Неоконченный пасьянс - Алексей и Ольга Ракитины

– Стало быть, в ту самую минуту, когда полковник Волков звонил в квартиру, убийца мог находиться за дверью.

– Это вполне вероятно, – согласился Иванов. – Либо он буквально минутами разминулся с полковником, либо действительно, стоял за дверью и пережидал, пока тот уйдёт.

2

Сотрудников сыскной полиции недаром частенько называли неласковым словом «ищейки». Так же, как и охотничьи собаки, они были призваны выслеживать свою цель и идти по её следу до тех пор, пока им не представится случай вцепиться в неё мёртвой, безжалостной хваткой. Как и собаки, сыщики занимались своим ремеслом вовсе не за похвалу, не за сахарную косточку, а в силу присущей им внутренней потребности. Либо была эта потребность в крови – и тогда полицейский становился хорошим сыщиком – либо её не было – и в этом случае вкус к подобной работе невозможно было привить. Труд сыскного агента был связан с регулярными выездами на места совершения преступлений, осмотрами трупов, бесконечными разъездами, встречами с людьми, беготнёй по всему городу, зачастую бессмысленной и неоправданной. Иной раз целые сутки агенту приходилось проводить на ногах. Порой в него стреляли из пистолета или совали под рёбра нож. Гораздо чаще пытались пнуть или тривиально плюнуть в лицо. Одним словом, никакого морального удовлетворения человек несведущий не смог бы отыскать в этом в высшей степени тяжёлом и грязном труде. Но, как это не покажется парадоксальным, именно такой труд был способен делать людей счастливыми. «Мы выходим на улицы и улицы становятся чище», – любил повторять Путилин, и слова эти вполне можно было бы поместить на герб столичной Сыскной полиции, если бы таковой кто-нибудь надумал рисовать. Люди, попавшие в ряды сыскарей во времена Путилина не уходили оттуда добровольно. Текучки кадров не было вовсе, и высшим наказанием начальника почиталось отстранение провинившегося от дела.

То ли дело – работа прокурорского следователя – сиди себе, бумажки перекладывай. Выписывай отношения, ордера, постановления и выписки из дел. Командуй сыскарями, рапортуй начальству. Вшивай бумажки в дело. Пересчитывай их, описывай и опечатывай. Проводи допросы и тоже вшивай их в дело. С ума можно сойти от такой рутины. Никто с ножом не бросится, даже горло никто перегрызать не станет. Тоска! Подозреваемого сыскари на аркане притащат, причём, нередко уже во всём сознавшегося. Разве ж это розыск?

Примерно так размышлял Агафон Иванов, подъезжая на извозчике к Николаевскому вокзалу. Часы на башенке показывали уже чуть более семи часов пополудни. Главный вокзал столицы, обеспечивавший её связь с Москвой и центральными губерниями, жил в этот вечерний час своей обычной жизнью: доносились гудки паровозов, сновали озабоченные пассажиры, вдоль фронтона, выходившего на Знаменскую площадь, фалангой стояли извозчики. Иванов первым делом направился к дежурному офицеру жандармской команды при вокзале. На всех вокзалах Российской империи, а также в полосе отчуждения железных дорог поддержание порядка было возложено на особые жандармские команды, никак не подчинявшиеся местному полицейскому руководству. Поэтому сыскные агенты были просто обречены на то, чтобы поддерживать с ними самые добрые отношения.

Молодой стройный ротмистр, сидя за большим столом в кабинете дежурного, соседствовавшим с приёмной начальника вокзала и кабинетом командира жандармской команды, был занят делом, требовавшим максимального сосредоточения внимания, а именно – очинял карандаши, которые по мере готовности опускал в гранёную яхонтовую карандашницу перед собой.

– Добрый вечер, господин ротмистр, – поприветствовал дежурного Агафон. – Давненько не встречались, Андрей Павлович!

– Да уж, давно, – с улыбкой отозвался ротмистр. – Почитай, неделю у нас не были, господин Иванов.

Были они старыми знакомцами, и по роду служебных обязанностей видеться им доводилось довольно часто. Между жандармом и сыщиком давно установились добродушно-ироничные отношения, потому как Агафон по простоте своего происхождения принимал на себя роль сермяжного, неунывающего коллеги, а ротмистр Давыдов, сын артиллерийского полковника, только начинал свою карьеру в Корпусе жандармов и никаких оснований кичиться своей службой не имел. Был он куда моложе Иванова, но молодости и неопытности своей не стеснялся, с простоватым на вид Ивановым не чинился и не важничал.

– Я, видите ли, решил ввечеру немного поработать, карандашики очинить. – сказал ротмистр, отодвигая в сторону ножичек и лист с горкою стружки.

