? Разве появилась ка­кая-то значимая система оповещения о вышедших книгах? Мало-мальская реклама? Нет, поэты (в особенности) – по-прежнему социально ничтожная величина, маргиналы, чудаковатые полубомжи.

– В прошлом году у вас вышел семитомник прозы, за который вы получили премию Правительства РФ. Какие произведения входят в него? Когда вы успели это написать, издавая при этом новые поэтические книги и регулярно печатая в «толстых» литературных журналах подборки стихов? И что подтолкнуло вас к перемене жанра?

– Прозу я пишу давно – в 1988 году вышел мой первый роман «Инвалид детства» в журнале «Юность» с трёхмиллионным тиражом. Тогда, поначалу, я воспринимала это как авантюру, но потом проза стала меня тянуть к себе, захватила надо мной власть, и уже в 1990 году у меня вышла первая книга «Ключи от мира», куда входили этот роман, повесть и рассказ. Так и пошло – с тех пор у меня были изданы романы «Мене, текел, фарес», «Кукс из рода серафимов», «Тутти», «Меценат» и «Мастер-класс», несколько повестей и множество рассказов, – все они и вошли в семитомник. Сейчас я дописываю книгу новых рассказов, собираю книгу новых стихов и книгу новых историй и эссе.

Надо сказать, что эта перемена литературных жанров очень полезна для обновления и оптики, и творческой манеры письма. Ведь слово в поэзии отличается от слова в прозе и от слова в эссеистике. Меняются ракурс, масштаб, интонация, звучание, пластическое пространство. Разрушается то, что называется автоматизмом письма, – после прозы стихи пишутся, словно впервые. Порой что-то в них появляется такое, что провоцирует появление нового рассказа, который подсказывает тему для эссе… Иногда хочется поставить себе формальную задачу и написать пьесу… Переделать роман в сценарий… Разобраться с «комедиями» Чехова. Залезть в потайные ларцы Гоголя. Словом, парадокс такой: чем больше пишешь и позволяешь Психее вырваться из житейских уз, тем больше к тебе благоволит Муза, тем больше всяких загадок она тебе подкидывает и замыслов интригующих тебе нашёптывает.

– Что означает для вас родиться в один день с Пушкиным – 6 июня?

– Это значит втайне ощущать чувство сугубого глубокого родства и радости! И даже – претендовать втайне на особое понимание поэта и человека, у которого, как, пожалуй, ни у кого, Психея и Муза с юности нашли общий язык и составили прекрасный и счастливый союз.

Беседу вела Анастасия ЕРМАКОВА

«ЛГ» поздравляет своего давнего автора с юбилеем и желает радости, вдохновения и гармонии!

Теги: литературный процесс

Бесценное наследство отца

Не припомню родительских поучений про то, как надо жить. Тем не менее отец для меня всегда был примером служения своему делу. В партию он вступил на Северном флоте в годы Отечественной. Тогда вступали не из карьерных побуждений. К коммунистической идее, как и к религии, относился уважительно, после него в книжном шкафу остались и книги Библии и большой латунный крест. Лауреатом каких-либо премий не был. За границу не выезжал, и не потому, что был невыездной, а потому, что особенно туда не рвался. Видел Норвегию лишь с борта боевого корабля. Ему противны были делающие карьеру на политике - будь то подхалимствующие перед властями, либо вроде бы обличающие власть – крикливо диссидентствующие.

Какое наследство оставил мне отец? Что самое ценное? Это не московская квартира, не дача, которой у нас, кстати, никогда не было. Это то, что трудно выразить словами... Мироощущение... Направление – что истинно, что прочно, к чему стремиться. А передаётся это в меньшей степени словами, в основном – поступками. Как оголённую истину помню его долгий взгляд, проникнутый любовью ко мне, когда я пришёл к нему в больницу за день до смерти.

Меня как городского паренька, пусть даже и проводившего летние каникулы с дядьями на рыбалке, удивляло знание отцом практической стороны земледелия, крестьянской жизни. Он был очень общительным, неравнодушным к окружающим. Бывало, едем в плацкартном вагоне – поговорит со всеми попутчиками, и не по пустякам. Или на рыбалке, после беседы с пастухом, гоняющим стадо вдоль берега, расскажет, что этого пастуха волнует. Ежегодно мы проводили лето во Льгове на родине моей матери и в Гомеле на отцовой родине. Всюду к нему шли обиженные, и он пытался помочь, вникал, писал письма, ходил к прокурорам. Мог на троллейбусной остановке ввязаться в драку со сквернословящими хулиганами. В детстве случалось – меня раздражало его невнимание, когда мы шли по городской улице, и он по нескольку раз предлагал угостить меня мороженым или газировкой, а я каждый раз отказывался. Просто он, ведя меня за руку, был в плену своих мыслей. Часто, когда мы оказывались наедине на природе, он вслух вынянчивал поэтические строки. Остановится на ходу и что-то записывает в блокнот, который постоянно носил с собой. Отец любил краски, живопись, иногда брал в руки кисти, хотя никогда систематически этому не учился. Хорошо знал художников, собрал целую коллекцию альбомов живописи. Сам разводил из анилиновых красок и смешивал чернила, добиваясь различных оттенков, чтобы авторучками рисовать пейзажи и разрисовывать закладки для своих тетрадей. Наша двухкомнатная московская квартира на Беговой часто оживлялась голосами молодых поэтов и друзей отца по литературе, по флоту, останавливались родственники, деревенские и иногородние знакомые. Живо помню, как протяжно пел свои стихи Николай Тряпкин, он заикался и потому не читал, а пел. Кроме него среди близких друзей-поэтов отца были Михаил Исаковский, Василий Фёдоров, Сергей Поделков, Егор Исаев, Валентин Сорокин. Из прозаиков задушевные отношения сложились с А.К. Юговым и Янкой Брылём, с которым мы продолжали переписываться до самой его кончины в 2006 году. Находясь рядом с отцом, мы невольно вовлекались в водоворот его забот и мыслей. С его смертью мир для меня явственно сузился, а горизонт приблизился.

Часто дети идут по стопам родителей. Но я не стал писать стихи, хотя и тянуло к писательству. Почему? Потому что видел – как трепетно отец относится к слову, насколько неизмеримо больше меня знает языковую народную стихию. Мне казалось недостижимым его чувство природы, умение несколькими штрихами воскресить то, что ощущал и я. Да и жизненного опыта явно недоставало – о чём было писать? А начётничество у нас в семье никогда не приветствовалось...