Зарево - Елена Старыгина

- Н-да... Любишь, значит... Шурка, ведь она такая, что не любить-то ее нельзя. Ты прав, не нравится мне, что больно уж скоро вы решение приняли, да куда теперь деваться. Люблю ведь я ее, Шурку-то мою, и не хочу, чтоб ей в жизни плохо было. Береги ее, - Василий поднял рюмку, посмотрел ее на свет и продолжил, - люби ее, не обижай... Шурка, ведь она такая, что не любить-то ее нельзя, - повторил он.

Шура бросила взгляд на маму и увидела ее глаза, полные слез. Та теребила свой платок, съехавший с головы, и не замечала, как слезы струятся и струятся по ее щекам.

- Вот и выросла дочь, - всхлипнула Татьяна. - А чего плакать, доля наша такая, - постаралась успокоить себя.

Потом, проглотив слезы и откашлявшись, затянула своим высоким голосом старинную девичью провожальную песню:

Ой, кумушки, подруженьки,

Вы зачем поздно приехали,

О чем раньше не съезжалися,

Моего батюшку не разговаривали?

Мой-от батюшка разговорчив был,

Моя-то матушка разговорчива была...

Пропил меня батюшко

На винной рюмочке,

На пивной чашечке,

Из избы меня выжили,

Из роду племя не вывели. О-ох!

Слезы катились из глаз Татьяны, но она не вытирала их. Мария и Тоня сначала сидели притихшие, а потом подхватили песню, тоже еле сдерживая слезы грусти, рвавшиеся наружу.

Как лиха зверя из поскотинки,

Как гнилую щепку с улицы,

Как зеленую травку из поля,

Не бросай-ко ты меня, батюшко,

И буду я тебе гостюшка,

Дорога гостья, возлюблена и приголублена...

Шура глядела то на сестер, то на отца, сидевшего в задумчивости с опущенной головой, то на Николая, то на Костю, и у самой сердце сжималось то ли от радости, то ли от грусти. Она была счастлива, что совсем скоро ни на час не расстанется со своим любимым, но все же невыразимая тоска сжимала девичье сердце, тоска по тому, что теряла она, оставляла в прошлом что-то милое, что-то беззаботно детское, что-то наивно глупое, оставляла то, что не вернется уже никогда.

Лешка тупо смотрел в окно. С утра кусок не лез ему в горло, и лишь тяжелые неприятные мысли, как черви, копошились в мозгу.

- Отец, гармонь дай, - вскочил он вдруг с места.

- Зачем тебе? Поешь все? Остолоп! Проворонил девку. Так бы и треснул тебе! - замахнулся на Лешку отец.

- Чего ты, - еле увернулся тот. - Ну не люб я ей. Другой, видно, лучше.

А-а, плевать я хотел, - и он выскочил из дома, громко хлопнув дверью.

Лешка долго слонялся по улицам, пока его не окликнула Гланька, мимо дома которой он проходил.

- Лешк, а Лешк, - прокричала она, почти по пояс высунувшись из окна, зашел бы.

Лешка остановился, подумал немного и, безвольно опустив голову, поплелся в сторону Гланькиного дома, загребая носками дорожную пыль.

- Кто дома-то, - с порога осведомился он.

- Проходи, никого, - ответила довольная встречей Гланька, посумерничаем вместе.

- А мать с отцом где?

- Да вчера еще уехали к отцовой сестре на крестины. Ты проходи,

проходи, - хлопотала она, не обращая на Лешкин удрученный вид никакого внимания.

На стоявшем возле окна столе дымился сваренный картофель, лежал нарезанный ломтями хлеб, а запотевшая кринка с молоком завершала весь этот аппетитный натюрморт.

- Ждешь кого-то? - спросил Лешка.

- Не-а, ужинать собралась, а смотрю, ты идешь. Дай, думаю, позову.

Лешка усмехнулся и пристально посмотрел на Гланьку. Она была ничего: ее дородное тело, туго обтянутое ярким цветастым платьем, манило и волновало многих мужиков. Пожалуй, если бы не Шура, Лешка влюбился бы в Гланьку.

- Чего уставился, - дернула его за вихор девушка, - проходи, садись, -подтолкнула она Лешку к широкой лавке.

- Выпить есть чего? - хмуро буркнул он.

- Выпить? - хихикнула Гланька. - Ой, я и не знаю даже.

- Есть или нет? Чего кривляешься, я не на посиделки пришел, - сурово рявкнул тот.

- Чего ты, Лешк? - надула губки толстуха. - Чего сердитый-то такой? Сейчас я посмотрю, - она вразвалку подошла к подполью и с геркулесовой легкостью подняла тяжелую массивную крышку.

Гланька долго звенела и стучала чем-то, прежде чем ее довольная конопатая физиономия показалась из-под пола.

- Нашла, - весело сверкнула она глазами.

Лешка захмелел быстро, то ли от того, что с утра не держал во рту маковой росинки, то ли от навалившейся на него жгучей обиды. Он постоянно подливал себе из бутыли в стакан, утирал катившиеся пьяные слезы и приказывал Гланьке: "Пей!".

