Арабская стенка - Геннадий Емельянов

— Что у вас?

Аким Никифорович опять раскрылился для объятий, но Зорин видом своим не подал повода для фамильярности и лишь слегка пожал руку непрошеному гостю.

— Голова не болит, Олег Владимирович? Похмелье не крутит?

— У меня никогда голова не болит, товарищ, я меру знаю.

— Хоть и коньяк пили, да армянский, у меня все одно затылок давит — перебрал вчера, видать.

И тут Зорин вспомнил: перед ним тот самый блондин, что упал с обрыва в речку, голый, и вытащили его по круче на вожже с березовой веточкой в одном интересном месте. Вспомнил, хотел улыбнуться, но лишь пошевелил рыжими бровями и сузил глаза — этот визит ему не нравился, поскольку он не уважал людей, переносящих застольные знакомства в служебную сферу. Одно другому мешает.

— Так что у вас?

— Я вас не затрудню, Олег Владимирович! Ваш звоночек куда следует — и точка.

— Куда звоночек, товарищ… ээ-э?

— Бублик.

— Товарищ Бублик?

— Аким Никифорович.

— Аким Никифорович?

— Жена у меня ночь не спала, весь диван буквально провертела…

— Я здесь при чем, товарищ Бублик?

— Вы ни при чем, ясно, но стенка ей понравилась, хочет иметь такую же, как у Быковых — арабскую, со звоном которая.

— Со звоном, значит?

— Вот именно!

Олег Владимирович Зорин не был готов к такому разговору — шифоньеров у него еще никто не просил за долголетнюю деятельность на столь высоком посту. Заместитель скосился на Бублика, как птица, и деловито прикидывал про себя: гнать этого наглеца тотчас же или малость погодить ради любопытства? Однако лицо посетителя источало такую восторженную веру в чудодейственную силу высокого чина, что Зорин, смешавшись чуть, переспросил:

— Со звоном, значит?

— Со звоном, Олег Владимирович. Вы же слышали — музыку играет. Мотив не наш, а вроде бы знакомый.

Зорин стал вспоминать мотив — действительно похожий на что-то, и даже пощелкал пальцами. «Вроде бы на песню похож. Ага. «Не брани меня, родная», ящик наяривает! Придумали тоже — шкаф с музыкой. Чудаки, право слово!» Мысль Зорина побежала по причудливой кривой, запетляла, как тропинка, он вспомнил студенческий отряд на целине, свою незабвенную молодость, костры в черной степной ночи, гитару с бантиком, несудорожное веселье до утра. Девчонки с курса как раз уважали вот эту — «Не брани меня, родная, что я так его люблю»… Разливисто у них получалось. И — грустно. У Зорина защемило сердце, стены кабинета отодвинулись, растаяли, он услышал посвист, степного ветра, треск костра, почувствовал томный запах полыни.

— Так вы о чем, товарищ Бублик?

— Я говорю: заманчиво, Олег Владимирович, иметь в доме хорошую вещь, жизнь как-то интересней получается.

— Да. Так я тут посоветуюсь, что для вас можно будет сделать, — сказал Зорин неопределенно. — До свидания.

— Когда вам позвонить?

— Хоть послезавтра. С утра лучше.

Как раз послезавтра утром Зорин улетал в Москву решать кое-какие назревшие городские дела.

— Спасибо, Олег Владимирович!

— Пока не за что.

В трест Аким Никифорович Бублик вернулся расстроенный: он понял, что заместитель председателя попросту от него отбоярился. Самый надежный путь к цели, считай, оборвался. «Но ничего, не один Зорин в этом городе решает, найдем товарищей и посерьезней».

На подоконнике в торце коридора сидел Боря Силкин и в задумчивости курил сигарету, пепел он стряхивал в бумажку, свернутую кульком. Бублик тронул Силкина за плечо:

— Вот ты умный парень…

Боря загасил сигарету и спрыгнул на пол.

— Никто не считает себя глупым, Аким Никифорович. Я в том числе. И вы, надеюсь, тоже?

— Я — тоже, — кивнул Бублик. — Но ты теоретик и разреши одну задачу. Сам я ее не разрешу.

— Пожалуйста. Если смогу, конечно.

— Когда я учился в школе, — сказал Бублик, трогая Борю за пуговицу пиджака. — Рыжих было навалом. Мы их дражнили.

— Дразнили.

— Так дражнили: рыжий, пыжий, конопатый, убил бабушку лопатой. Или: мама рыжа, папа рыжий, рыжий я и сам, вся семья моя покрыта рыжим волосам. И еще: рыжий-пыжий, через сито загорал, — Аким Никифорович напряг мысль, но больше ничего относительно рыжих не вспомнил. — В общем, всяко дражнили.

— Дразнили.

— Это я к чему? Рыжих много было, а теперь — мало. Почему?

