Стихи - Вадим Шершеневич

1923

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.

Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

ВЫРАЗИТЕЛЬНАЯ, КАК ОБЕЗЬЯНИЙ ЗАД

Кровью лучшей, горячей самой,Такой багровой, как не видал никто,Жизнь, кредитор неумолимый,Я оплатил сполна твои счета.

Как пленный — прочь перевязь над раной!—Чтоб кровавым Днепром истечь,Так с губ рвет влюбленный обет старинный,Чтоб стихам источиться помочь.

За спиною все больше и гуще кладбище,Панихидою пахнет мой шаг.Рыщет дней бурелом и ломает все пущеСучья кверху протянутых рук.

Жизнь пудами соль складет на ране,Кровоподтеков склад во мне.И, посвящен трагическому фарсу, нынеСлезами строк молюсь на старину.

Ах, мама, мама! Как ныряет в Волге чайка,Нырнула в тучи пухлая луна.В каком теперь небесном переулкеИ ты с луной скучаешь в тишине.

Ребенок прячется у матери под юбку,—Ты бросила меня, и прятаться я стал,Бесшумно робкий, очень зябкий,Под небосвод — сереющий подол.

А помню: кудри прыгали ватагою бездельнойС макушки в хоровод, завившись в сноп внизу,Звенели радостно, как перезвон пасхальный,Чуть золотом обрезаны глаза.

Как смотрит мальчик, если задымится телоРаздетой женщины, так я на мир глядел.Но солнце золотом лучей меня будило,Я солнце золотом улыбки пробуждал.

Я был пушистый, словно шерсть у кошки,И с канарейками под ручку часто пел,А в небе звезды, как свои игрушки,Я детской кличкою крестил.

Я помню, мама, дачу под Казанкой,Боялась, что за солнцем в воду я свалюсь.И мягкими губами, как у жеребенка,Я часто тыкался в ресниц твоих овес.

Серьга текла из уш твоих слезоюИ Ниагарой кудри по плечам.Пониже глаз какой-то демон — знаю —Задел своим синеющим плащом.

Знаю: путь твой мною был труден,Оттого я и стал такой.Сколько раз я у смерти был тщетно украден,Мама, заботой твоей.

В долгих муках тобою рожденный,К дольшим мукам вперед присужден.Верно, в мир я явился нежданный,Как свидетель нежданных годин.

За полет всех моих безобразий,Как перину взбей, смерть моя, снег!Под забором, в ночи, на морозеМне последний готовь пуховик!

Когда, на смерть взглянув, заикаюПод забором, возьми и черкниТы похабную надпись какуюМоей кровью по заборной стене.

И покойника рожа станет тоже веселая,Выразительная, как обезьяний зад.Слышишь, мама, на радость немалуюБыл рожден тобой этот урод.

Раньше богу молился я каждую ночку,Не обсохло молоко детишных молитв.А теперь бросит бога вверху враскорячкуОт моих задушевных клятв.

Мама, мама! Верь в гробе: не в злобеОщетинился нынче я бранью сплошной!Знаю: скучно должно быть на небе,На земле во сто раз мне горшей.

Я утоплен теперь в половодие мук,Как об рифме, тоскую об ядеИ трогаю часто рукою курок,Как развратник упругие женские груди.

Проползают года нестерпимо угрюмо...О, скорей б разразиться последней беде!Подожди, не скучай, позови меня, мама,Я очень скоро приду.

1923

Вадим Шершеневич. Листы имажиниста.

Ярославль: Верхне-Волжское кн. изд-во, 1997.

БРОДЯГА СТРАСТЕЙ

Блаженное благоденствие детства из памяти заимствуя,Язык распояшу, чудной говорун.Величественно исповедаю потомству яЗнаменитую летопись ран.

Захлебнулась в луже последняя весна,И луна с соловьем уж разлучны.Недаром, недаром смочены даже во снеЛомти щек рассолом огуречным.

Много было, кто вспыхнул, как простой уголёк,В мерцавшей любовью теплыни постели.Из раковин губ выползал, как улитка, язык,Даже губы мозолисты стали.

На кресте женских тел бывый часто распят,Ни с одного в небо я не вознёсся.Растревожен в лугах пролетевших лет,Разбежался табун куролесий.

Только помню перешейки чуть дрогнувшей талии,Только сумрак, как молнией, пронизав наготой,В брызгах белья плыл, смеясь, как Офелия,На волне живота и на гребне грудей.

Клумбы губ с лепестками слишком жалких улыбок,Просеки стройно упавших подруг.Как корабль в непогоду, кренились мы на бок,Подходили, как тигр, расходились, как рак.