– Хорошее дело, Андрей Павлович, – согласился Иванов. – Не всё же в оловянных солдатиков играть, правда? надоть и карандаши поточить.

Между полицейскими и жандармами традиционно существовали холодные, если не сказать натянутые отношения. Хотя обе структуры входили в состав Министерства внутренних дел, жандармерия внутри него была обособлена в виде Корпуса жандармов, подчинённого напрямую министру, который традиционно носил звание шефа Корпуса. Поскольку офицеры Корпуса набирались из числа молодых выпускников военных училищ, полицейские почитали жандармов военнослужащими, именовали их «сапогами», и посмеивались над строевой и стрелковой подготовкой жандармских команд, полностью заимствованной из армии. Жандармы в свою очередь считали полицию «штатской организацией», называли за глаза её сотрудников «штафирками» и «шпаками в кителях», и относились к ним как к сплошь лентяям и выпивохам. Ведомственную ревность особо питало то обстоятельство, что политический сыск в Империи, а также контрразведка были отнесены к ведению Корпуса жандармов; данное обстоятельство свидетельствовало о Монаршем доверии этой организации и чрезвычайно уязвляло самолюбие полицейских всех рангов.

– Ну уж нет, по оловянным солдатикам у нас есть другие мастера, я всё больше по каруселям.– Давыдов искоса посмотрел на ощетинившуюся карандашницу; торчавшие вверх наточенные грифеля напоминали то ли пики, то ли частокол.– Ну-с, и что же привело Вас к нам на сей раз, господин сыскной агент?

– Надо выяснить, не выезжала ли сегодня в первой половине дня в направлении Боровичей Новгородской губернии некая Александра Васильевна Мелешевич, она же Барклай. Вдова статского советника, дама сорока шести лет. Вот её фотографическая карточка.

Агафон протянул ротмистру портрет в деревянной рамочке, снятый со стены в кабинете Александры Васильевны. Портрету этому было около десяти лет, и на нём Александра Васильевна выглядела молодой привлекательной дамой с маленьким букетиком незабудок в пышных волосах. Большие глаза с поволокой, красиво очерченные губы, изящные ухоженные руки придавали ей вид уверенной в себе светской дамы. Вероятно, ей и самой нравился этот портрет, раз она поместила его на стене в собственном кабинете. Ротмистр вгляделся в фотографию, пытаясь по облику определить, что за личность перед ним, чем бы она могла дышать, и почему этой миловидной дамой заинтересовалась Сыскная полиция.

Между тем Иванов, опережая неизбежные вопросы жандарма, продолжил:

– Она разыскивается как свидетель. В её петербургской квартире найдена убитой горничная. Хозяйка вроде бы собиралась ехать в новгородское имение. Выехала, видимо, сегодня поутру.

Ротмистр выслушал Иванова с большим вниманием, не отрывая глаз от лица на портрете. Железнодорожные жандармы хоть и несли охранную и караульную службу, всё же не являлись военнослужащими в чистом, так сказать, виде. Повседневное общение с большим числом постоянно меняющихся людей, а также необходимость держать в памяти значительное количество чисел и имён, вырабатывали у них прекрасную зрительную и числовую память. Подобно настоящим полицейским жандармы учились составлению словесного портрета. Большим достоинством железнодорожных жандармов была жёсткая дисциплина, заведённая в их рядах; полицейские сколь угодно много могли смеяться над солдафонством своих друзей-врагов, но если жандарм выходил на службу, можно было быть уверенным, что он отработает её как надо. Поэтому Иванов немалые надежды возлагал на то, что жандармы Николаевского вокзала сумеют опознать госпожу Барклай.

– Так. Ну, я-то её однозначно не видел, – сказал Давыдов, отложив портрет в сторону. – Но сейчас мы вам, господин сыскной агент, всё организуем.

Ротмистр спрятал в стол неочинённые карандаши, аккуратно свернул листок с мусором и бросил его в корзину для бумаг. Стол приобрёл теперь нормальный рабочий вид. Удовлетворённый результатом Давыдов нажал кнопку электрического звонка где-то под столешницей. Через десяток секунд в кабинет явился младший жандарский чин, немо встал по стойке «смирно».

– Вот что, Фёдор. Позови ко мне дежурных по второму и третьему перронам и старшего вокзальных артелей, – распорядился Давыдов и, повернувшись к Иванову, пояснил. – Они у нас сутками работают. Дежурный обязан выходить на перрон к подаче каждого поезда и наблюдать за посадкой пассажиров. Теоретически он должен видеть всех, прошедших через его перрон к составу.