— Я когда в школе учился, у нас рыжих, кажется, не было? — Боря ухватился пальцами за мочку левого уха и замер. Глаза его остекленели на минуту. — Действительно, почему?

— Найдешь ответ — дам книжку почитать. На неделю дам.

— Сразу не сориентируешься. В литературе, наверно, порыться стоит или у медиков спросить? У социологов?

— Вот и спрашивай, тебе и карты в руки.

— А вообще это интересно!

— Конечно, поди, интересно, в чем причина, отчего происходит стирание рыжих?

— Действительно…

— Вот и соображай.

— Попробую, Аким Никифорович.

— Ну, пока.

Глава 5

Сперва упал непрыткий дождичек, потом выглянуло солнце, озолотив мокрый асфальт, кое-где еще прикрытый снегом. Снег был грязный, источенный теплом, с ледяными кромками, которые блестели, будто остро наточенные ножи. Из-подо льда сочилась вода и собиралась ручьями, с шумом падающими в сточные колодцы. Шум этот казался музыкой. Кое-где на карнизах висели сосулины, длинные и тонкие, с них размеренно скатывались капли, отбивая дробь на жестяных трубах.

Вечерело. На улицах было много праздного народа, глядевшего на мир с благостной рассеянностью. Прохожие, задевая друг друга плечами, оборачивались с улыбкой и не извинялись, потому как весной преобладает в нас хорошее настроение.

Аким Никифорович Бублик часто останавливался и глядел вслед женщинам, одетым в плащи или легкое пальто. После затяжной зимы увидеть женщину, одетую почти по-летнему, всегда как-то внове и приятно. А тут сперва навстречу, потом, миновав Акима Никифоровича, прошла, можно сказать, газель — длинноногая, с крутыми бедрами, она проплыла мимо, обдав теплым запахом духов, с ее круглой головки, причесанной плотно, свисала гривка на манер конского хвоста и подпрыгивала в такт шагам. Бублик застыл возле чугунной решетки на краю тротуара, растворив рот. Стоял он так замороченно до тех пор, пока его не оттеснил молодой наглец с рулоном ватмана под мышкой. Рулон он направил прямо в нос Бублику, будто ствол ружья, притом подмигнул и оскалился, потряхивая головой, напоминающей небольшой тюк раздерганной пакли.

— Не по тебе товар, дядечка, а?

Аким Никифорович не успел ничего подходящего найти для ответа и, несколько смущенный, заскочил с ходу в молочный магазин, купил сырок в серебряной обертке, потом с видом угнетенного заботами мужа заторопился домой, размышляя о разном. «Все-таки весна есть весна. Она как-то бодрит». Вспомнилась вдруг свадьба. Он женился на Шурочке так же вот по весне, в апреле. Звенела капель, были мокрые тротуары, поддувал ветер, пахнувший снежной тайгой и пихтами. Аким был тогда молодым, учился на втором курсе института. Мать, помнится, подарила среди прочего к свадьбе немецкий свитер с оленями, толстый и теплый, как печка. В этом свитере он и сфотографирован был с женой у двери кафе «Аист», где родня и знакомые пропивали жениха и кричали «горько!» Губы Шурочки были нежны и мягки, как цвет вербы. Под конец веселья какой-то двоюродный дядя запел протодьяковским басом частушки нехорошего содержания и выходкой своей несколько смутил общество, но охальника дюжие ребята вытолкали под дождь проанализировать свой грешок. Вернулся он вполне смирный, мокрый и, утеревшись краем скатерти, начал, выказывая историческую эрудицию, рассуждать о морских сражениях с турками. Единственный инцидент был за всю свадьбу, да и тот замяли бдительные акимовские друзья. Хорошо погуляли, приятно. Правда, Аким рассчитывал, да и намекалось ему про то неоднократно, что, может быть, отец подарит молодым автомобиль «Москвич», который стоил тогда совсем дёшево, но манна с неба не свалилась — был лишь выделен денежный пай (половину наскребли Шурочкины родители, люди небогатые) на кооперативную квартиру (однокомнатную) и все. Никифор Данилович Бублик, отец, сыну на этот раз решил не потакать. На том и стоял непоколебимо.

…У газетного киоска Акиму Никифоровичу повстречался институтский однокашник, приехавший в город по делам из областного центра. Помянутый однокашник заведовал отделом в строительном главке и имел, по слухам, определенные перспективы в смысле продвижения дальше, потому как считался специалистом высокой руки. Имеющий к тому же, как принято говорить, недюжинные организаторские способности. В студенчестве однокашник по фамилии Иванов был активистом и учился на круглые пятерки. Встреча для Бублика была не из приятных, потому что Иванов жил в свое время лишь на стипендию, летом подрабатывал и по душевной доброте чертил за Акима все курсовые. По доброте душевной помогал и еще ради того, чтобы на факультете, согласно обязательствам, не было ни одного отстающего. Аким же, брось его на произвол судьбы, обязательно бы не справился с учебой по причине феноменальной нерадивости.