Изгородь рук, рвущих тело ногтями,В туннелях ушей тяжкий стон, зов и бред!Ваше я позабыл безымянное имя,К вам склонялся в постель я, как на эшафот.

Бился в бубен грудей кистью губ сгоряча.Помяните ж в грехах и меня, ротозея!Я не в шутку скатился у мира в ночиСо щеки полушария чёрной слезою.

Я, вдовец безутешный, юности голубойСчастье с полу подберу ли крошками?!Пальцы стаей летят на корм голубей,Губы бредят и бредят насмешками.

Простыни обнаживши, как бельма,Смотрит мир, невозможно лукав!Жизнь мелькает и рвется, как фильмаОкровавленных женских языков.

Будет в страхе бежать даже самый ленивый,И безногий и тот бы бежал да бежал!Что кровавые мальчики в глазах ГодуноваРядом с этой вязанкой забываемых тел.

В этой дикой лавине белья и бесстыдства,В этом оползне вымя переросших грудей,Схоронил навсегда ли святое юродство,Оборванец страстей, захмелевший звездой.

Скалы губ не омоет прибоем зубовДаже страшная буря смеха.Коронованный славой людских забав,Прячусь солнцем за облако вздоха.

Мир, ты мной безнадёжно прощён,И, как ты, наизусть погибающий,Я выигрываю ценою моих морщин,Словно Пирр, строчек побоище.

Исступлён разгулом тяжёлым моим,Как Нерон, я по бархату ночиВ строках населённых страданьем поэмЗажигаю пожары созвучий.

Растранжирил по мелочи буйную плотьЯ с ещё неслыханным гиком.Что же есть, что ещё не успел промотать,Пробежав по земле кое-как?!

Не хотел умереть я богатым, как Крез.Нынче, кажется, всё раздарено!Кчомно ль жить, если тело — всевидящий глаз,От ушей и до пят растопыренный!

Скверный мир, в заунывной твоей простоте,Исшагал я тебя, верно, трижды!О, как скучно, что цену могу я найтиВ прейскуранте ошибке каждой.

Ах, кому же, кому передать мои козыри?Завещать их друзьям, но каким?Я куда, во сто крат, несчастливее Цезаря,Ибо Брут мой — мой собственный ум.

Я ль тебя не топил, человечий,С головой потерять я хотел.В море пьянства на лодке выезжая полночью,Сколько раз я за борт разум толкал.

Выплывает, проклятый, и по водке ж бредет,Как за лодкой Христос непрошеный,Каждый день пухнет он ровно во сто кратОт истины каждой подслушанной.

Бреду в бреду; как за Фаустом встарь,За мной черным пуделем гонится.В какой ни удрать от него монастырь,Он как нитка в иголку вденется.

Сколько раз я пытался мечтать головой,Думать сердцем, и что же?— НемедляРазум кваканьем глушит твой восторг, соловей,И с издевкою треплется подле.

Как у каторжника на спине бубновый туз,Как печаль луны на любовной дремоте,Как в снежном рту января мороз,—Так твое мне, разум, проклятье!

В правоту закованный книгами весь,Это ты запрещаешь поверить иконам.Я с отчаяньем вижу мир весь насквозьМоим разумом, словно рентгеном.

Не ты ли сушишь каждый год,Что можно молодостью вымыть?Не ты ли полный шприц цитатИ чисел впрыскиваешь в память?

Не ты ли запрещаешь петьНа севере о пальме южной?Не ты ли указуешь путьМне верный и всегда ненужный?

Твердишь, что Пасха раз в году,Что к будущему нет возврата,С тобою жизнь — задачник, гдеДавно подобраны ответы!

Как гусенице лист глодать,Ты объедаешь суеверья!Ты запрещаешь заболетьМне, старику, детишной корью.

На черта влез в меня, мой ум?Прогнать тебя ударом по лбу!Я встречному тебя отдам,Но встречный свой мне ум отдал бы!

Не могу, не могу! И кричу я от злости;Как булыжником улица, я несчастьем мощен!Я, должно быть, последний в человечьей династии,Будет следующий из породы машин.

Сам себя бы унес, хохоча, на погост,Закопал бы в могиле себя исполинской.Знаю: пробкой из насыпи выскочит крест,Жизнь польется рекою шампанской.

Разум, разум! Почто наказуешь меня?!Агасфер, тот бродил века лишь!Тетивой натянул ты крученые дниИ в тоску мной, о разум мой, целишь.

Теневой стороной пробираюсь, грустя, по годинам.Задувает ветер тонкие свечи роз.Русь! Повесь ты меня колдовским талисманомНа белой шее твоих берез.

1923