Девушка морщилась, но Лешка упрямо заставлял: "Пей, кому говорят!", и, не переставая, жаловался раскрасневшейся толстухе:

- Нет, ты скажи, побрезговала..., мною побрезговала! С этим, из церкви, "фи-фи-фи, ля-ля-ля", а мне: "Отстань, Леш!". Ну, чем я не хорош-то, скажи, а?

- Да брось ты, Лешенька, не убивайся. Чего ты, как ребенок, в самом деле, - гладила его по голове расчувствовавшаяся девушка. - Да мало ли девок у нас хороших? Ну, успокойся, забудь, - шептала она все ближе и ближе придвигаясь к парню.

- Глань, Глань-ка... Вот тут болит, понимаешь, - бил он себя в грудь,вот тут!

- Ой, Лешенька, не пара тебе Шурка. Нехорошо, конечно, так о подруге, но какая-то она неземная вся, что ли... А ты парень простой, без премудростей, тебе и девку попроще надо.

Гланька вплотную придвинулась к Лешке, и теперь ее пухлые розовые губы почти касались его лица. Он слышал ее прерывистое дыхание, чувствовал, как упругая грудь касается его груди. Вдруг он забыл, что минуту назад плакался о несчастной, неудавшейся любви. Лешка неистово впился влажными губами в ждущие, трепетные Гланькины губы и насладился каким-то звериным почти поцелуем.

Что было потом, Лешка помнил плохо. Смутно вспоминался запах сена, по-кошачьи светящиеся в темноте Гланькины глаза да собственный слабый, безвольный плач...

Глава 4

"Милая матушка, здравствуй! Пишет тебе сын твой, Константин. Прости, милая матушка, что долго весточки никакой не слал. Как-то все времени выбрать не мог: пока обустраивался на новом месте, пока то, другое.

Привыкал я долго и трудно, поначалу даже сомневаться начал, за то ли дело взялся. Теперь все образовалось, привык немного. Люди здесь хорошие. Особенно сдружился с Николаем Кибардиным, он, как и я, псаломщиком служит. Род у них большой, священнический. Да ты слыхала, должно быть.

Хочу я тебе, матушка, новость сообщить. Не знаю даже, с чего и начать...

Мечтала ты, чтобы я женился поскорее. Наверное, пришло это время. Человек я взрослый - двадцать один год уже, пора и о семье подумать. Встретил я здесь девушку и понял, что судьба это моя. Шурой ее звать, на год только меня постарше будет.

Хочу я твоего благословения попросить. Решили мы пожениться с Шурой. Я думаю, ты не будешь против. Это замечательный человек, мама. Уверен, понравится она тебе.

Собирайся в путь, как только письмо получишь. Очень мы тебя ждать будем. Кланяемся с Шурой тебе низко, ждем и целуем.

До свидания, матушка. Сын твой, Константин."

Лизавета копошилась в огороде. Вышла она чуть свет, пока горячее июльское солнце не иссушило землю. Спина еще болела от вчерашней прополки. Не успела она склониться над распустившей хвосты морковью, как услышала, что чей-то знакомый голос окликает ее:

- Оглохла ты, что ли, Елизавета Ивановна! Кричу, кричу - ничего не слышишь.

- Ась? - подняла Лизавета голову и с трудом распрямилась, вытирая о подол платья зазеленелые шершавые руки.

- Дома ли ты, Елизавета Ивановна? Письмо тебе, - прокричал с улицы почтальон Емельяшка, который, сколько помнит себя Лизавета, разносит по домам дурные или хорошие вести.

- Да дома, дома я. Никак, Емеля, весточку какую принес? - в волнении спросила женщина.

- Письмо тебе, от сына, должно быть, - ответил почтальон.

- Ой, батюшки святы! Ой, Господи! Дождалась! - всплеснула она руками и почти бегом бросилась к почтарю.

Лизавета держала в руках долгожданное письмо и медленно шевелила губами: "Милая матушка, здравствуй! Пишет тебе..."

- Что сын-от пишет? Хорошее аль плохое? - спросил Емельян.

- Хорошее, хорошее. Ох ты, радость-то какая! Жениться младший надумал. Спасибо за новость, Емеля! Побегу, Фокиным рассказать надо.

Елизавета собралась в дорогу быстро. Много пожиток брать не стала, приготовила только гостинцы Косте да своей будущей невестке.

"Сотворивший в начале мужчину и женщину сотворил их. И сказал

посему, оставит человек отца и мать и прилепится к жене своей, и будут два одною плотью, так, что они уже не двое, а одна плоть. И так, что Бог сочетал, того человек да не разлучит".

Мелкий дождь начался спозаранок. Лохматые тучи навалились на землю. Тонька сокрушалась, глядя на небо:

- Надо же, такой день, а дождь не перестает.

- Ничего, - улыбалась Мария, - говорят, примета есть: дождь в

свадьбу - счастье будет.

Они стояли под сводами церкви красивые и взволнованные. Нежное розовое платье было Шуре удивительно к лицу. Костя смотрел на свою невесту с нескрываемой гордостью, ему казалось, что нигде на свете нет милее девушки, чем его дорогая Шурочка.